Этот роман в письмах, щемящий и страстный, — для всех, кто когда-либо сидел за школьной партой и кому повезло встретить настоящего учителя. Переписка двух женщин подлинная. От бывшей ученицы — к бывшей школьной учительнице, от зрелой благополучной женщины — к одинокой старухе-репатриантке. Той, что раз и навсегда сделала "духовную прививку" и без оценок которой стало трудно жить.
Марина Голубицкая
Вот и вся любовь
Повесть
1
Не знаю, стоит ли начинать… Лева сказал, что он хотел напиться.
Я встретила Левушку в Перми на вокзале, решила, что он пришел нас проводить, оказалось, что его зять едет тем же поездом. Левушкин зять. Смешно. Они стояли с дочерью под нашим окном, одинаковые, как комедийные персонажи, забавно махали нам, забыв: он про зятя, она — про мужа, никто бы не догадался, что это отец и дочь. Увидев Левушку на перроне, решив, что Левушка пришел ради нас, я обрадовалась, но в ту же секунду вспомнила:
— Ты знаешь, что Елена Николаевна умерла?
— Знаю. Ты же вчера сказала.
— Точно, я забыла. Мне вчера нельзя было плакать.
2
…Уже не рассказать Елене про Родена. Не рассказать, потому что она умерла. Пропустила в «парижском» письме, а потом было некстати, да и неважно. Я гуляла по залам музея, неспешно разглядывая. Что я понимаю в скульптуре? Красиво–некрасиво? Красиво. И выразительно. Вдруг увидела Адама и Еву. Они лежали, чуть выступая из белого мрамора, две фигурки, недовысеченные из своей глыбы. Я остановилась… Я смотрела из этого мира, как возникала любовь — еще не узнанная, самая первая… Двое встречали любовь, ничего о ней не зная. Еще не были названы ни поцелуй, ни объятие. Не было ни истории, ни культуры… Была лишь нежность белого мрамора. И любовь, что зарождалась между ними…
Мы дежурили в раздевалке вдвоем. В шесть утра было тихо и пусто, на крючках — только наши пальто. Разговаривали шепотом. Вообще почти не разговаривали. Осторожно прикасались друг к другу. Щеками, губами. Его руки у меня за спиной. Так хорошо, так близко… Ладони скользят, словно по нейлону, словно он… Так и есть — завел их под блузку!
— Что ты делаешь? Это такая пошлость!
— Я…
— Это пошло, пошло!
3
Я не заметила, как она вошла, мы шумели после перемены. Новый класс, новые отношения. Учителей физики и математики встречали почтительно, ради них и пришли в эту школу. Я не заметила, а она вошла. Все встали, я тоже, продолжая болтать с соседкой. Скользнула взглядом — ой, что это, кто это?! Так не стригутся даже под мальчишку! Так не стригут поседевшие волосы. Ни косметики, ни украшений. Впалые щеки, серые глаза. Она всерьез или это недоразумение? Повернулась к соседке:
— Это что?
— Литература!
Платье строгое — учительское, туфли на школьном каблучке. Какая она… невесомая. Стоит легко, глаза смеются. Сама смешная, а смеется над нами.
Потом у нас вела практикантка.
4
Две бабули на почте выбирали календари с котятами, я ждала, чтоб отправить письмо Е. Н. Все вокруг вызывало тоску: обтерханые обои, хмурая служительница за конторкой, шпагат и сургуч в нерасторопных ее руках, грубый шелест оберточной бумаги. Бабули повесят этих слащавых фотокотят у себя в комнатах. Вдруг вспомнился урок: «Описание интерьера. Комната Фенечки»…
— На подоконнике банки с прошлогодним вареньем… Занавесочки…
Е. Н. берет книгу:
— А посмотрите, как Фенечка нарядила икону… вот здесь:
темный образ Николая чудотворца
… Да, вот:
фарфоровое яичко на красной ленте висело на груди святого, прицепленное к сиянию
…
Мы проходили «Отцов и детей»: разбирали, анализировали, мы прямо–таки смаковали детали! Эмансипэ Кукшина музицировала, стуча плоскими ногтями по клавишам, а через несколько страниц в гостиную вошла собака, стуча ногтями по полу… Потом была «Война и мир». Целый мир зашумел на уроках, — зашумел, отшумел и успокоился в тишине классного сочинения…
5
Тогда же объявился Левушка. Прорвался через помехи собственной дикции, обрушился лавиной загадок, парадоксов, нелепых строчек наподобие этих:
Будет пожар от электроприбора,
Если его оставить включенным в сеть без надзора.
Он и сам был, как электроприбор без надзора. Завидев на школьной лестнице наших мальчиков, Левушка начинал излагать им свои теории, преследовал слушателя, дергал за ноги и, опрокинув носом в ступени, продолжал говорить. Он носил портфели сразу всем нашим девочкам, свой портфель держал в зубах и говорил, говорил, говорил… Левушка учился в десятом, знал в математике все, что мы только могли спросить, но не собирался в МГУ — из–за какой–то болезни мозга.
Свой первый рассказ я закончила перед поездкой на свадьбу Левиной дочери. Не была уверена, что успею, и накануне позвонила другу.
