В аббатство Фонтевро, что близ города Шинон, на границе между Анжу и Пуату, этим летом прибыло очень много паломников. А при таком количестве за всеми разве уследишь? Лючия Сафокло, к примеру, не явилась сегодня ни к мессе, ни к вечерне. Она даже ужинать отказалась, сославшись на недомогание. Старая монахиня наведалась к ней лишь поздно вечером и своим скрипучим голосом принялась уговаривать ее показаться местному доктору, на что получила решительный отказ: да, у Лючии раскалывается голова, но боль скоро пройдет, и не нужно беспокоить врача по пустякам. Монахиня удалилась, пожимая плечами, а Лючия повернулась на бок и, положив руку под подушку, стала созерцать малиновое небо над зубчатым частоколом леса — из окна ее келии открывался потрясающий вид. Она пребывала в монастыре в качестве паломницы уже около года, а год, согласитесь, довольно долгий срок, поэтому ей и отвели отдельную келью. Аббатиса прониклась к девушке чувством нежной, почти материнской привязанности, и всей душой желала, чтобы она осталась в Фонтевро навсегда. Настоятельница видела, как исправно посещает она мессы, с каким неподдельным интересом изучает жития, и надеялась в скором времени поговорить с Лючией о монашеском пути…

Но надежды аббатисы рухнули этой же ночью. Даже сход лавины не вызвал бы, наверное, столь сильного переполоха, какой произвел в монастыре полуночный крик, неистовый, сумасшедший крик Лючии. Она взбудоражила добрую половину обители. Когда же у ее ложа столпились монахини и стали наперебой задавать вопросы, она ничего не отвечала и тряслась, как в лихорадке. Единственным, что удалось из нее выпытать, были слова: «Зверь, чудовище!». Одни приписывали чрезмерную возбужденность девушки нервному расстройству, иные крестились и шептали молитвы, полагая, что в нее вселился злой дух. Большинство же терялось в догадках.

Сообщили аббатисе. Весть застала ее готовящейся ко сну перед лампадой, и неведомо откуда влетевший ветер погасил огонек, что настоятельница сочла дурным предзнаменованием.

— Зверь, зверь, — повторяла она вполголоса, шагая по темному коридору к комнате Лючии. — Если это и вправду был демон, то, значит, она заслужила подобное испытание, заслужила, чтобы выйти из него с победой. Ведь не посылаются же испытания просто так! Посылаются за добродетель. Но не согнется ли под напором таких искушений молодой стебелек? Хм, да… Следовало бы оградить ее от потрясений и не отпускать более одну на прогулки.

Монахини расступились перед нею, пропуская к кровати больной. Лючия металась в бреду и непрестанно повторяла повергшие всех в ужас слова «зверь, чудовище».

На росистой траве искрились нерукотворные алмазы, драгоценности, каким Лючия не привыкла удивляться. Она с недоумением взирала на своего нового знакомого, который со смехом носился по утреннему лугу, кружил рядом с сосной, сбивая с иголок блестящие капельки, — в общем, ребячился, как мог.

— Сегодня день, когда случаются чудеса! — весело воскликнул он, подлетев к Лючии. Та скривила губы, чтобы показать свое презрение к подобным речам и субъектам, их произносящим. Теперь она осознавала, как заблуждалась, полагая, будто видит сон. Увы, всё это приключилось с ней наяву. Стены, из плена которых она мечтала вырваться, крыша над головой — как можно было добровольно отказаться от таких удобств и отдаться воле взбалмошного призрака?! Даже людям нельзя доверять, что уж говорить о привидениях! Кто такой этот Арсен, чего от него ожидать? Голова раскалывалась от множества теснившихся в ней вопросов. Потом Лючия вдруг вспомнила, что сегодня у ее младшей сестренки день рождения, и сильно затосковала по дому.

— Отчего грустишь? — поинтересовался Арсен, заглядывая ей в лицо. — Разве утро не великолепно?

— Ты не поймешь, — ответила она. — Ведь тебе чужды людские печали.

— Не так уж и чужды, — проронил Арсен. — Я должен был сразу тебе рассказать…