Не слишком искушенный читатель знает поэзию древних эллинов главным образом по ее вершинным достижениям - Гомер, Пиндар, Софокл, Аристофан. Кто-то еще, может быть, припомнит Эсхила, так как его "Орестею" показывали в конце 1993 г. на сцене Театра Российской армии в постановке Петера Штайна, и едва ли не все газеты так или иначе на нее откликнулись. Между тем вершины бывают заметны только тогда, когда они возникают над более или менее обширной горной цепью, в которой есть и другие возвышения.

Более подготовленный читатель - например студент филологического факультета, прослушавший краткий курс истории античной литературы, может быть, даже сохранил воспоминание о последовательной смене жанров, происходившей в VIII-V вв. до н. э. в греческой поэзии: начиналась она с гомеровского эпоса (VIII в.),

[1]

потом преобладала лирика (VII-VI вв.), на смену которой пришла афинская драма V в., после чего наступил перерыв примерно до середины III в. - так называемой александрийской "ученой" поэзии. И опять же, с точки зрения ведущего положения в идейной жизни общества представление о месте в ней каждого поэтического жанра недалеко от истины. Между тем и эпос в различных разновидностях (героический, наставительный, философский), и лирика в обеих ее ветвях (декламационной и песенной) продолжали существовать и в V в., и позже, хоть и подвергаясь определенным модификациям. Заполнить пробел, существующий в наших представлениях об эллинской поэзии от рубежа VIII/VII в. до III в. (за исключением драмы, которая требует нескольких отдельных томов, и Пиндара с Вакхилидом, вышедших не так давно специальным изданием),

[2]

и составляет задачу предлагаемого двухтомника. При этом охват представленных в нем имен и произведений оказывается таким обширным и пестрым, что дать им сколько-нибудь законченную и целостную характеристику оказывается не менее трудным делом, чем объять в одной статье путь русской поэзии от Гаврилы Державина до Андрея Вознесенского.

Как ни медленно протекало развитие общества две с половиной тысячи лет тому назад, все же за представленные здесь пять веков Греция подвергалась довольно интенсивным переменам. К началу этого периода относится становление греческих полисов (городов-государств), колонизация Южной Италии и побережья Малой Азии; все это сопровождалось классовыми смутами в самих полисах, пока в одних не победила демократическая форма правления, а в других верх не взяла аристократия. Затем возникла опасность греческой независимости со стороны могущественной персидской монархии, и разразились греко-персидские войны, самый острый этап которых пришелся на 490-479 гг., включая сражения при Марафоне, Саламине и Платеях. После заключения мира с Персией (449) обострилось вечное соперничество между Афинами и Спартой, которое привело к Пелопоннесской войне (431-404) и бесконечным столкновениям "местного значения" на протяжении всего IV в., пока Греция не оказалась под властью Македонии (336-323), а затем необъятная держава Александра Великого распалась на отдельные царства. Естественно, поэзия не могла оставаться в стороне от всех этих событий и должна была как-то на них откликаться.

К тому же в нашем собрании представлены произведения различных жанров, и имеет смысл сначала дать их краткую характеристику, а затем проследить важнейшие аспекты их развития.

Древние греки, а каких-нибудь два столетия тому назад и современные исследователи, считали, что в самом начале эллинской поэзии стоял великий старец Гомер с его двумя бессмертными поэмами "Илиадой" и "Одиссеей", и, действительно, в хронологическом плане они являются первыми письменными поэтическими памятниками западноевропейской литературы. Между тем уже само их художественное совершенство могло подсказать мысль, что такие шедевры не рождаются на пустом месте и что их возникновению должен был предшествовать, как у всех народов, длительный путь дописьменного героического эпоса, отшлифованного поколениями сказителей. Здесь не место углубляться в двухсотлетнюю историю так называемого гомеровского вопроса - нам достаточно констатировать, что наряду с "Илиадой" и "Одиссеей" - одновременно или чуть позже - были созданы и другие эпические поэмы; сами греки называли их "киклическими" (от слова kyklos - "круг"), поскольку содержание каждой из них составляли не одно событие (скажем, 50 дней из последнего года Троянской войны) или судьба одного человека (например, скитания и возвращение Одиссея), а целый "круг происшествий", имевших отношение к определенной теме (судьба царского рода в Фивах, или захват Трои, или возвращение героев). Эпизодичность этих киклических поэм послужила причиной того, что от них до потомства дошли только поздний прозаический пересказ да какая-нибудь сотня стихов, сохраненных столь же поздними компиляторами. С гомеровским эпосом объединяли их литературный диалект и внешняя форма - дактилический гексаметр,

[4]

который на многие века остался размером всякого эпоса - героического, назидательного, научного и даже гастрономического.

Более поздняя, во многом эпигонская стадия героического эпоса представлена поэмой "Щит Геракла", которая сохранилась под именем Гесиода. Но наряду с ней известны еще около двух десятков других эпиков (одного из них - Паниасида - ставили в один ряд с Гомером и Гесиодом) и названий анонимных произведений от VIII до V в., посвященных происхождению и подвигам легендарных героев, основанию греческих городов и даже событиям современных автору греко-персидских войн. Дошедшие до нас не слишком обширные отрывки из этих поэм тоже представлены в нашем собрании.

К другому типу эпоса - назидательному (дидактическому) - принадлежат две полностью уцелевшие поэмы Гесиода и опять же приписанный ему "Каталог женщин", которые от союза с богами произвели на свет героев, давших, в свою очередь, начало целым поколениям новых героев и героинь; вступая между собой в браки, они создали очень разветвленную генеалогическую сеть мифологических персонажей. От "Каталога женщин" дошли значительные отрывки благодаря папирусным находкам, которые показывают, что эта поэма-справочник была очень популярна на протяжении всей античности.

Гексаметром стал пользоваться в V в. и философский эпос. Если от поэмы основателя элейской школы Ксенофана "О природе" дошло только около двух десятков отдельных стихов, то от такой же поэмы Парменида сохранилось значительно больше, а поэтическое наследие Эмпедокла вообще известно нам сравнительно хорошо. Отсюда уже лежал путь к философскому эпосу в римской поэзии - знаменитой назидательной поэме Лукреция "О природе вещей".

Эпос не прекратил своего существования и в IV в.: до нас дошли отрывки из огромной и, вероятно, достаточно темной поэмы Антимаха "Фиваида", но наряду с ним возникает и новый жанр - так называемый "эпиллий", малый эпос, - небольшая поэма, посвященная одной теме или одному событию. Представление об этом жанре, получившем развитие в III в., дают папирусные отрывки из "Прялки" Эринны или "Гекалы" Каллимаха. Впрочем, продолжали писать в III в. и "полнометражные" эпические поэмы на историко-мифологические темы. От одного из представителей этого жанра (Риана) дошли небольшие отрывки, другой (Аполлоний Родосский) представлен целиком сохранившейся "Аргонавтикой", выходящей по объему за пределы нашего собрания.

Как уже говорилось, VII-VI вв. в истории Греции - время становления самостоятельных городов-государств - полисов, которых насчитывалось несколько сотен. Они могли быть, по греческим понятиям, достаточно обширными - например Афины с прилегающей к ним областью Аттикой, Спарта с покоренной Мессенией, большие острова Эгейского моря: Самос, Лесбос, Хиос; могли быть и совсем крошечными, но все равно имели свой совет старейшин и народное собрание. В зависимости от того, кому фактически принадлежала власть - крупным (опять же по греческим масштабам) землевладельцам или простому люду - крестьянам, ремесленникам, поденщикам, морякам, - полисы носили характер аристократической или демократической республики. Конечно, это очень схематичная классификация, и могло быть множество различных вариантов; власть могла переходить от одного сословия к другому, что сопровождалось изгнанием политических противников (такую судьбу испытал, например, Феогнид из Мегары). Иногда сам народ, утомленный бесконечными распрями знатных родов, вручал единоличную власть какому-нибудь посреднику (эсимнету), иногда ее захватывал сам предприимчивый человек из аристократии - такого правителя называли тираном, что означало приход к власти не по праву наследования, а не какую-нибудь сверхчеловеческую жестокость. Напротив, часто при дворах таких тиранов (Писистрата в Афинах, Поликрата на Самосе) создавались очень благоприятные условия для художественного творчества (на Самосе подолгу гостили Анакреонт и Ивик).

При любой форме государственного устройства античных полисов идеологической основой, объединявшей граждан, была вера в олимпийских богов (по названию горы Олимп в Фессалии, где предполагалось их жилище). Среди них в каждом полисе были особо почитаемые: в Афинах - одноименная 6огиня-"градодержица" и морской бог Посейдон, в Аргосе - Гера, в Эфесе - Артемида, в Спарте - Зевс и те же Афина с Герой и т. д. Разумеется, культы этих богов и поклонение им возникли задолго до появления известной нам древнегреческой поэзии, но как раз в ней образы богов не отличались первоначально особой привлекательностью.

В "Илиаде" боги превосходят смертных своей физической силой, способностью быстро передвигаться на огромные расстояния и принимать образ любого человека; в остальном же они своенравны, тщеславны и мстительны, как люди, так что Зевсу нередко приходится прибегать к угрозам, чтобы навести порядок в божественном семействе. При этом соображения высокой нравственности неведомы ни самому верховному Олимпийцу, ни его подчиненным. Только в "Одиссее", оформившейся, вероятно, на поколение позже "Илиады", уже встречаются мысли о том, что боги, и в первую очередь Зевс, блюдут справедливость и карают за ее нарушение. Поэтому создание такого образа главы олимпийского пантеона, который оправдывал бы надежды смертных на справедливость мироздания, становилось первейшей задачей поэтов, творивших в греческих полисах, и первым, кто взялся за ее выполнение, был Гесиод, хотя к ее окончательному решению он пришел не сразу. В более ранней поэме "Теогония" определяющим свойством Зевса все еще является его огромная физическая сила. С ее помощью он свергает своего жестокого отца Крона, а затем одерживает победу над поколением старших богов-титанов и огнедышащим чудовищем - великаном Тифоеем. Только в "Трудах и Днях" Зевс выступает как гарант справедливости: он дарует успех и процветание жителям того города, где блюдут правду, но насылает всяческие бедствия и губит в море корабли граждан того города, где вершат неправедный суд и преступают законы Справедливости. И сама Справедливость, олицетворенная в облике божественной девы Дики, становится с этих пор постоянной спутницей Зевса, сообщая ему обо всех нравственных преступлениях смертных и навлекая на них кару.

Если у Гесиода под наблюдением Зевса находится главным образом судопроизводство (так как сам поэт пострадал от продажности судей), то у Солона, творившего во время тяжелого политического и экономического кризиса в Аттике, Зевс и Дика следят за всеми проявлениями гражданской нравственности и особенно тяжко карают за неправедное обогащение, казнокрадство, богохульство, причем наказание может постичь даже не самих виновных, а их потомков. Утвержденная Гесиодом и Солоном забота Зевса о соблюдении людьми заповедей нравственности становится затем в классическую эпоху общепризнанным убеждением греческих поэтов, и только в минуту крайнего отчаяния кто-нибудь из них может усомниться в верности этой истины:

Оппозиция аристократическому идеалу исходила еще с одной стороны: от одиночек, поставленных в силу обстоятельств в такие условия, в которых они не чувствовали тесной связи с родным полисом и сознательно противопоставляли себя его верхам.

Первым здесь должен быть назван Архилох. Нельзя сказать, чтобы дела его родного Пароса его совсем не интересовали: он не один раз принимал участие в сражениях паросцев с жителями соседнего Наксоса и откликался в стихах на перипетии этой борьбы; после смерти ему воздвигли так называемый героон - святилище, стены которого впоследствии заполнили надписью о важнейших событиях истории острова, иллюстрируя их стихами поэта. И все же, будучи сыном знатного гражданина и рабыни-фракиянки, он не мог рассчитывать на долю в отцовском наследстве и возглавил движение таких же неимущих граждан для организации новой колоши на далеком о-ве Фасосе. Здесь ему часто приходилось принимать участие в стычках с местными и пришлыми фракийскими племенами, и он на собственном опыте убедился, что война - это не блистательный путь к славе, а тяжелое испытание в борьбе за место под солнцем. Отсюда - скептическое отношение к подвигам рыцарей-одиночек:

Отсюда - неприязнь к военачальнику-франту в завитых кудрях; надежнее - испытанный в бою товарищ, даже если осанка его не слишком благородна (фр. 13). Наконец, отсюда же - неслыханное и невозможное в героическом эпосе пренебрежение к посмертной славе и к своему щиту, который всегда считался символом чести, а совлечение доспехов даже с убитого противника навлекало на него вечный позор. Но вот Архилох без тени смущения сообщает, что он бросил в бою свой щит, зато спас себе жизнь, - эпическая доблесть ставится ни во что, потому что человеку, ищущему себе пристанища на чужой земле, важнее сохранить жизнь, чем щит.

Примерно столетие спустя мы слышим голос другого ямбографа - Гиппонакта, известного своими натуралистическими стихами и пародией на героический эпос. В стихах Гиппонакта, как и у Архилоха, нет, собственно, прямого обличения аристократических доблестей - он просто выставляет на всеобщее обозрение фигуру вечно голодного попрошайки, участника всяких скабрезных приключений, каким трудно представить себе Ахилла или Гектора. Именно эта откровенность поэта побудила многих филологов в прошлом, да и в нашем веке считать его выразителем интересов беднейших слоев полиса, чуть ли не первым пролетарским поэтом. Между тем высокая поэтическая культура Гиппонакта выдает в нем не полуграмотного выскочку из обнищавших низов, который говорит от их имени, а человека, сознательно эпатирующего родовую знать обращением к той сфере жизни и быта, которой в их взгляде на мир не было места.

Говоря об общественном окружении, в котором выросла эллинская поэзия VII-III вв., необходимо отметить то место, какое занимал в ней миф и его осмысление. Музы, посетившие Гесиода, гордятся в прологе "Теогонии" тем, что ведают и ложь и правду и могут сообщить как то, так и другое (ст. 27 сл.). Как видно, поэт хочет сказать этим, что все дальнейшее повествование, внушенное ему Музами, - чистейшая правда, включая сюда и рождение Афродиты от члена оскопленного Урана, и поглощение Кроном своих детей, равно как извержение их из его чрева целыми и невредимыми, и борьбу Зевса с титанами, и чудовищное обличье Ехидны или Тифоея, и многое другое. Не приходится удивляться, что для греческого поэта на рубеже VIII-VII вв. образы народной религии и фантазии представляются реальностью, и мы можем только быть благодарны Гесиоду за их систематизацию. Другой задачи он перед собой, как видно, не ставил, если не считать, как уже говорилось, возвеличения Зевса как самого могучего из богов.

Эпизодами из "биографий" других богов являются и древнейшие из гомеровских гимнов - к их героям, кроме уже упоминавшегося Гермеса, надо прибавить еще Аполлона, Деметру и Афродиту, чья деятельность связана у одного - с установлением пророческого центра в Дельфах, у другой - с учреждением очистительных Элевсинских мистерий, у третьей - с любовными чарами и продолжением рода.

Иначе воспринимала миф лирика VII-VI вв., и при этом преимущественно мелика. Элегия и ямб так были заняты насущными политическими проблемами, что, кроме общих представлений о богах и героях как защитниках родного города и вдохновителях гражданского ополчения, в глубины мифологических преданий не погружались. Другое дело - мелика, и прежде всего хоровая. Уже первый, далеко не полностью дошедший ее образец - папирусный парфений Алкмана - начинается с упоминания спартанских героев, павших в междоусобных битвах. Несколько дальше пойдет речь о сраженных гигантах - постоянном примере надменного поведения, почему в мифологические реминисценции вторгается предупреждение:

Здесь миф впервые для нас выступает в мелике в своей назидательной функции, которая приобретет впоследствии немалое значение и у Стесихора, насколько можно судить по дошедшим фрагментам. Так, внешне мирное расставание сыновей Эдипа в "Фиваиде" можно расценивать как реализацию известного положения, что "худой мир лучше доброй ссоры" (другой вопрос, что мир этот окажется очень хрупким); Клитеместра в "Орестее", по-видимому, боялась заслуженной ею кары за убийство мужа. Но нагляднее всего назидательность мифа проступает в "Герионеиде". Хотя герой ее - трехтелый великан - и происходит от божественных родителей, это не дает ему права претендовать на бессмертие и приобщение к олимпийцам. Поэтому не напрасно мать молит его отказаться от рокового единоборства с Гераклом, в котором Гериона неизбежно постигнет гибель за явное превышение меры, доступной смертному. Конечно, в наиболее полной форме и назидательная и общественная функция мифа в хоровой лирике проявится в V в. в творчестве Пиндара и Вакхилида, которое требует особого разговора. В нашем собрании можно назвать несколько фрагментов, предположительно относимых к VI-V вв.; авторами их называют подчас Алкмана, Софокла и Еврипида. Атрибуция эта маловероятна. Но гимн Мойрам (разд. III, Гимны богам, фр. 6) видит в богинях подателей Благозаконности и Справедливости - основных столпов здоровой государственности, а в хоровом отрывке из дифирамба (разд. III, Из других хоровых жанров, фр. 1) ставится вопрос о происхождении рода человеческого, что сближает его с философским эпосом V в., для которого познавательное все еще неразрывно связано с образно-мифологическим.