Капитан греческого пассажирского теплохода «Одиссей» господин Ксиадис встал в этот день ровно в два часа ночи по Гринвичу. Сквозь жалюзи в каюту пробивались первые красноватые лучи. Предстоял сложный день.

Капитан перевел циферблат настольного календаря на 15 мая 1971 года, с удовольствием потянулся и, стараясь не разбудить жену, спавшую в соседней каюте, приступил к гимнастике. В последнее время Ксиадис стал полнеть, и врач прописал ему несколько упражнений. Но делать их на палубе, где могут увидеть команда и пассажиры, капитан не решался. Впрочем, свежего морского воздуха хватало и здесь.

На столе вспыхнула сигнальная лампа телефона.

— Доброе утро, капитан, — услышал он в трубке голос первого штурмана, стоявшего на вахте. — Четыре часа по береговому времени, через тридцать минут войдем в советские территориальные воды.

— Доброе утро! Спасибо. Я скоро буду, — ответил Ксиадис.

От Махинджаури, куда светловолосый пассажир «Одиссея» добрался рейсовым автобусом, путь его лежал на север, и ехал он, если можно так выразиться, на перекладных, то есть на попутных машинах. Обычно на окраине очередного населенного пункта он «голосовал», и кто-нибудь обязательно его подсаживал. Это были автомобили самых различных марок и назначений — и «Жигули», и самосвалы, и молоковозы, и легковые со строгими надписями по борту: «Связь» или «Специальная», а один раз его подвез даже огромный желтый автокран КрАЗ. У пассажира был только черный потертый портфель, и это намного облегчало путешествие. Плохо ли, хорошо ли, но на четвертые сутки он добрался до большого города С.

Именно такой способ передвижения был обусловлен инструкцией, данной ему центром. Железнодорожный транспорт инструкция категорически исключала.

Но, кроме необходимости передвигаться к намеченному пункту оседания, существовала еще необходимость как-то питаться. По инструкции он должен был покупать пищу в магазинах, то есть жить на сухомятке. В крайнем случае разрешалось пользоваться небольшими кафе и закусочными, но ни при каких условиях не появляться в ресторанах. А спать ему рекомендовалось где угодно, но только не в гостиницах и вокзалах. Так оно и шло до города С.

И вот человек с «Одиссея» в С. позволил себе слегка отклониться от инструкции — зашел пообедать в один из ресторанов и пожалел об этом.

Была суббота, третий час дня. Ресторан оказался заполненным чуть ли не до отказа.

В город, куда стремился Жолудев, можно было попасть теплоходом по реке, но, подчиняясь инструкции, он продолжал «голосовать» на шоссе и проселках. Спустя три дня, 22 мая 1971 года, он наконец добрался до пункта назначения, прибыв туда на колхозном грузовике, везшем на плодоовощную базу парниковые огурцы. Шофер, молодой, веселый парень, исполнял и должность экспедитора, поэтому место в кабине было свободно. От трешки парень отказался и в ответ предложил взять пару огурчиков, но человек с «Одиссея» тоже отказался.

С плодоовощной базы Жолудев отправился к центру пешком. Ему не надо было спрашивать дорогу. Он видел сотни фотографий и кинокадров этого популярного среди иностранных туристов древнего города, часами просиживал над его планом и теперь мог бы ходить по улицам с закрытыми глазами и не заблудиться и выйти к дому, который ему был нужен, наикратчайшим путем. Но он долго кружил, опять-таки подчиняясь требованиям инструкции, отчасти же из обычного человеческого любопытства. Даже посидел с рыбаками, удившими в сотне метров от пристани. Потом взял билет в кинотеатр на пятичасовой сеанс. Фильм был старый, назывался «Ко мне, Мухтар!». Жолудеву он понравился, но, не досидев до конца минут пятнадцать — тоже по инструкции, — он покинул кинотеатр через служебный ход. Собственно, все это были излишние предосторожности. Он чувствовал, более того, твердо знал, что никакой слежки за ним нет. Но после города С. он был пуганой вороной и от инструкции больше не отходил ни на йоту.

После кинотеатра он перекусил в кафе «Момент», а когда сумерки опустились на малоэтажные улицы города и солнце видела лишь золотая маковка старинной церкви, в которой располагался областной краеведческий музей, он отправился по нужному адресу.

Это был двухэтажный четырехквартирный дом с двумя входами, расположенный на окраинной улице, окруженный высокими кустами сирени, еще не расцветшей. Во всех окнах горел свет.

Человек с «Одиссея» поднялся на второй этаж, позвонил в квартиру № 4, откашлялся в кулак.

Все документы, касающиеся происшествия с пропажей пассажира в батумском порту, были разложены строго по разделам, пронумерованы и подшиты в серую папку с особым грифом и кодированным названием дела. На вид дело как дело, ничем особенным оно не отличается от других дел. На обложке стоит дата его начала — 15 мая 1971 года, когда капитан Ксиадис почувствовал угрызение совести и на прощание сказал что-то майору Гроженкову. Однако прочтешь документ за документом и хочется закрыть папку и немного порассуждать.

Различные случаи подобного рода, когда они становятся нам известны, представляются законченными обособленными эпизодами: началось тогда-то и закрыто в такой-то день. В действительности дело обстоит иначе, и не трудно понять, что любой такой случай не просто отдельный эпизод, а часть, звено, узел длинной, нескончаемой, как смолистый морской канат, истории, которая плетется вот уже шестой десяток лет и называется тайной войной против Советского Союза. Эта война идет и днем и ночью, в любое время года, в любую погоду, даже чем она хуже, тем лучше, не прекращаясь ни на час, ни на секунду. Большинство людей, которые мирно работают у станка, в поле, вовсе не подозревают, какой опасности может подвергаться их мирная жизнь, и лишь кое-что знают об этом из иногда появляющихся газетных статей, книг и фильмов. Другие же люди постоянно тратят всю свою энергию, ум, волю и талант, не щадят своего здоровья, не считаются со временем, чтобы этот тайный фронт не смог продвинуться вперед ни на сантиметр. И они могут рассказать вам, что ни один из подобных эпизодов не возникает сам по себе, из ничего, и ни один из них не минует предназначенной для него папки. Все имеет свое начало и конец.

И наша история в этом смысле не является исключением. Теплоход «Одиссей», подходивший к кавказскому берегу, тащил за собой не только пенный бурун. От него тянулся след к зарубежному разведцентру, с методами которого чекисты были уже знакомы. По способу засылки нового агента полковник Марков имел возможность определить, с кем ведет борьбу. Это кое-что значит, конечно, но для разгадки данного конкретного дела и для обнаружения данного агента этого, увы, недостаточно. Капитан Ксиадис оказался честным человеком — ему огромное спасибо, но пассажир-то исчез.

Полковник Марков, который нес на доклад своему руководству серую папку с кодовым названием «Одиссей», шагал по длинному ярко освещенному коридору вдоль одинаковых высоких дверей с крупными медными цифрами и большими медными же дверными ручками, перебирая детали, проверяя себя, не забыл ли о чем-нибудь. В кабинете у генерала Сергеева не было принято долго вспоминать факты, события, даты или фамилии. Все должно быть взвешено заранее и доложено предельно кратко и ясно.

Генерал сидел за столом в белой рубашке с сине-красным галстуком, синий пиджак висел на спинке одного из стульев у стены. В углу мерно тикали старинные часы в высоком деревянном футляре. Через открытое окно в кабинет доносился шум проезжавших машин.

Каждое утро Владимир Уткин Второй, проснувшись, долго лежал в постели, прислушиваясь к звукам, долетавшим в комнату. Это было просто необходимо для того, чтобы вернуться в обстановку, которая окружала его в последние дни.

Изредка по тихой улице проходила машина. За стеной, в квартире № 2, невнятно бормотало радио. Куст белой сирени, начавший понемногу цвести, шелестел листьями. Про Уткина Второго нельзя было сказать, что это тонко организованная, нервная и чуткая натура. Он больше доверял своему инстинкту, а не умозаключениям. Он не был обременен никакими комплексами и никогда не страдал бессонницей. Он, конечно, любил ясность во всем, но не терял сна и тогда, когда другой бы на его месте дошел до мании преследования. Он никогда не думал о себе в третьем лице и не сравнивал себя с хорошо натасканным псом, но если бы кто-нибудь другой сделал такое сравнение, Уткин не стал бы возражать. Может, ему бы это даже понравилось.

Он внушал себе, что живет так уже многие годы, что все знакомо ему здесь давным-давно, и постепенно покой и уверенность вливались в душу. Тогда Уткин вставал и, поболтав с Домной Поликарповной за завтраком, надевал купленные на базаре защитного цвета гимнастерку и брюки и шел копаться во дворе. За несколько дней он окантовал дорожки битым кирпичом, привел в порядок клумбу. И между прочим познакомился с соседями по дому. Двор был общий, но у каждой семьи имелся свой участок.

Через неделю ему уже и впрямь стало казаться, что он действительно не кто иной, как демобилизованный два года назад старшина-сверхсрочник, решивший перебраться сюда по той причине, что климат ему на Урале не понравился, а здешний очень даже хорош. Такую линию вел он в разговорах с соседями. «Слаботочники мы», — объяснил он Борису Петровичу, имея в виду, что в армии сделался классным специалистом по аппаратам, работающим на слабых токах. Насчет классности он не врал несколько. Уткин перед засылкой прошел специальный курс по телефонной аппаратуре всех систем, функционирующих в городах и селах Советского Союза.

Однажды в субботу Борис Петрович позвал его к себе на участок — помочь сгрузить с машины землю для газонов. После работы Уткин так выразительно смотрел на соседа, что тот хотя и помялся, но все же сходил в дом и принес пять рублей.