Опасность цивилизации, разумеется, состоит в том, что вы тратите свою жизнь на всякую ерунду. Малоуважаемый социолог Джеред Шмитц, уличенный в подтасовке фактов в своей докторской диссертации и выпертый из Гарварда во второсортный религиозный колледж в Миссури еще до зачисления на постоянную штатную должность, утверждал, что в обществе оголтелого потребления на седьмой стадии развития второстепенное всегда подменяет собой главное и главное теряется до такой степени, что почти никто из граждан не помнит толком сущность оного. Шмитц сдуру признался своей любовнице, аспирантке, что некоторые данные по Франции и Германии просто-напросто взяты с потолка, и когда он ушел от нее к бостонской балерине, аспирантка его заложила. Сей факт не имеет никакого значения для нашей истории и приводится лишь в качестве забавного анекдота об истинной природе академической жизни. Как не имеет значения и горькая мысль о цивилизации, которая бездарно тратит свое время, а равно деньги, выйдя далеко за рамки потребностей в пище, одежде и крове в душные дебри излишеств, постепенно ставших необходимостью.

Ну и что с того? Вот вопрос, который не дает нам покоя, постоянно всплывая за каждым утверждением, имеющим несиюминутное значение, как будто серьезные вещи должны доказывать свою важность в состязательном порядке и не должны требоваться от бессмысленной деятельности, насыщающей человеческую жизнь.

Но я должен продолжать, как продолжается следствие коронера в Мьюнисинге, штат Мичиган, административном центре округа Алджер на Верхнем полуострове, проводящееся в связи со смертью одного моего знакомого молодого человека, Джозефа Лакорта. Местные жители звали его просто Джо, и он утонул в тридцати милях от входа в гавань, близ отмелей Карибу в озере Верхнем. Все считают, что он искал своего жирного лабрадора по имени Марша, который имел обыкновение бесцельно плавать за утками и гусями, а в тот день в бухте останавливалась большая стая канадских гусей. Казалось бы, что за псих станет плыть весь вечер и всю ночь, разыскивая собаку? Лично я думаю, что Джо совершил самоубийство, хотя эта деталь представляется существенной практически одному мне, поскольку все его родственники, несомненно, только рады избавиться от столь беспокойного создания. Но с другой стороны, слово «самоубийство» является банальностью, неуместной в данной исключительной ситуации. Вероятно, Джо почувствовал зов таинственных существ, которых, как он полагал, он видел.

Пока не забыл — а я действительно постепенно забываю, кто я такой, ибо это больше меня не интересует, — меня зовут Норман Арнц, и мне шестьдесят семь лет. Я пенсионер, не вполне отошедший от дел, и родом из Чикаго, где занимался торговлей недвижимостью и редкими книгами. Не то чтобы это имело значение, но я единственный из всей нашей семьи (с которой не поддерживаю никаких отношений — нам нет дела друг до друга), кто взял старую фамилию Арнц после того, как ее изменили на «Арне» во время Первой мировой войны, когда боши давали всем прикурить. Моя мать была смешанных скандинавских кровей, так что я североевропейская полукровка.

Я всегда проводил лето в своей хижине с тех пор, как мой отец, в пору работы горным инженером на «Кливленд клиффс» в Маркетте, купил этот земельный участок в самом начале Великой депрессии, которая теперь распалась на миллионы малых, угнездившихся в душах наших соотечественников. Простите мне эту незатейливую шутку, но тогда любой продукт, связанный с депрессией, пользовался на рынке огромным спросом у людей, увлеченных этой бессмысленной карточной игрой. Когда какой-нибудь болван начинает фразу словами «мой брокер…», я сразу же обращаюсь в бегство.

Такой жаркой недели в августе никто не помнил, а у местных жителей отличная память на погоду. Может, все писатели, рассказывающие свои истории, на самом деле проводят коронерское следствие? Например, сегодня утром у меня раздражающе дрожала левая рука, когда я читал газету. Поначалу я отнес это на счет привычной досады, вызванной газетными новостями, но потом решил признать, что дрожь вполне может знаменовать новый этап процесса старения. В качестве эксперимента я вызвал перед мысленным взором картину совокупления с Энн на столе для пикников, и дрожь прекратилась. Вот он, мой научный метод. Какое чудодейственное зелье выделил мой мозг?

Джо вернулся из леса через пять дней, не испытывая ни малейших угрызений совести по поводу беспокойств, нам причиненных. Он небрежно извинился, а потом пошел поплавать. Его, совершенно обессиленного, подобрал пассажирский лайнер в озере Верхнем, по меньшей мере в пяти милях от берега, теплым, но ветреным днем. Люди на лайнере были потрясены и связались со службой береговой охраны, которая выслала катер, ныне использующийся для самых разных надобностей, так как местный погранпост прекратил свое существование.

Джо отсутствовал пять дней, поскольку рыл пещеру неподалеку от места разрушенной хижины.

— Им не найти мою пещеру, — сказал он мне на заднем дворе Дика Рэтбоуна, потом повернулся к Энн, которая стояла в нескольких футах от меня, но у него в сознании явно существовала в некоем параллельном мире, и повторил: — Им не найти мою пещеру.

Кто он — больной пес, желающий спрятаться; млекопитающее животное, ищущее безопасности в тайном убежище; раненый молодой человек, отважно пытающийся привести в порядок свой расстроенный ум? Надо сказать, я внимательно наблюдал за ним, высматривая признаки уныния и жалости к себе, но не находил таковых. Что-то в поврежденной голове Джо спокойно примирилось с его состоянием, так же, вероятно, как Марша примирилась с непредсказуемым поведением своего хозяина. Будучи некоторым образом гурманом, я спросил, чем они с Маршей питались в течение пяти дней своего отсутствия.

Наше ожидание в приемной невролога в Маркетте затянулось. Меня раздражало еще и то, что ни Джо, ни Дик Рэтбоун не выказывали никаких признаков раздражения. Дик просматривал толстенную подшивку «Нэшнл джиографик», а Джо развернул свое кресло к окну и глазел на улицу внизу, словно зачарованный слабым дорожным движением в этом районе города. Спустя полчаса в приемную вошла безвкусно одетая женщина среднего возраста, а с ней — девочка лет тринадцати-четырнадцати с наложенной на голову шлемообразной повязкой телесного цвета. Джо развернул кресло в прежнее положение, и они с девочкой уставились друг на друга, явно признав друг в друге пациентов. Девочка начала немного кокетничать, и я страшно занервничал, учитывая ее малый возраст. Дик вообще не заметил происходящего, а мать, похоже, ничего не имела против. Левая рука девочки затряслась, как в параличе, и она схватила ее другой рукой, словно сконфузившись. Чтобы успокоиться, я взял журнал «Харперс», но тут Джо подошел к девочке и сел рядом, взяв и крепко сжав ее трясущуюся руку. Она оба рассмеялись, а мать счастливо посмотрела на меня. Девочка чмокнула Джо в щеку, и он чмокнул ее в ответ. Меня прямо заколотило от тревоги, но я совершенно не представлял, что делать в такой ситуации, и потому пялился в страницу «Харперса», пока у меня не начало двоиться в глазах. Дик Рэтбоун с женщиной завязали разговор на непринужденный манер жителей Верхнего полуострова, для начала выяснив, кто где живет. Она была из местечка между Тренари и Гатамом. Ее муж водил трейлер-лесовоз. Я посмотрел на ноги женщины, немного отекшие, в туфлях с распущенной шнуровкой. Я не поднял взгляда выше ее ног или ног Джо и девочки.

— Они говорят нам, что Присси не выкарабкается. Ее зовут Присцилла. Она мой шестой ребенок. Последний. Опухоль глубоко в мозгу.

— Мама, я не нуждаюсь в сочувствии.

Присцилла объявила, что хочет показать Джо свою собаку, которая осталась в пикапе, и, когда они вышли, женщина залилась слезами. Дик Рэтбоун подошел к ней, сел рядом и попытался успокоить. Вся сцена была настолько диккенсовской или в духе нашего Стейнбека, что я разозлился, хотя горло мне перехватило от тоски. В отличие от матери, девочка была довольно хорошенькой. Я встал с кресла и увидел в окно, как Джо с девочкой ласкают дворнягу, сидевшую в кузове старого пикапа со ржавыми крыльями.

Охваченный безотчетным отчаянием, я в третий раз спросил регистратора, где доктор, и получил прежний ответ, напоминающий сообщение автоответчика и сводящийся к тому, что доктор на операции и придет сразу, как только освободится. Конечно, совершенно бессмысленно злиться на докторов, которые подобны маленьким вздорным богам, изводившим греческое крестьянство. Я испытал мимолетное желание придушить регистратора, но усомнился, что у меня хватит сил. По крайней мере, Дик успокоил женщину, и они теперь увлеченно разговаривали о «старых добрых временах». Я вернулся к окну и обнаружил, что Джо с девочкой теперь сидят в обнимку на траве, а собака носится вокруг них кругами. Я похолодел от страха при мысли, что Джо вполне может «заключить сделку» прямо там, на лужайке перед офисом. К счастью, тут подкатил наш непредсказуемый невролог на шикарном «БМВ», и, когда он вышел поприветствовать своих обнимающихся пациентов, одет он был как для гольфа. На операции, ну как же. Да от него за сотню футов несло средством против загара. Но в следующий миг я проникся к нему легкой симпатией, поскольку он, ну надо же, уселся на траву рядом с Джо и девочкой. Я дважды встречался с ним раньше, и он действительно был неплохим парнем. На мгновение голова у меня пошла кругом при мысли о работе врача — каково это, прощаться с живыми людьми; владельцу похоронного бюро, по крайней мере, не приходится выслушивать ответы.