Тяжелый «Боинг-747» рейсом из Лондона, надрывно воя реверсом двигателей и выпустив все закрылки, упал на взлетно-посадочную полосу, как толстый, упитанный шмель. Покатился по бетону аэродрома, поднял облако пыли и дыма от стирающейся резины протекторов шасси. Развернувшись и въехав по сигналу светофора на рулевую дорожку, гигант-самолет, в тяжелом спокойствии гудя многочисленными силовыми системами, подполз к посадочной зоне, навстречу уже мчавшимся на всем ходу электромеханическим трапам, и замер. Скоро тоненькие струйки пассажиров потекли изо всех его выходов, и, рассаживаясь в подъехавшие автобусы аэродромной службы, направились в зону таможенного контроля.

Трое молодых мужчин с легкими дипломатами в руках, в белоснежных рубашках и с пиджаками, наброшенными на руку, — стояла майская жара, — неторопливо прошли по «зеленому коридору», предъявив паспорта и заполнив бланки прибытия. На рубашке у каждого висел большой значок «Международная ассоциация стратегического контроля и отслеживания глобальных техногенных катастроф». Молодые люди прибыли в соответствии с договоренностью стран-участниц ассоциации провести ряд контрольных замеров в зоне Чернобыльской атомной станции и в точечных местах вдоль следа ветров апреля 1986 года на результаты присутствия цезия-137, стронция и других элементов с длительными сроками полураспада.

Пройдя таможню и получив багаж, — несколько коробок с яркими наклейками, — они поднялись в забронированный им номер гостиницы аэропорта, сложили коробки на пол, повесили пиджаки и, включив кондиционер, устало упали — кто в кресло, кто на диван.

Джон Рипли, голубоглазый атлет с аккуратно стриженой рыжей шевелюрой и золотой серьгой в правом ухе, был старшим в этой тройке экспертов. Он нашел холодильник, вытащил оттуда банку «Кока-Колы», открыл и в два глотка опустошил ее, поморщившись и что-то пробормотав себе под нос. Затем, открыв дипломат, вытащил учебник «Физическая химия», оказавшийся сверхплоским сканер-генератором. Включил, раскрыл и стал смотреть на жидкокристаллический экран. Там сразу же зафиксировались восемь несущих частот сверхмалой мощности от 0,5 до 7 гигагерц. Их слушали. Очевидно, как и всех иностранцев, для профилактики. Рипли запустил сканер-генератор с клавиатуры «Физической химии». Каждая зафиксированная им радиоволна была обеспечена таким же сигналом по частоте, амплитуде и форме, но противоположным по фазе и с легкой девиацией. Никто не мог ничего заподозрить. Глушения, как такового, не было — просто линия выдавала теперь тишину и легкий электронный шум. Микропроцессор следил за появлением новых источников передачи и за отключением уже выявленных, гася следом частоту-двойник, чтобы не засветить сканер-генератор.

Рипли вытащил из сумки небольшую импульсную квантовую пушку в виде сувенирной елочки с рубиновым украшением на верхушке. Все прикрыли глаза — елка пыхнула лазером, все открыли глаза, и Рипли спрятал игрушку. Возможные камеры наблюдения были выведены из строя.

Хмурый и голодный принц сидел под деревом, повернув исхудалое лицо в сторону солнца. Ветер мягко шелестел листвой горного кустарника. Шел сорок восьмой день голодного размышления и медитации.

Было раннее утро, и сияние рассвета заливало алыми лучами вершины гор Северной Индии. Утренняя роса серебрилась и таяла, превращаясь в туман, окутывающий долину внизу.

Принц встал с плетеного коврика, потянулся, зевнул и прошелся по влажной траве туда-сюда. Рядом прошуршала пятнистая кобра, не обратив на него никакого внимания. Ночная охота заканчивалась и змея, очевидно, торопилась домой. Молодой человек вернулся на коврик, наступил на колючку, упавшую с дерева, поморщился, вытянул ее за кончик и выкинул в сторону. Снова сел в позу и задумчиво ушел в себя. Медитативная аскеза давала о себе знать. Тело было легкое, как пушинка небесного облака. Абсолютная ясность восприятия делала мысли последовательными, чистыми и не подверженными внешнему воздействию.

Джина — так звали принца — посмотрел на лежащий перед ним каньон с белыми вершинами гор на горизонте и субтропическими лесами, заполонившими все вокруг. Ветви лиан свешивались и переплетались, как зеленая паутина. В густой чаще скрывались олени и пантеры. Прошуршала стайка обезьян, шумя листвой и о чем-то оживленно переговариваясь. О наступившем дне возвестил трубный рев дикого слона, который вел свою семью на водопой. Джина медленно закрыл глаза. Но темноты он не увидел. Внешние звуки плавно стихли, и перед ним — сначала призрачно и нереально — появился другой мир, неведомая далекая пустыня: желтые барханы и одинокие пальмы оазиса. Среди песков возвышалось величественное строение. Циклопическое сооружение поддерживали каменные колонны. На постаменте стояло существо из камня. Голова человека из ослепительно белого мрамора — на теле быка из черного камня, с львиными лапами и орлиными крыльями, сложенными по бокам. Он смотрел на Джину горящим взглядом сапфировых глаз. Это был сфинкс. Странное создание, случайно прибившись к четвертой династии египетских фараонов, служило им своими многочисленными копиями. Но этот был совсем не похож на копию. Джина интуитивно понимал, что перед ним прототип, основатель, архисфинкс, отец всех летающих быков с человечьими головами.

Завывали порывы начинающейся песчаной бури. Пальмы согнулись под ветром.

О чем думают коровы, когда их везут убивать? В пыльной, пропахшей навозом автомашине с нарощенными бортами, чтобы не убежали или не вывалились сдуру на дорогу да не свернули себе шею раньше недолгого срока, уже кем-то для них определенного. О чем они думают на протяжении этого последнего в их жизни путешествия? Вряд ли о том, что их везут на бойню. Что убьют и съедят потом их мясо. Чтобы жизнь продолжалась! Но не их, не их реинкарнированная жизнь, а жизнь тех, кто их убьет. Коровам нечего противопоставить невидимому визави в этом взаимопоглотительном процессе. Нет у них заинтересованного представителя, внедренного в плотоядный окружающий коммуникатив, который рассматривает все под углом восприятия говяжьего фарша, сквозь гастрономическую призму. И поэтому вопрос смысла их существования так гильотинно решен для всех пеструшек стальной детерминантой убойного ножа.

…В последний день мая машина мчалась по дороге среди зеленых кустарников. Кругом все цвело, пело, радовалось жизни и рождалось, рождалось, рождалось… Коровы в кузове были несколько преклонного возраста, скажем так — бальзаковского, и, возможно, поэтому их решили прикончить именно в последний день весны. Кто знает, что было в основе женоненавистнического стечения обстоятельств, которое распорядилось таким поворотом в судьбе существ, несущих женское начало прежде всего остального. Но факт: вон они, виднеются в кузове сквозь дорожные клубы пыли и мчатся навстречу будущему.

Всего в автомобиле поместились три бурых красавицы, не очень крупнорогатые, лохматые, породистые и спокойные, как утренние удои. А в качестве четвертого элемента — молодой, тоже, видать, с родословной, бык. Он-то как сюда попал? Черный, как смоль, производитель в это время года, конечно же, должен быть неподалеку от коров, но — не в этом месте, не в это время и не с этой целью, подозрительно просматривающейся впереди. Бык косил взглядом на соседок и думал свою логически непостижимую думу. Низко над машиной пролетели стрижи. Полуторка взвыла и медленно поползла по песчаной дороге-змее вверх, на пригорок. Коровы поворочались внутри и снова волооко уставились на цветущее поле ромашек и васильков. Гудели пчелы. Вдали кто-то бил кувалдой. В кузове пахло соляркой, мотор грузовика детонировал, фыркал. Шофер что-то орал на ухо своей напарнице-экспедиторше, хватал ее за пышные формы, крутил баранку, но въехал в кювет, матюгнулся и заглох. Стало тихо. Коровы жевали сено. Бык молчал. С того места, где остановилась машина, вдалеке среди мохнатых елей уже виднелось строение бойни. Все вечно облепленное воронами, мухами и крысами. Царство жизни! Безо всяких показательных видеокадров, от которых порядочную крысу стошнило бы. Нет, здесь все было, как и должно. Грязь, кровь, вонь, объедки и обглоданные кости. Ночью здесь можно встретить невесть кого. Питаться-то нужно всем…

Крысы выглядывали из многочисленных убежищ, блестели глазами-бусинками, возились, ворочались, пищали, царапались и своего мира самореализации и самоликвидации, в общем-то, не скрывали. Они были расслаблены постоянным присутствием пищи, как римские цезари, как китайские евнухи, как сиамские близнецы. Это были все больше сытые и толстые твари. Их голые, как у динозавров, хвосты лениво волочились по земле за хозяевами и даже формой своего расположения указывали на беззаботность жизненного пути того, за кем следуют в фарватере. Обладатели столь благоприятных жизненных условий даже были некоторым образом одухотворены силой человеческого интеллекта, видящего во всем проявление своего подобия, потому как откликались по имени. Впрочем, имя было одно на всех. Все крысы были Маруськами.

Сказать, что они не боялись никого вообще, было бы, естественно, перебором. Были и у крыс свои беды. Санэпидстанция, например. Хоть и бывала она у крыс лишь в каждом десятом их поколении, но генная память хранила об этом все детали в подробностях и упреждающих рефлексах — как основу селекции, естественного отбора и повышения квалификационного мышления. В санстанции только бумаги для очередного рейда оформляли, а здесь, в поле, дезинфекторов уже высматривали на горизонте.

Бык мчался через бурелом по лесным тропам. Подальше, подальше от этого негостеприимного места! Бык ушел элегантно, по-английски, не прощаясь, и этических претензий к нему быть не могло. Вот только шкура!.. Новая проблема. Да бык о ней знать не мог. Но, шедшие за ним по следу, знали, чего хотят.

Крыса неслась с ним вместе, осознав свою общность с этим черным проводником, так неожиданно расширившим ее представление о пространстве. Она же ему не мешала, наоборот, вселяла в него неясное ощущение того, что было всегда и будет вечно.

Ветви кустарника били быка по морде, но он не обращал на это внимания и придерживался в беге определенного направления. Все было в его жизни и все еще будет. Добрая мама, которая была его миром, была и у всех. В раннем детстве его разлучили с ней и стали готовить из него бойца. Но злость, столь необходимая в этом деле, к нему никак не приходила, и, хотя у него были исключительные физические данные, его убрали из бойцов. Бык оказался слишком добр, несмотря на характер. Он любил воробьев, которые прогуливались у него по спине. И даже вороны, хитрые пройдохи, знали, что он свой парень. В общем, жизнь была прекрасна! Так он думал до встречи с питбультерьером. Возможно, что подобное думал и тот.

Пролесок закончился, мелькнули сиреневые кусты, бык выскочил на дорогу — мощеное шоссе отозвалось звоном гранита. Навстречу ему, метрах в двухстах, неслась механическая нога человечества — старая полуторка, натужно колотя поршнями и плохо переваривая от возрастных технических проблем подаваемый внутрь продукт. В грузовике находились уже знакомые ему люди, поприветствовали его громкими воплями, и даже на таком расстоянии он почувствовал себя тем, кем он и был сейчас в первую очередь — целью.

Бык развернулся и побежал по шоссе в противоположную сторону. Что он мог понимать в стратегии и тактике охоты на братьев по жизни? Он был неплотояден, и эти вещи проходили для него как-то в стороне, параллельно. Но вот и быку пришлось осознавать, что параллелей в мире живых не существует. А существует последовательность битв, проистекающих одна из другой. Каковы были его шансы выжить в вышеописанной цепи последовательных событий? Почему любовь, направленная на него, так неожиданно и без видимой причины превратилась в столь яростную противоположность? Китайцы, говорят, знают. Бык, впрочем, тоже понимал, что любовь и ненависть — это сестры. Еще недавно это было ему совершенно параллельно. Но теперь с каждым мгновением становилось все последовательнее!

«Бэкфаер», набрав за десять секунд скорость метеора, с неизменным углом наклона и на всех четырех выпрыгнул за поворот, где исчезли Будда и его корректировщица. Быка нигде не было видно. Лесная дорога шла двойной полосой, разделенная посередине лесопосадкой: невысокими, метра полтора, сосенками и елями, среди которых прыгали белки, семенили ежи, и много прочей лесной живности шуршало и обустраивалось на летний период короткого счастья в средней полосе климатической зоны Евразии. Дорога эта упиралась в скоростную магистраль. За автострадой была река, железнодорожный мост и уходящая вдаль линия Юго-Западной железной дороги.

— Вперед! — скомандовал директор бойни. Водитель Василий переключил передачу, и внедорожник помчался по правой стороне лесопосадки.

— Не гони, не гони! — директор вылез в люк, держа винчестер, и стал пристально оглядывать пространство между дорогами. Пару раз подпрыгнули тушканчики, махнув пушистыми хвостами. Новые зверушки, завелись тут недавно и непонятно как. Директор реагировал нервно: «Здесь он, здесь. Летать не умеет. И не тушканчик, в норку не спрячется. Пять минут гудел на весь район. Где он, где?!»

Джип урчал и, ощетиненный стволами, несся вдоль молоденьких елей. Пара ежей перебежала дорогу. Чеченец вскинул в их сторону винтовку, но проводил стволом и сплюнул. Солнце коснулось деревьев. Колеса джипа мягко выкатились на асфальт трассы. По ней неторопливо ползла зеленая «БМВ» с откинутым верхом. За рулем сидел парень лет двадцати, с ним девчонка еще моложе.

Из приемника неслась музыка. Девчонка положила голову на плечо водителю, а тот, улыбаясь, что-то ей рассказывал. Глянув на джип, парень добавил скорости, и машина умчалась вдаль. Вместе с ними умчалась веселая песня о грустном: «Люби меня, люби…»