Костя подходит к самому краю крыши и наклоняется вниз. Оттуда, со двора, кто-то швыряет в него снежками, но кто — не понять. Внизу никого не видно.

— Эй, кто балует?

Новый комок снега ударяется в шапку надо лбом и рассыпается по лицу холодной пылью. Слышится знакомое Стёпкино «гы-гы».

— Степурка? Лезь сюда!

Отсюда, с высокой крыши сарая, Косте видно всё село — родное Поречное в зареве зимнего восхода. Снежная пелена на крышах, огородах, улицах мерцает, отражая огнистые цвета морозного неба. Над трубами, едва торчащими из-под снега, чуть колышутся, вырастая всё выше, круглые стволы дымов. В стылом воздухе тишина. Лишь скрип колодезного журавля, хруст снега под чьими-то шагами да теньканье снегиря.

Семья Байковых обедала на кухне. За окнами послышался остервенелый собачий лай. Костя первый догадался, кто идёт, и громко, даже весело заметил:

— Стёпки Гавриленкова батька. Однако к нам…

Отец глянул хмуро и стукнул его по лбу ложкой, горячей и мокрой от щей:

— Ешь знай, молчи!

Вышло не столь больно, сколь неожиданно и обидно: ведь не за что совсем. Костя оглянулся на мать, ища поддержки, но мать не смотрела на него. С непонятной для Кости тревогой ожидала внезапного гостя. Через минуту дверь отворилась, вошёл сборненский сторож в своей ветхой шубейке, из многочисленных дыр которой наружу вылезала шерсть, в подшитых валенках, с высокой палкой в руках. Он перекрестился, пожелал доброго здоровья и перешёл к делу.

Учительница Анна Васильевна в доме Байковых жила наверху, в маленькой комнате. Обычно вечерами она тихо сидела у стола, проверяла школьные работы, читала — хозяевам и не слышно её присутствие. А сегодня долго скрипели под её шагами раскрашенные в пёструю клетку половицы мезонина. Ходила из угла в угол, думала о друзьях, с которыми так необходимо было бы сейчас посоветоваться.

Сегодня на уроке Костя спросил у неё, как понимать надо слово «отечество». И почему, когда провожают человека на войну, говорят, что он идёт воевать «за веру, царя и отечество».

Она ответила на Костин вопрос что-то вообще, о родине и героях, — совсем не то, что честно надо было бы рассказать детям об этой бессмысленной войне, уносящей тысячи и тысячи жизней.

Сейчас, при воспоминании об этом уроке, Анна Васильевна морщилась, словно от боли. Её круглые серые глаза вопреки обыкновению смотрели угрюмо, даже сердито. Конечно, она прекрасно понимала, что ничего иного и не могла говорить этим ребятишкам, пришедшим к ней в школу из столь разных семей Поречного. Однако её всё равно беспокоило чувство какого-то недовольства собой. Очень хотелось повидаться с друзьями, посоветоваться. Когда-то она ещё состоится, эта встреча? В письме тоже не скажешь всего, что волнует, но всё-таки…

Было поздно, хозяева внизу давно затихли, сквозь двойные рамы с улицы не доносилось никаких звуков, даже жёсткого студёного ветра, который в последние дни, не переставая, бил по стёклам, не стало слышно. Вдоль улицы не видно ни огонька. Только от её окошка долго светлел на снегу жёлтый квадратик.

В школе холодновато и припахивает угарцем. Старуха Балабанова перестаралась: чтоб дров поменьше — тепла побольше, заложила вьюшки раньше времени. Сама чуть не угорела. Пришлось лезть — открывать. Вот тепло-то ветром и выдуло. Лишь чуть теплятся кирпичные стены высокой голландки.

Но всё равно хорошо в школе. Особенно если долго не ходил сюда. После своей ледяной купели, когда доставал конёк из-подо льда, Костя много дней провалялся на печи. Учительница приставляла ухо то к его груди, то к спине, определила, что скорее всего у него сделалось воспаление в лёгких. Косте было всё время жарко, а то на горячей печи вдруг бил озноб, и тогда его покрывали всеми шубами, какие были в доме. Вечерами жёлтый круг на потолке, над ламповым стеклом, казался ему то раскалённым солнцем, от которого и шли эти горячие, лишающие сил лучи, то блином, который прыгнул со сковороды прямо на потолок, чтобы оттуда дразнить Костю за то, что ему совсем не хотелось есть.

Мать не отходила от него. Поила какими-то травными отварами, вместе с Анной Васильевной ставила банки — смешные такие стеклянные чашечки, похожие на лампадки. Они больно присасывались к спине.

Анна Васильевна частенько взбиралась на печку — то почитать Косте, то порассказать чего-нибудь. И за дни болезни он душой привязался к своей учительнице.

Так на печи провёл Костя и невесёлые для него рождественские каникулы. Зато когда поправился и стал выходить на улицу, всё, что попадалось ему на глаза, вызывало радость. По-особому пах снежок, даже вороны кричали весело.

На площади сегодня шумно и людно. Блестят атласом яркие девичьи платки, не уступают им в пестроте шали и полушалки на богатых хозяйках. Выделяется грачиная чернота кафтанов и пиджаков. Поречное гуляет, празднует свой престольный праздник — успенье. Время для гульбы удобное: страдная пора позади, убран урожай. Осень с обещанием холода и голодной зимы ещё не подступила.

Только что кончилась затянувшаяся обедня. Люди из церкви вышли, но расходиться не спешат. Всех занимает одна новость: объявление, что напечатано на большом жёлтом листе бумаги, прикреплённом к церковной ограде.

Содержание объявления уже известно каждому, но люди ещё и ещё раз подходят послушать, как читают его сельские грамотеи.

Много воды утекло с той памятной весенней ночи, когда Байковы, отец и сын, тайно увезли из Поречного председателя Совета Игната Гомозова. Нет больше здесь сельского Совета. Снова селом правит староста. На этой должности теперь мельник Максюта Борискин. На всём Алтае нет больше Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Есть белогвардейское Временное сибирское правительство.

Чтобы окончательно задушить революцию в Сибири и двинуться в поход против Советской России, это правительство срочно собрало войско, объявило всеобщую воинскую мобилизацию. Но население, видно, плохо поддавалось этой мобилизации, если правительственным чиновникам пришлось расклеивать такие объявления, как то, что сейчас с большого жёлтого листа для всех читает Костя Байков.

Каратели въехали в Поречное рано утром. Село только просыпалось. Никто ещё не успел уйти в поле, в луга, на льняные стлища.

Два офицера с солдатами с ночи сидели в сёдлах, не выспались. На коротком привале подбодрили себя водкой, но сил она не прибавила. Разве только усилила раздражение и злость на это село, где, несмотря на угрозы и запреты, двенадцать семей, а то и больше, связаны с партизанской шайкой. Но сегодня этому придёт конец. По дорогам, ведущим из села, отряд оставил заслоны — никто незаметным уйти-выехать не сумеет.

Старый сборненский сторож Трофим Гавриленко, открывая сборню перед непрошеными гостями, с перепугу никак не мог попасть ключом в замок и первый получил угощение: ремённая плётка с размаху обжалила спину, оставив горячий след.

Очень скоро к сборне прибежал староста Максюта Борискин, кланялся господам офицерам, просил к себе отзавтракать чем бог послал. Начальник отряда отказываться не стал, только сказал, что сначала дело надо сделать. Очень распущенное село — целое разбойничье гнездо в нём обитает, а он, староста, об этом известить не поторопился. Пришла очередь Максютиным рукам трястись.

Старший офицер потребовал провожатого для своего помощника с солдатами, которые должны были арестовать и привести сюда к сборне всех, кто поименован в привезённом списке. Борискин провожатым послал старика Гавриленко, в качестве понятого отправился Никодим Усков.

Сквозь маленькое оконце и щели вокруг неплотно прикрытой двери сарая льётся желтоватый свет слишком медленно угасающего дня. Костя с ненавистью смотрит на танцующие в полосах света пылинки. Когда хочешь, чтоб день тянулся подольше, он — раз, — и пролетел, а когда не надо — тянется, тянется. Тяжёлая зелёная муха назойливо прожужжала около самого лица. Костя сердито отмахнул её ладонью.

Отец велел спать до темноты. Но разве уснёшь после всего, что сегодня было?

Когда отец позвал его сюда, в сарай, Костя пытался догадаться зачем.

«Может, батя скажет спрятать что, закопать в сарае, или ещё чего-нибудь велит сделать», — думал он, шагая за отцом. Но того, что услышал, предугадать никак не мог. Отец велел ехать в партизанский отряд, к самому Игнату Гомозову.

Объясняя, как найти отряд, говорил обыкновенным голосом, — будто посылал сына к соседу, по хозяйскому делу. Только глаза у отца были такие, словно он целый день работал на молотьбе и их сильно запорошило хлебной пылью.

Следующим утром Костя сидел, свесив ноги, на мостике перед въездом в Поречное и удил рыбу. На кукане трепыхалось только два чебачка, но рыбак не спешил переходить на более уловистое место. Он и на поплавок не обращал внимания. Тот подёргался, подёргался и наконец совсем нырнул, а рыболов всё не догадывался выдернуть добычу. Он не мог отвести взгляда от берега. Ещё два дня назад там стоял дом кузнеца и хорошо обстроенное подворье. Чуть пониже к реке — кузница. Теперь на месте дома курится груда головешек да торчит обгорелая печь. Ветерок доносит едкий запах гари…

Костя то смотрел на пожарище, то ёрзал, оглядывался — не покажется ли кто на дороге, ведущей в Поречное. Показалась телега, но ехала наоборот, из Поречного. Несколько женщин в чёрных платках и два мужика сидели в ней. Это уезжали родственники, приезжавшие из Деткова на похороны Мирона Колесова и его старой матери. Навстречу телеге в село прошла женщина. За спиной у неё курчавилась прихваченная верёвкой огромная, как стог, охапка спелого гороха.

Всё не то…

Потом бойко зазвенели бубенцы и, взметая облако пыли, стала приближаться бричка, запряжённая сытыми конями. Блеснули на солнце золотые погоны. Костя весь сжался, втянул голову в плечи, поправил на кукане свой жалкий улов. Лучше всего было бы прыгнуть под мост и пересидеть, не маячить на глазах у офицерья. Но ему приказано никуда не отлучаться…

Тройка замедлила бег и, поравнявшись с Костей, приостановилась.