— Не спи, замерзнешь! — голос инструктора вывел меня из оцепенения и вернул мой отчаявшийся разум обратно в многострадальное, перевязанное страховочными ремнями тело. — Ты сбит! Сажай машину, бестолочь!

Я послушно бросил истребитель к бетонке аэродрома, пытаясь вывести машину на посадочную глиссаду, но не тут-то было: где-то в дебрях электроники за спинкой моего бронекресла рванул пиропатрон, и кабину мгновенно заволокло едким дымом. Автоматически переключив шлем на сонарную графику, я тут же врубил систему пожаротушения, но неутомимая фантазия механиков службы обеспечения и тут сыграла со мной злую шутку: система не сработала! Мало того, почти сразу отключились вообще все приборы, сервоприводы штурвала и экраны внешнего обзора. Я похолодел: «Торнадо» несся к земле практически вслепую, причем на скорости, почти в четыре раза превышающей скорость звука. Рванув на себя рычаг газа и задрав нос машины вверх, я попытался было снизить скорость снижения, но, судя по всему, и этот маневр был предусмотрен: истребитель вообще перестал слушаться штурвала. К тому же отказала связь и отключилась подача кислородной смеси в скафандр. Матеря инструкторов, на чем свет стоит, и, с ужасом услышав, что басовитое гудение моторов смолкло, я нажал на кнопку аварийного срабатывания катапульты и напряг тело в ожидании удара снизу. Как бы не так: естественно, и тут меня ждал облом. Рвануть механический рычаг на себя и убедиться, что он вообще не прикреплен к чему бы то ни было, заняло у меня еще полсекунды. Кожей чувствуя, как машина теряет высоту, я выпустил все имеющиеся на истребителе тормозные плоскости, дал полную тягу на носовые эволюционники, и, чувствуя бешенную вибрацию корпуса, расстегнул ремни и выхватил штатный «Кросс». Кое-как преодолев метра три от своего кресла до люка, и расстреляв его к чертовой матери, я с трудом дождался, пока машина снизит скорость километров до четыреста в час, и, сжавшись в комок, под прикрытием торчащей наружу створки выскочил из потерявшей управление машины…

«Торнадо» падал почти отвесно, и, судя по альтиметру в шлеме, до бетонки ему, а, значит, и мне, оставалось чуть больше двух километров. Борясь с паническим желанием немедленно открыть парашют, я медленно погасил скорость падения, сначала выставив в стороны локти, а потом и руки, и выпрямив ноги. Улегшись горизонтально и убедившись, что скорость свободного падения стабилизировалась, на высоте девятисот метров я, наконец, бросил «медузу». К моему удивлению, парашют раскрылся. Немного расслабившись, я посмотрел вниз и, закусив губу, понаблюдал за тем, как приземляется мой «Торнадо»: командой по радио были отключены все «неисправности», и истребитель весом в пятьдесят восемь тонн, перейдя на автопилот, почти мгновенно замер метрах в десяти от земли. А потом аккуратно встал на посадочные опоры. Я представил себе свои ощущения при экстренном торможении, останься я внутри машины, и меня сразу замутило: за последние две недели я уже четыре раза испытывал это непередаваемое чувство, и каждый раз после этого по два дня проводил в госпитале, в руках садистов медицинской службы полка. В пятый раз, боюсь, я бы этого не перенес… Хотя, наверное, заставили бы…

Тем временем парашют снизился до высоты в пятьдесят метров, и я, разогнав его в «запятой», зажал стропы управления и замер в десяти сантиметрах от поверхности. Легкий удар в подошвы скафандра, и я, разгерметизировав и сняв шлем, скатал почти невесомую ткань купола и легкой трусцой понесся в сторону ограды аэродрома. Я бы совершенно не удивился, если бы кто-нибудь из офицерского состава, для проверки быстроты моей реакции решил бы посадить мне на голову какой-нибудь корвет или линкор класса «Викинг». При этом «забыв», что выхлоп линкора на финише способен выжечь дотла круг радиусом километра в полтора.

Однако, как ни странно, линкоров поблизости не оказалось, мне по дороге не встретилось ни капканов на медведя, ни какой-нибудь завалящей лужицы с кислотой, ни пещерной медведицы. Мало того, от здания диспетчерской в мою сторону летела «Зебра», десятиместный бот, предназначенный для подбора потерпевших крушение в океане. Я на всякий случай подготовился к любым неожиданностям, перезарядил «Кросс» и, дождавшись, пока машина приблизится ко мне на расстояние в пятьдесят метров, присел на колено и приготовился к стрельбе. Увы, в машине не оказалось ни одного андроида. И вообще, судя по оскалу Кощея, сидящего за рычагами, тренировка закончилась. И ее результаты его не радовали. Не смотря на двенадцать истребителей и два корвета, сбитых мною за последние два часа. Впрочем, ему виднее: его нашивка «Мастер-пилот» внушала уважение любому курсанту Академии даже на восьмом, выпускном курсе, так как во всем Флоте таких специалистов насчитывалось всего восемнадцать человек. А знак «Мертвая голова» на его груди давался лишь при подтвержденном уничтожении более ста боевых единиц противника. Даже Клосс, лучший пилот курса, ни разу не выдерживал против Кощея более десяти минут. Так что при всей его злобности и фантастической изобретательности каверз и ловушек лучшего инструктора в Академии просто не было. И нам, десяти счастливчикам, которым повезло попасть в его группу, завидовал весь курс. Не говоря уже про молодежь, еще не допущенную к самостоятельному пилотированию тяжелых боевых машин.

За месяц, проведенный в спортивном зале для инвалидов, я окреп настолько, что не уставал даже после целого дня изнурительной тренировки. Я прибавил в весе килограмм десять, и при своем росте в метр девяносто восемь весил сто двенадцать килограмм. Причем просушенных настолько, что я начал напоминать себе анатомическое пособие. Андроид, служащий мне тренажером по рукопашному бою, даже поставленный на предельную для него скорость, уже не успевал за моими ударами. Заигравшись, я как-то пробил кулаком его сверхпрочный корпус, и что-то там замкнул в его электронном нутре. Родригес, увидев судорожно дергающегося робота, задумчиво покачал головой и приказал его заменить, пообещав мне «что-нибудь придумать». И ведь не соврал: сначала в зал притащили сразу троих таких же андроидов, только с упрочненными корпусами, а еще через неделю мне продемонстрировали такой шустрый экземпляр, сделанный по их заказу, что я почти полдня пытался поработать с ним на самой простой из встроенных в него программ.

За это же время я усвоил такой объем знаний по десятку — другому дисциплин, от тактики до астронавигации, что просто диву давался.

Однако привыкнуть к свойствам своего нового тела я все еще не мог: например, когда я начинал видеть в полной темноте, слышать какие-то приглушенные голоса или щелкать в уме сложнейшие задачи по астронавигации, меня все еще пробивал холодный пот. Сюрпризы обнаруживались каждый день: кожа стала такой плотной, что Мери тупила об нее иглы шприцов; при порезе раны заживали за сутки, причем процесс регенерации шел так быстро, что я умирал от нестерпимого зуда. Каждое утро я со страхом думал о том, что нового еще в себе я обнаружу, прислушивался к изменениям уже приобретенных навыков и злился, злился, злился…

Как-то утром Мери, после обязательных уколов и тестов вывела меня в коридор и, проведя метров двести по закоулкам Комплекса, втолкнула в подземный тир:

— У тебя сегодня занятия по стрельбе. Не подведи меня, Викки! — на шелест раздвигающихся створок двери из маленькой комнатки с надписью «Только для персонала» нам на встречу вышел мрачный, бритый наголо негр шириной метра в полтора, и протянул мне руку:

Черт! По-моему, первый раз в жизни мне повезло. Еще когда я сидела в конференц-зале и ждала начала заседания, пытаясь перевести дыхание от полуторачасового бега на тренажере по «пересеченной местности» с сорокакилограммовым рюкзаком, и от безделья рассматривала своих товарищей по несчастью, я обратила на него внимание. Когда, вслед за Мери Рошаль, в зал легко скользнул поражающий размерами и просто нереальной текучестью в движениях парень, в принципе мало чем отличающийся от уже занявших свои места соседей, у меня перехватило дыхание и потеплело в животе. Я даже слегка выругалась про себя от удивления: за все время учебы я ни разу не ловила себя на таком откровенном желании. Загнав подальше свои чувства, я, тем не менее, с интересом поглядывала на него все время, пока длилось эта короткая беседа. А во время распределения по звеньям закрыла глаза, мечтая оказаться с ним в одной паре. И когда мое желание сбылось, я чуть не запрыгала от радости. И даже, переборов стеснение, представилась первая. Виктор оказался Оборотнем! То, что его, как и меня, выдернули из Академии за месяц до выпуска, меня не смутило: лучший курсант выпуска вряд ли завалил бы выпускные тесты, даже в таком ненормальном заведении, как его. Восемь лет назад я сдавала приемные тесты именно туда. И недобрала почти сто баллов, набрав девятьсот тринадцать. С которыми меня с удовольствием приняли бы куда угодно! И приняли, — только в Академию Планетарного десанта. Конечно, уровень намного ниже, но все-таки второе по престижности учебное заведение Конфедерации. Только вот зависть к тем, что прошел, все-таки осталась. А потом ее сменило уважение: стоило мне ощутить на себе все «прелести» подготовки по своей программе, ежемесячно ища в списках отчисленных за непригодность свою фамилию, и узнав, что программа Оборотней мрачнее раза в два. И вот теперь моим напарником стал человек, выдержавший восемь лет пытки…

Правда, увидев нашу комнату, я, сначала, дико застеснялась: ни одного места, кроме туалета, где бы мы могли быть предоставлены самому себе… Нельзя сказать, что армия сделала меня особо стеснительной, — просто я впервые жила вместе с человеком, к которому испытывала сексуальный интерес. Впрочем, Волков оказался на редкость тактичен и бесстрастен: он ни жестом, ни взглядом не выдавал ни каких своих тайных мыслей, а они наверняка у него присутствовали. Я, по крайней мере, тешила себя такой надеждой, купаясь в душе после тренировок, и изо всех сил пытаясь не краснеть за его прозрачным стеклом.

Как напарник он был бесподобен: практически во всем, кроме, разве что, стрельбы, он превосходил меня как минимум на голову. Работая с ним в спарринге, я чувствовала себя игрушкой, и дико психовала из-за каждой допущенной ошибки. А он спокойно останавливался, начинал движение заново, и методично добивался того, чтобы я не только его поняла, но и начала на него адекватно реагировать. И я, чтобы оправдать его ожидания, тренировалась до изнеможения.

Кроме того, мое, и без того болезненное, самолюбие подстегнула фраза, услышанная как-то в коридоре тира:

— Здорово, что ты — не баба! Вот начнутся полевые занятия, и смешанные пары займут те места, которые им и положены: последнее и предпоследнее! Тоже мне, бабская элита!

Не смотря на мои опасения, Ирина оказалась ничуть не хуже, чем ребята: к концу первого месяца совместного проживания она завоевала мое уважение. На татами она прочно занимала третье место в подразделении, уступая только мне и Конти. Ее техника ведения поединка была просто бесподобна: скупые, короткие передвижения и при этом точные, мощные удары из любого положения не раз отправляли в нокдауны каждого из нас. Не менее талантливой она оказалась в тире — здесь она была второй после Гомеса. Я делил четвертое и пятое места со Шварцем, уступая третье Конти. Чуть хуже у нее получалось за штурвалами истребителей — шестое место. Зато тут я был тоже на высоте — я далеко оторвался от занимающего второе место Семенова и идущей третьей Вильямс. В остальных дисциплинах наша пара тоже была одной из лучших. И в обыденной жизни девушка не доставляла мне никаких проблем: спокойная, аккуратная, с великолепным чувством юмора, она делала наше совместное проживание ярче, и я вскоре перестал мечтать о напарнике-мужчине. И как раз вовремя: у нас начались полевые занятия…

Как-то утром заорала сирена, и мы, одевшись, выстроились в коридоре напротив своих комнат. Полковник Родригес покосился на секундомер коммуникатора, довольно усмехнулся и рявкнул:

— Всем получить по десять обойм на каждый ствол и загрузиться в катера. Точка сбора обозначена в бортовых системах. Жду вас там, через двадцать минут. Свободны!

Мы тут же рванули к оружейной комнате, по дороге забежав в туалеты: возможности посетить их потом могло и не представиться. В том же темпе запрыгнув в катера, мы подняли их в воздух и на предельной скорости погнали их на север, к полигону номер два, обозначенному на картах. Все десять минут полета под нами тянулась безжизненная саванна, с редкими купами низкорослых деревьев и пологими холмиками, с высоты нашего полета похожими на волны. До самого горизонта глазу не на что было зацепиться, и мы с Ириной недовольно переглянулись: на этом чертовом комплексе негде было даже прогуляться! Впрочем, скоро нам стало не до раздумий: я бросил машину в пологое пике и вслед за четверкой посадил ее возле здорового квадратного ангара, занимающего добрых восемь квадратных километров.

— Ничего себе размерчик! — присвистнула девушка, вылезая из катера. — Я прикидываю, сколько там всякой гадости понапихано… Что-то мне подсказывает, что нас туда и загонят…

Я сияла, как прожектор ПВО. По-моему, я освещала все, на что смотрела. Когда мы ввалились в отель после «ночного круиза», надо мной начали прикалываться практически все:

— Говоришь, залетели? — расхохотался Семенов, увидев, как я держу Викки за руку. — А на аборт уже слетали? Или еще не успели?

— Иришка! А можно, я накрою твое лицо скатертью? А то не могу видеть твою довольную мордочку, — поддержала его Элен.

— Что то Вик слишком свеж… — состроив сострадательное выражение лица, «грустно» отметил Конти. — Может, ему надо было вторую? А ты, подруга, плохо подготовилась? Я могу одолжить, если что…

— Я им ноги повыдергиваю! — рявкнула я, представив одну из его лахудр с моим Виком. — И тебе вместе с ними! Потом напялю на тебя вместо юбки скатерть, которую мне сватает Вильямс, слегка помотаю из стороны в сторону и получится прелестный колокольчик!

До полигона «Гертруда» на Куантро — четыре я добирался шестеро суток. Из них сорок девять часов пришлось убить на всевозможные допуски, согласования, прохождение спецконтроля и тому подобную ерунду. Вокруг безжизненной планеты, располагающейся в заброшенной системе довольно далеко от населенных областей, висело аж двадцать восемь орбитальных крепостей… Больше, чем вокруг любого населенного мира Окраины. Меры безопасности были приняты беспрецедентные: кроме крепостей, на постоянном боевом дежурстве в окружающем планету пространстве висели восемнадцать линкоров с полусотней кораблей эскорта. Отвечая на бесконечные запросы, мой рейдер вместо реально необходимых минут десяти — пятнадцати, потратил на сближение с планетой и посадку почти полтора часа. К этому времени я успел порядочно разозлиться: даже в кабинет министра обороны в Пентагоне на Старой Земле пройти было гораздо легче. Впрочем, выбора у меня не было, и я, попрощавшись с командой, в сопровождении прибывшего к кораблю офицера направился к виднеющимся невдалеке строениям.

Комплекс зданий напоминал наши лаборатории на Нью-Джорджии. Разве что системы ПКО и ПВО тут были намного мощнее. Серые, сливающиеся с окружающей степью здания возвышались над поверхностью метра на полтора, а где-то глубоко под ногами располагались многокилометровая сеть помещений, коридоров, коммуникаций.

Пройдя сквозь очередной пост охраны, где у меня проверили все, что было можно, я вслед за своим безмолвным проводником зашел в лифт. Кабина тронулась без всякого нашего участия: внутри не было ни одного сенсора. После полутораминутного спуска в недра планеты мы снова оказались перед контрольно-пропускным пунктом. За ним был следующий лифт… В общем, у меня сложилось впечатление, что впереди меня, как и всех остальных членов правительственной комиссии, ждет что-то ужасное — иначе к чему такие меры предосторожности?

Наконец бесконечное мотание по подземному лабиринту окончилось, и я оказался в довольно странном помещении, где, кроме меня, маялись ожиданием еще восемь генералов из генштаба. Поздоровавшись со всеми, кого я знал, и, познакомившись с остальными, я уселся в довольно мягкое кресло перед стеной, закрытой бронепластиной, я достал из небольшого бара у консоли персонального терминала бутылку с минералкой и принялся оглядываться по сторонам. Голая, лишенная какого бы то ни было уюта, комната явно служила наблюдательным пунктом: у каждого кресла, жестко закрепленного напротив «стены», кроме терминалов, стояла консоль связи, электронный увеличитель, рекордер, дальномер и еще десятка два приборов, позволяющих оценивать и просчитывать процессы, происходящие на полигоне. Обе боковые стены служили большими голоэкранами, на которые должно было выводиться изображение с камер, а на стене, противоположной бронепластине, располагалась консоль статистического и тактического терминалов комплекса. Кроме небольшой двери в туалет в комнате больше не было ничего. Впрочем, мы приехали сюда не отдыхать, а работать: приказ министра был однозначен: «Посмотри, оцени, доложи».

В течение десяти минут в наблюдательный пункт вошло еще восемь человек, и, не успев толком пообщаться, мы вынуждены были занять облюбованные места: бронепластина медленно ушла в потолок, и за толстым, наверняка тоже бронированным, стеклом появился полигон. И практически одновременно из динамиков раздался голос, судя по металлическим обертонам, пропущенный через скремблер:

День выдался неудачным: у меня все валилось из рук. Сначала я разбила чайный сервиз, пытаясь подхватить падающего со стола на пол Сашку. Чуть позже, отловив непоседу — сына на лестнице, ведущей на второй этаж, я случайно отломала перила. Ближе к вечеру ко мне прибежала Диана Френсис с сыном. Мы немного выпили и умудрились забыть про детей. В результате мой Саня и ее Ренат взорвали головизор в гостевой спальне. Пытаясь побыстрее добраться к месту взрыва мы с перепугу вынесли дверь из кухни, и еще одну — в эту самую спальню. Слава Творцу, дети не пострадали: обе довольные мордочки с любопытством пытались понять, что за грохот и вспышка отбросили их под кровать. Диана, удостоверившись, что оба ребенка в порядке, вдруг села на пол и зарыдала:

— Иришка! Я так больше не могу! Я просто схожу с ума! Я готова месяцами не вылезать из корабля, мотаться на зачистки, рисковать жизнью, — но вот так дергаться каждые две секунды, боясь, что он либо вывалится из окна, либо пристрелит себя из забытого Мигелем «Кросса», либо сварится в ванне! Не могу!!! Может, я просто не создана быть матерью? Ведь на службе было все проще: враг, друг…

— Не ной! — ухмыльнулась я. — А что будет, когда они начнут ходить в школу? Это все еще цветочки… Зато это НАШИ дети! Если честно, то я до конца не верила, что мы сможем рожать. Слава Творцу, все обошлось…