Время потеряло для него свое значение. Оно утратило протяженность и стало сбиваться в кольца — в кольца дней, недель, месяцев. Он заранее знал, что сегодня будет то же, что было и вчера, а завтра повторится то, что было сегодня. Это однообразие дней становилось невыносимым, оно сушило мозг и отравляло душу. Ощущение бессмысленности существования угнетало своей безысходностью.

Автомастерская стояла в самом начале дороги, ведущей из Тусона в Финикс — административный центр штата Аризона. Там, в Финиксе, в самом сердце Кордильер, была родина Рэмбо. Но его давно уже ничто не связывало с ней. Как, впрочем, ничего не связывало и с Тусоном, после того как умерла мать Джека Смита, тело которого он привез ей из далекого Таиланда в цинковом гробу.

Рэмбо проводил взглядом старенький «опель», у которого он только что прочистил карбюратор, и вытер ветошью руки. Со стороны гор надвигались тяжелые облака, оставляя на острых вершинах свои грязные косматые клочья. Резко похолодало. Все вокруг стало сумеречно и неприглядно, хотя время только еще перевалило за полдень. Мерзкая погода! Рэмбо решил зайти на станцию и выпить чашку горячего кофе, но увидел приближающийся со стороны Тусона «джип» и остался на месте. За рулем сидел мужчина в темных очках. Машина была новая и вряд ли нуждалась в помощи механика. Это Рэмбо отметил сразу. И тем не менее, подъезжая к станции, она сбавила ход и мягко притормозила рядом с ним. На ее дверце он увидел красно-голубой знак армии США. Рэмбо выждал несколько секунд, но водитель из машины не выходил. И тогда он нагнулся к открытому окну и спросил:

— Что-нибудь не так, сэр?

— Все так, Джони. Я просто соскучился по тебе.

— Этот домик, сэр, — плата правительства за страдания и смерть Джека Смита.

Рэмбо сидел с полковником Траутмэном за столом на уютной застекленной веранде и задумчиво смотрел на клумбу, которая занимала большую часть чистого ухоженного дворика. Цветы на ней уже увяли, осыпались, и она напоминала теперь могильный холм, от которого веяло тоской и печалью. Эту клумбу Рэмбо соорудил с миссис Смит в память о Джеке. И когда Рэмбо носил для нее землю, он и сам не знал, что у него получится: клумба или могильный курган.

— Еще кофе, сэр?

— Спасибо, Джони, не надо. Значит, ты теперь домовладелец?

— Миссис Смит завещала мне все свое состояние, ведь я заменил ей сына. А кроме меня у нее никого не оставалось.

Еще только рассветало, когда они выехали и Тусона на дорогу, ведущую в Финикс. Небо очистилось, и день обещал быть ясным.

— У тебя есть водительские права? — спросил Траутмэн, когда они отъехали от города мили на полторы.

— Я же автомеханик, — пожал плечами Рэмбо и добавил: — И кроме того, добропорядочный житель Тусона.

— Был, — улыбнулся Траутмэн. — Хочешь сесть за руль?

— С удовольствием, сэр.

Безжизненные равнины, зажатые горами, и сами горы, полуразрушенные временем и лишенные растительности, не произвели на Рэмбо никакого впечатления. Однообразный пейзаж, расстилающийся внизу, наводил тоску и уныние. Но если этот ландшафт лишь напоминал некоторые особенности Деште-Кевира, то что же могла представлять собой сама Соляная пустыня! Этого Рэмбо вообразить себе не мог.

Через три четверти часа вертолет сделал крутой вираж, выскочил из-за бесформенной гряды, и глазам Рэмбо представилась бескрайняя, плоская, как сковорода, равнина.

— Смотри внимательно, Джони! — прокричал ему Траутмэн.

На пологом откосе холма Рэмбо увидел приземистое здание с плоской крышей и рядом с ним несколько построек цементно-серого цвета. Все эти сооружения были заключены в квадрат кирпичного забора красного цвета со стороной примерно в полмили.

Траутмэн притянул к себе Рэмбо и прокричал:

Через равнину, напрямую от военного городка к «посольству» мчался автобус. У ворот он остановился, высадил десятка два «стражей исламской революции», развернулся и запылил обратно. Часть «стражей» осталась у подъезда, часть расположилась на первом этаже.

В одиннадцать ноль-ноль от военного городка в небо взлетела зеленая ракета. Операция началась.

— Кстати, сэр, как называется операция? — спросил Рэмбо, обернувшись к Пери.

— Красиво называется, — ответил Пери, — «Голубой свет».

Рэмбо согласился, что название действительно — красивое, и поднес бинокль к глазам. Над северо-западной грядой гор показался транспортный самолет С-130 «Геркулес». И вскоре до Рэмбо донесся мощный тяжелый гул его моторов. «Геркулес» стал снижаться и, подняв за собой бурое облако пыли, приземлился посреди равнины.

Ровно в восемь по местному времени на Мехрабадском аэродроме приземлился рейсовый авиалайнер, совершивший полет по маршруту Каир — Тегеран. Из него вышел богатый араб Камаль Салам в сопровождении иранца Али Мохаммеда Барати. Они намерены были посетить священный город Кум, чтобы поклониться гробнице Фатимы, а затем проследовать к святилищу имама Резы в Мешхед. Вторую часть пути паломники собирались совершить по дороге, огибающей Деште-Кевир с юга и востока, чтобы иметь возможность проведать в Тебесе дальнего родственника Али.

В аэропорту паломники взяли такси и направились на железнодорожный вокзал. Через Кум шли два поезда: Тегеран — Хоррам-шахр и Тегеран — Бендер-Аббас До Кума поезд добирался чуть ли не три часа, и паломники, посоветовавшись, не стали торопиться, и взяли два билета на вечерний поезд. Впереди у них был целый день, и они решили посвятить его осмотру достопримечательностей Тегерана.

— Веди меня, Камаль, — попросил Али. — Я хочу посмотреть, хорошо ли ты знаешь Тегеран.

— Пожалуй, тут трудно заблудиться, — Рэмбо посмотрел на высокие трубы кирпичных заводов, над которыми нависли слоистые облака темно-серого дыма, и повернул от них к северу.

Они прошли десятки постоялых дворов, караван-сараев, авторемонтных мастерских, гаражей под открытым небом, маленьких базарчиков, где можно было купить все — от рваных носков до нейлоновой рубашки. На каждом углу в ларьках, на подносах, в ящиках, корзинах, стоящих на мостовой и на тротуаре, продавали зелень и фрукты, вяленое мясо и вареный рис, лепешки и бобы — самую нехитрую и самую дешевую еду в столице. Но чем выше они поднимались к центру города, тем чище, свободнее и шире становились улицы. Незаметно исчезли уличные торговцы, перестали попадаться вьючные ослики, исчезла шумная разноголосица. Нескончаемыми рядами потянулись магазины и солидные лавки, занимающие все первые этажи зданий.

— Он здесь, саркар.

Молодой безусый страж исламской революции в зеленой рубахе нараспашку, широких темных шароварах и драных гиве, надетых на босу ногу, со скрежетом отодвинул железный засов. Он мог не подчиняться ни правительству, ни аятолле, но Фуад был правой рукой самого Абдоллы-хана, и этим сказано больше, чем надо. Если все в воле Аллаха, то его карающий меч держал сейчас таинственный и всемогущий Абдолла-хан.

— Подожди меня здесь, — Фуад вошел в котельную и закрыл за собой дверь.

С драного ватного тюфяка, лежащего на фундаменте котла, быстро поднялся заросший черной щетиной человек в помятом костюме, подошел к Фуаду и внимательно посмотрел ему в лицо.

— Кто вы? — спросил он по-персидски. — Кажется, я вас раньше не видел?

Рэмбо и Али вышли из вокзала города Кум на улицу, и их сразу подхватил могучий поток тысяч паломников. У Рэмбо в глазах зарябило от яркого и красочного разноцветья: кремовые чалмы из Джушегана, войлочные шапки из Бафка, велюровые шляпы из Тегерана, зеленые и желтые тюбетейки из Рафсанджана, фиолетовые ермолки из Мешхеда, кепки из Резайе, черные и серебристые папахи из Себзевара, голубые фески из Санандаджа, клетчатые деревенские платки — все это перекатывалось волнами и устремлялось туда — к центру. Здесь невозможно было заблудиться — все улицы города, переулки и закоулки, постройки и даже двери и стены были ориентированы на Священную площадь, на которой высились минареты и горели в лучах заходящего солнца купола Золотой мечети, где и находилась гробница сестры имама Резы — Фатимы.

Рэмбо и Али издалека полюбовались воротами мечети, напоминающими каменные кружева, и за Священной площадью, в окружении десятков лавок и лавчонок, увидели огромное здание гостиницы. На ее западной стороне, над входом висела вывеска: "Уповая на Аллаха", а чуть ниже — другая: "Гостиница Бахар". Два паломника вошли в дверь и сразу же попали в живительную атмосферу оазиса. Духота и суета города остались там, снаружи, а здесь царило спокойствие, во всем чувствовались размеренность и основательность.

Услужливая и внимательная администрация в мгновение ока отвела богатым гостям из Каира двухместный номер "на неопределенное время" и, пожелав им спокойного отдыха, оставила в покое. Рэмбо тут же, привалившись к двери, сел на пушистый, наверное, в три пальца толщиной ковер и посмотрел на Али.

— Я думаю, — сказал он, — нам не следует здесь задерживаться. Когда сторожевую собаку берут из конуры и кладут с собой на диван, она теряет нюх и превращается в домашнюю кошку.

— Камаль, — засмеялся Али, — если бы ты не показал им свой толстый кошелек, они наверняка предложили бы тебе собачью конуру.

Приближался полуденный намаз. Толпы паломников стали заполнять Священную площадь, вливаться узким ручейком во внутренний дворик мечети. Али стоял у левой колонны ворот и внимательно разглядывал расставленный тут же под парусиновым навесом бронзовый и медный товар чеканщика — кувшины, чаши, блюда, подсвечники. В былые времена они всегда встречались с Фуадом здесь — у левой колонны, рядом с открытой лавкой чеканщика.

С минарета раздался резкий высокий голос муэдзина, призывающий правоверных к молитве. Толпа рухнула на колени. Опускаясь на молитвенный коврик, Али задел локтем соседа и невольно скосил глаза: рядом был Фуад.

Али никогда еще не молился так истово и горячо. Именно сейчас, в эти минуты, он понял, что его ждет удача, что он найдет своего отца, и они с Камалем освободят и спасут Тома Пери. Он не мог объяснить себе, откуда вдруг пришла к нему эта уверенность, что породило ее, но он плечом касался плеча Фуада и через силу сдерживал в себе охватившую его радость. Ведь Фуад мог и не прийти. Но он пришел! И если он сейчас здесь, значит, он с Али!

— Иди за мной, — тихо сказал по-арабски Фуад, поднялся и пошел в сторону городского парка.

Али оглянулся, увидел недалеко от себя Камаля и, улыбнувшись, кивнул ему.

Если встать спиной к Священной площади и идти по улице на восток до тех пор, пока не останутся позади городские предместья, то перед глазами предстанет унылая и однообразная картина. Но это еще не Деште-Кевир — это ворота в Великую пустыню, отделенные от нее Кумским озером. А между городом и озером, сливаясь цветом с омертвевшей низменностью, стоит, будто приплюснутое, двухэтажное здание. Издалека оно кажется караван-сараем — долгожданным раем для уставшего путника. Но в ту сторону нет караванных троп, а путники, уповая на Аллаха, обходят это проклятое место далеко стороной. Когда-то здесь была высшая школа САВАК, выпускники которой ревниво оберегали подножие шахского трона. Если сюда привозили человека, то можно было смело сказать, что его поглотила пустыня…

Если бы эта школа стояла в городе, то в дни революции ее бы сожгли, как сожгли Лавизанские казармы ненавистных шахских гвардейцев. Но она стояла вдали от людских глаз, и она уцелела, окруженная многомильным рядом колючей проволоки. Уцелели и подсобные постройки, и небольшой аэродром, и цистерны с горючим. Разнесло лишь ветром перемен учеников и учителей.

А когда у новой власти сразу же возникла нужда в экспорте революции, то для подготовки миссионеров лучшего места нельзя было и придумать. Так школа САВАК стала школой Ходжатия. Пригодились и мрачные подвалы, о которых если и рассказывали леденящие кровь ужасы, то только шепотом — и при старой и при новой власти.

Абдолла-хан знал эти подвалы как свои пять пальцев. Во всяком случае, так он считал. Когда он только что пришел сюда, он приказал Фуаду начертить план подземелья с действующими и замурованными камерами, с явными и тайными ходами. Фуад исполнил волю хозяина, вымерив все до дюйма. Абдолла-хан внимательно изучил бумагу, запомнил все и тут же на глазах Фуада сжег ее.

— Пусть это сохранит наша память, — сказал он.