Мой дорогой бард,

[1]

мы уже не первой молодости, и приключалось с нами множество происшествий, большинство из которых не стоили бы упоминания. Да что за беда, ведь были среди них и прекрасные, и безумные, и шутовские. Слыхивал я, будто ты ночи напролет проводил на берегах рек с удочкой в руке, но не улов заботил тебя, удильщик имен. И будто стоял ты чуть ли не по пояс в воде, а ежели водяная живность дергала твою лесу или сам ты замечал тонущий поплавок, то тебя охватывало волнение, словно во время атаки. Тетушки поговаривали о чистом безумии. И с полным правом, ибо все, что надлежало передать в кухню, ты бросал обратно в ручей, смеясь, словно помешанный, у которого усы и борода вымазаны медом. Я тоже не обнаруживал смысла в этих зоологических увлечениях, но суть игры была мне понятна. Тем лучше. Своды тех дней почернели от копоти, и подступает осень. Вокруг — кромешная тьма, по окнам моей горницы хлещут ветви леса. Утешно мне вспоминать о твоих проказах, и я с радостью узнал бы что-нибудь еще о веселых шалостях, оставшихся для меня тайной. Но увы! отца моего, который многое мог бы о них рассказать, уже нет среди живых. Его нет среди живых, а вы с ним так немыслимо схожи! И оттого для меня поистине бесценно счастье беседовать именно с тобой, и поскольку дела, до тебя касающиеся, мне известны меньше, чем я того желал бы и считал достаточным, позволь мне начать повествование о братьях-разбойниках, с которыми нас роднит общее имя. Несуразность этой истории мне более чем по душе, и я твердо надеюсь, что тебя она тоже не разочарует.

Безумства и шутовство рассеваются как попало. Позвольте истории нашей разыграться в краю Младоболеславском, в пору волнений и смуты, когда король вел борьбу за безопасность проезжих дорог, наталкиваясь при этом на жесточайшее сопротивление дворян, которые оказывали себя попросту злодеями и, что того хуже, проливали кровь чуть ли не с хохотом. Сами вы от бесконечных разглагольствований о великодушии и пленительном нраве народа нашего сделались непомерно чувствительны и, пируя, проливаете разве лишь воду на столе — к досаде кухарки, а те парни, о которых я поведу рассказ, были бедовые, как черти. Были то удальцы, которых я мог бы уподобить разве что жеребчикам. Их очень мало заботило то, что вам нынче представляется таким важным! Какая там гребенка или мыло! Они не помнили даже заповедей господних!

Говорят, будто в те времена подобных богохульников было великое множество, но в этой повести речь пойдет лишь об одном семействе, имя которого, должно быть ошибкою, упоминают в связи с Вацлавом

[2]

. Ухватливые это были дворяне! Самый старший из них даже в те кровавые времена был окрещен, нарекли его каким-то прелестным именем, да он запамятовал о нем и до самой своей постыдной смерти прозывался Козлик.

Стало так, по-видимому, оттого, что крещение не внушило ему душеспасительных мыслей, но отчасти тут повинна еще его манера одеваться. Удалец наш с головы до пят был укутан в кожи, а поскольку был он к тому же лыс, то и голову свою тоже обматывал козьей шкурой. И ей-ей! не зря пекся разбойник о своей башке, потому что была она рассечена и срослась кое-как.

От такой раны любой нынешний военачальник наверняка преставился бы прежде, чем медицинский персонал успел бы поднести ему ложечку чая. А Козлик! Залепил рану илом и добрался домой верхом на коне, раскровенив ему бок варварской шпорой. Помяните его и не судите слишком строго, потому что был он отважен и не визжал со страха. Так вот, у этого меченого Козла было восемь сынов и девять дочерей. Увы, благословенье это он не считал знаком божьей милости и похвалялся перед себе подобными, когда на семьдесят первом году произвел на свет последнего сына. Супруге его, пани Катержине, как раз на крестины стукнуло пятьдесят четыре года.

Уж эта плодовитость! Ежели в те поры кровь не успевала высыхать на ножах душегубов, то и были они наделены неиссякаемыми родниками жизни, так что придется вам представить себе ангелов-благовестителей, стоящих в изголовье супружеских постелей в виде пухленьких бутузов в тесных одеждах, с багровыми от натуги щеками и вздувшимися на лбу жилами.