Герои этой книги – знаменитые и безвестные, богатые и бедные, пожилые и молодые, но все очень счастливые люди. Тайна их радости настолько же сложна для понимания, насколько и проста – им удалось увидеть Бога. Для кого-то встреча с Ним в земном мире стала неожиданностью, а кто-то об этом искренне и долго молился. Иным понадобилось чудо, чтобы уверовать во Христа, а кому-то хватило созерцания заброшенного сельского храма… Но каждый из них теперь знает, что Любовь есть. И что ангелы оставляют следы.
В сборник вошли интервью Дмитрия Дюжева, Захара Прилепина, Алексея Петренко, Екатерины Градовой, Алины Покровской, Галины Яцкиной и других.
Часть первая
Повести, рассказы
Никодимово лето
Бояровы, дед с бабкой, с утра ждали своих. «Внука Илюшку на лето везут, первый раз от мамкиной титьки отрывают», – гордел Михаил Афанасьевич. «Даже и не вспомнит он о родителях-то, куда ему вспоминать, когда погода, бог даст, простоит как в прошлом годе, рыбалка, грибы, да лодка вон стоит на реке, будет, чем заняться!» Но деревенские подмечали – хоть и храбрился Бояров, да нервничал. Не та уже закалка, пусть и проработал учителем сорок лет в местной школе. Так когда это было, да и чужое – оно не свое. А тут если что – век не отделаешься, а век короткий уж, хочется прожить спокойно. «Ну, Бог даст, пронесет, парень вроде толковый, в городе все по секциям, по кружкам ходит, смышленый, вон деду коку открытку на юбилей сделал», – и бабка нервничала, да еще пуще, чем муж. Всё наличники красила, да забор зачем-то помыла накануне, да половики ранним утром два раза выбегала хлопать.
Вот зашатало по деревенской колее джип зятёвский, соседи вместе с Бояровым встречать вышли – оно ведь дело общее, когда внуки к своим на каникулы приезжают. Джип докатился до ворот, встал. Первой выбежала дочка, тоже учительница, но в городе; лицо строгое, глаза большие, волосы в косичку, сразу мать кинулась обнимать. Ох уж, эта сентиментальность городских – год о родителях не вспоминают, а потом бросаются на шею, словно на войну сейчас поедут. Зять – кабан кило, как пить дать, под сто пятьдесят – сухо пожал деду руку, тещу поцеловал, как семечку выплюнул, да пошел Илюше дверь открывать. Тут-то все соседи замолчали, даже курицы кудахтать перестали, дите этого никто еще здесь не видывал. А на кого похож? А во что одет? На вид хулиган, или как все? – и стар и млад на носочки встали, заглядывают за джип-то…
Илюша выбежал из машины, как ошпаренный, и сразу бабку Анну целовать полез – ну, мать настропалила! Потом уж к деду подошел, руку протянул по-взрослому. «На деда-то и похож больше всего», – вынесла заключение соседка Зойка, пьяница лет шестидесяти, – «Волосы вон сызмальства седые, да нос якорем, глаза шибко, что бабкины, а так Афанасьевич вылитый, как две капли, ага».
– Ну, Илья, готов как человек пожить? – спросил дед. Илья смялся, глаза беспомощно забегали по родителям.
– Да готов, пап, готов, с зимы все ждал, удочку вон на майские выпросил, – запричитала дочка. Верно, вся в мать пошла, и голос точь-в-точь как у Анны по молодости: – Илюш, доставай одежду.
Следы ангела
Март, бездорожье, холод собачий – не спасает печка, до нужной деревни километров сорок. В такие моменты хочется оказаться в параллельном мире, в нем тепло и дорог нет вовсе…
Неожиданно справа вырос белый храм. Зрение сразу же сфокусировалось на его воздушной архитектуре. Я краем сознания отобразил, что машина, до того переваливающаяся с ухабины на ухабину, вдруг поехала ровно, и теперь я будто бы смотрел на храм в объектив кинокамеры, а та двигалась медленно, словно по рельсам, запечатлевая каждое мгновение красоты. Та кинолента до сих пор у меня в памяти – ничего столь бесподобного я больше не видел.
Нет, это не человеческая сила воздвигла храм, и не руки грешных лепили его узоры, и не они строгали единственный деревянный купол, поднятый высоко над землей, и гладкий настолько, что небо ласкалось об него каждую минуту.
Я не сразу понял, что храм заброшен. Отрезвев от красоты, увидел дыры в деревянных стенах и даже на одной из сторон приласканной луковки, заметил отсутствие окон и дверей. Будто церковь поела моль времени, но поела аккуратно, не нарушая красоты.
Никогда до этого я не заходил в заброшенный храм, но этот тянул к себе, забирал меня из марта, уводил от дороги, манил другим миром. И вот я пробрался через разбитую паперть, дошел до притвора…
Кукла
Узенькая дорога у села Калюткино шла между обрывами – по обе ее стороны все было изрыто, котлованы, карьеры, ямы, воронки… Земля на срезах коржами: слой красный, слой розовый. Едешь, будто в раскаленный ад спускаешься. Съежился я весь от такого пейзажа, дрожью обкатился.
– Глину роют! – просипел таксист, заметив мое внимание к карьерам. – Вы к кому едете-то?
– В храм ваш едем Сретенский…
– А, к ненормальной!
– Почему ненормальной?
Последняя книга
Дышится морозом и чудесами. Нет, нет, этот год не может так просто закончиться! Что-то обязательно должно произойти. Тревожное? Доброе? Снежное? Мягкое? … Да кто его знает? Город ждёт, городу больше нечего делать.
…
СООБЩЕНИЕ ИНФОРМАГЕНСТВА:
Екатеринбург,
29 декабря
. Сегодня ночью неизвестный проник в библиотеку имени Белинского.
Как сообщают наши источники в правоохранительных органах, сегодня около двух часов ночи неизвестный мужчина проник в книгохранилище библиотеки и устроил погром. Были перерыты книги русской литературы второй половины 19 века. «Что мог искать злоумышленник, непонятно, – говорит один из сотрудников библиотеки, – и на первый взгляд у нас ничего не пропало, разве что пара томов Салтыкова-Щедрина».
Вера от огня
I
Все видели, как едут солдаты. Факелы разгоняли ночной мрак, стекая с горы к селу. Солдат здесь ждали – недавно в самом большом на селе дворе снова появились хозяева, башкиры. Те самые, которых несколько лет назад силой увезли на работы в Екатеринбург. В том, что они из города сбежали, и их будут искать – никто не сомневался. Не сомневались и башкиры. Теперь кто-нибудь из них постоянно тёрся на въезде в село – дежурили.
В эту ночь дежурил Катлубай. Он младший в семье – всего их было трое. Воспитывались с отцом, о матери ничего не знали, слухам не верили, и вообще были нелюдимы. В деревне про них говорили: «Что с них взять? Они же без матери!» И это «без матери» часто отдавалось в детских мозгах братьев как «Они же убогие»! Поэтому, когда отец однажды сказал: «Едем в город», братья ничего не спросив, полуулыбаясь – только так они умели радоваться – стали собираться в путь.
Уезжали вот по этой же дороге, по которой уже скоро, минут через пять поедут солдаты. Эту дорогу Катлубай запомнил, как молитвы. Уезжая отсюда, он думал, что никогда больше не вернётся в эту чужую, хотя и родную деревню, и поэтому решил оставить у себя в памяти эту полоску утоптанной земли с ямами и лужами, с булыжниками и гнилыми лежащими поперёк досками. Катлубай даже заметил тогда, что дорога довольно гармоничное творение – в ней нет ничего лишнего, попробуй зарой хоть одну яму и это уже будет что-то искусственное, не своё. А дорога должна быть своей, родной. Хотя бы дорога.
Катлубай и сейчас вспомнил эти свои раздумья, и в очередной раз укорил себя за то, что до сих пор не умеет складывать мысли ясно и красиво. Как отец.
Солдаты тем временем подъезжали всё ближе. Вот они уже спустились с высокого склона, ненадолго остановились перед мостом через Исеть, и огни снова двинулись на деревню. Катлубай должен был бежать к отцу и рассказать, что солдаты всё-таки едут, они здесь, но он медлил. Ему ещё и ещё раз хотелось вспомнить до камушка эту дорогу в день их отъезда. Вот мост. Он ему тогда показался самым крепким на свете, как уверенно они ехали на лошадях, как громко отстукивали по дереву, сколько в них было силы и уверенности, а мост выдержал. Зато когда возвращались, ехали быстро и все в одной телеге. Катлубай лежал на дне и почувствовал, как крепкий мост почему-то раскачивался, не то от езды, не то от ветра… Тогда в этой башкирской семье всё качалось, всё неслось и было зыбким. Это ощущение потерянного равновесия, ощущение постоянного пребывания на качающемся мосту с тех пор ни разу не покидало сердце мальчишки. Может быть поэтому он не шёл в дом, провожая взглядом солдат, надеялся, что они увезут его отсюда, пусть в кандалах, пусть взамен наградят его тумаками, как было не раз в Екатеринбурге, но забирая его в несвободу, они свободу ему и подарят?…
II
Центр Екатеринбурга был по апрельски сер. И многолюден. Это для воскресного утра – дикость. Все обычно расходились по церквям, или оставались дома – управлялись по хозяйству. Но в этот раз все всё бросили, и даже, поговаривали, церковные службы сократили – прихожан отпустили с Богом уже в десятом часу. А в одиннадцатом на площадь перед Екатерининским храмом стали завозить дрова и хворост, складывая это всё вокруг деревянного столба, высотой в человеческий рост. Впрочем, это и не столб был, а ствол берёзы, ещё дурманящей запахом свежего сока. Реквизит раскладывали солдаты, они были медленны и аккуратны, отчего собравшаяся на площади толпа негодовала, призывая быстрее завязывать «эту катавасию».
– Везите уже, чего уж там, не гневите Господа! – Слышались из толпы не то женские плаксивые голоса, не то грубые мужские, не то умиротворенные стариковские.
Катлубай пришёл на площадь, когда здесь всё кипело. Но стоило ему просочиться ближе к березовому стволу, люди стихли. К храму, поскрипывая железом – от этого звука у Катлубая защекотало в висках – подъехала телега. Солдаты молча открыли двери и под первые ноты плача вывели на сжатый воздух черноусого, крепкого, связанного по рукам башкира. Он шёл медленно, не оглядываясь, иногда в него летели плевки, иногда камни, чаще просто упрёки.
– Предал, предал Христа, – зло завопила старуха, стоящая рядом с Катлубаем, и тут же, как это часто бывает у русских, смягчила интонацию и объект её ненависти стал объектом жалости, – Да как же это, миленький, ведь сгоришь теперь…
И это «сгоришь теперь» настолько поразило толпу и самого Катлубая, что все как-то разом вздрогнули, наклонили головы к земле и опять замолкли, давая воцариться треску разгорающегося хвороста – за минуту до этого солдаты бросили в дрова четыре факела.
III
…Какой силы был этот человек! Та-ти-щев! Ему Катлубай подражал в течение всей жизни. И также старался – одними словами – повлиять на жизни своих поданных, вселяя в них страх, или благоговение. А еще он всю жизнь помнил о силе воздействия на него колокольного звона и этому факту придавал особое, и даже сакральное значение. Уже став зажиточным купцом, Катлубай Жиряков старался, чтобы удары колокола сопровождали его везде на землях, ему принадлежащих. В тех местах, где появлялись фабрики или мельницы Жирякова, всегда вырастали христианские церкви. И детям своим он завещал: «Строить храмы, пока будет род их на Урале не последними людьми». И они строили и строят, и многие из жиряковских храмов до сих пор разносят колокольный звон по уральской земле.
Верил ли сам Катлубай в Христа? Многие упрекали его, мол: «Вера твоя поддельная, и храмы твои на ворованные деньги построены». Сам Катлубай никогда не скрывал: «Да, я украл золото на первые свои мельницы и храмы, украл у тех, кому верою и правдой служил много лет, ещё когда был мальчишкой. Но воровал я, чтобы строить, а строил ради Христа. И в этом моя вера. Моя правда». И не было человека во владениях Жирякова, который бы не знал эту речь наизусть. Слово в слово баритоном на чисто русском языке произносил Катлубай эти слова на открытиях храмов, мельниц и фабрик, и на великих праздниках, да и просто, когда был пьян, или разгневан.
…Как-то в середине апреля, на Великий пост, в дом Катлубая постучали. Рабочий с фабрики, весь красный, без шапки и в стоптанных косолапых валенках заикаясь и беспрерывно крестясь, рассказал барину о том, что его любимая церковь, белокаменная, стоящая на вершине склона, уже минут десять горит. А как тушить её, никто не знает.
Катлубай оттолкнул рабочего в снег и сам в чём был – в халате, босиком – побежал на пожар.
На пожар сбежалось всё село. Люди молчали, наблюдая, как из церкви валит дым. Пламя уже охватило купол. Что-то знакомое показалось Катлубаю в этом пламени, извивающемся вокруг креста и иногда облизывающем его, отчего крест становился красным и вспыхивал, как вспыхивал обычно на заходе солнца. Может быть, поэтому все молчали? Любовались?!
Часть вторая
Публицистика
Галина Яцкина: «О Боге я услышала в Сирии»
О жизни актрисы Галины Яцкиной можно снять кино. Детство, проведенное на больничной койке, потом учеба вдали от дома, бремя ранней славы, тяжелые расставания с близкими, и снова страшная болезнь после рождения сына. Она попадала под бомбежку в Афганистане, ей угрожала мафия, да чего только не было в судьбе знаменитой актрисы! Однако главный эпизод ее жизни – это приход к вере. И он тоже сопровождался таким драматизмом, что позавидовал бы любой режиссер. О своем невероятном пути к Богу Галина Яцкина рассказала нашему сайту.
– Галина Ивановна, я знаю, что Вы приняли Крещение уже в зрелом возрасте. А какое место в Вашей жизни до этого занимала религия, Православие? Вы же из простой советской семьи, учились в обычной советской школе …
– Да, у нас семья была не религиозная, хотя папа рассказывал, что когда был мальчиком, бегал в местную церковь и видел, как там пели на клиросе. Но это были лишь воспоминания детства. Потом все это стало жестоко преследоваться. Наша семья тоже с этим столкнулась. Мой дядя, закончив военную академию, решил жениться, но родители невесты поставили условие – венчаться. А мы жили тогда уже в Саратове, и понятно, что для него это было сложно и опасно. Но они все-таки обвенчались, правда, не в самом городе, а в каком-то отдаленном районном центре. Оказалось, что священник, который венчал их, работал на КГБ. Во всяком случае, дядю там сфотографировали, чего он не заметил, и вскоре его разжаловали, с него даже сняли погоны. После этого он перешел на гражданскую службу. Человек был очень талантливый, но его лишили всего. Мои родители были настолько напуганы этой историей, что побоялись даже крестить нас с сестрой.
«Слово его было растворено любовью»
Митрополита Питирима (Нечаева) вспоминает священник Николай Попов
Хотя за последние годы о митрополите Питириме (Нечаеве), этом выдающемся иерархе Церкви, председателе Издательского отдела Московской Патриархии, митрополите Волоколамском и Юрьевском, сказано немало, для многих он до сих пор остается загадкой: духовник, богослов, чиновник, депутат… – как в нем соединялись все эти ипостаси? Об удивительных и неизвестных деталях жизни митрополита мы говорим с одним из ближайших его сподвижников – отцом Николаем (Поповым).
– Отец Николай, расскажите, как вы познакомились с владыкой Питиримом? Какую роль он сыграл в вашей судьбе?
– Владыка был инспектором семинарии, принимал меня, когда я поступал туда в 1961 году. Помню, сидит комиссия, во главе – Питирим (у него борода такая большая была), спрашивает меня: «В армии служил?» Я отвечаю: «Нет» – а тогда допризывников в семинарию не брали. И кто-то из членов комиссии говорит: так как записывать будем? Питирим погладил бороду и отвечает: «Как есть, так и записывайте». Записали допризывником. Я, правда, только со второго раза поступил… А с владыкой потом трудился в Издательском отделе, и по его же ходатайству меня позже направили служить в Волоколамскую епархию. Там мы вместе 30 лет протрудились. Когда его не стало, что-то такое ушло из жизни моей. Потому что вся жизнь моя прошла с ним.
Захар Прилепин: «Либералы знали, что в час икс мы обратимся к православию»
Захара Прилепина
называют модным писателем, и это весьма необычно, потому что «модными» у нас считаются либерально мыслящие люди. Прилепин же один из главных противников российских либералов, да к тому же патриот и – что совсем шокирует прогрессивную общественность – православный. Как относится писатель к нападкам на Русскую Церковь, какое место отводит Православию в современной истории, почему катиться в тартарары для нашего человека – благо, и зачем надо было писать роман о Соловках, – об этом Захар Прилепин рассказал сайту «
Православие.Ру».
– Захар, вас, по-моему, редко спрашивают о религии.
– Да, не очень часто. Но я недавно давал интервью по поводу старообрядцев.
Настоятель осени
Разговор с большеболдинским батюшкой
Большое Болдино – столица осени. Здесь самое красивое перерождение природы. Неслучайно именно болдинской осенью расцвел гений Пушкина. А еще в этом благословенном месте есть храм. Тоже красивый и вдохновляющий. Как и местная осень. Этот храм, который многие называют «пушкинским», построен в честь Успения Божьей Матери. О том, как связан он с поэтом и какова сегодняшняя жизнь прихода, корреспондент портала Православие. Ru беседует с настоятелем храма иереем Евгением Качкиным.
– Отец Евгений, как давно вы служите в Болдине?
– Для меня будущий год юбилейный. На Рождество Христово исполняется десять лет моего служения в этом храме. Я приехал сюда из города Балахна Нижегородской области. Дело в том, что местного священника перевели на служение в Нижний Новгород, а сюда отправляли служить командировочных священников. В числе прочих направили и меня. Так что в первый раз я приехал сюда в командировку. А когда отслужил месяц, поступило ходатайство жителей о том, чтобы меня здесь оставили.
Алексей Петренко: «Я верю – и всё! Верю!»
Монолог у черноплодной рябины
Алексей Петренко –
один из немногих наших актеров, чье имя народная молва давно и крепко связывает с Православием. Все знают: Петренко не просто ходит в церковь, а живет как христианин. Воцерковлен, трудолюбив, по-настоящему – что сегодня редкость – глубок, одинаково любим коллегами и зрителями, при этом в желтых скандалах не замечен, в СМИ появляется редко. От интервью актер действительно часто отказывается – и времени нет, и искренне не считает себя достойным широкого внимания.
Нас Алексей Васильевич принимает в подмосковном селе Никольское на небольшой, но уютной веранде в стороне от скромного двухэтажного домика. Перед нашим приездом Петренко собирал черноплодную рябину – наполненный с горкой таз с ягодами стоит тут же, на покрытом клеенкой столе. Хозяин предлагает угощаться и разливает по кружкам горячий зеленый чай. Рябина с чаем – его любимый десерт. За ягодным чаепитием мы и слушаем рассказы актера о его встречах с Православием, о том, какого было ходить в церковь при советской власти, о смысле церковнославянского языка и многом другом интересном и сокровенном.
Как по слову отца Иоанна (Крестьянкина) не ушел в монастырь
