Без аннотации.
КАШТАНОВЫЙ ДОМ
ЗАПИСКИ МОЛОДОЙ УЧИТЕЛЬНИЦЫ
1
— Приехали! — крикнул шофер, резко затормозив машину. — Девушка, сойдешь? — Он вылез из кабины и протянул мне руки. — Давай чемодан.
Я подала ему свой багаж, а сама спрыгнула на землю.
— Ты хотела в Дубовую Рощу? Вот это село.
Прямо передо мною горы. Слева горы. Справа горы. Я оглянулась в ту сторону, откуда мы приехали, — и там тоже горы. А где же село?..
Он, очевидно, рассчитывал на этот эффект.
2
Ожил каштановый дом, ожил он!
По двору сновали дети. На веранде прыгали дети. В классах галдели дети. Окна распахивались и с шумом закрывались. Кто смеялся, а кто хныкал, потирая ушибленное место, а кто орал благим матом. Новички жались к плетню. Дети постарше что-то оживленно обсуждали, сходясь небольшими группами. Девочки разгуливали, взявшись под руки, опасливо поглядывая на бешено мчащихся малышей.
Школьный колокол мигом внес успокоение. Ученики сломя голову бросились в классы.
Мой первый урок пришелся на седьмой класс. Я волновалась. Выждав несколько минут, пока угомонятся дети, мы, учителя, покинули свою комнату.
В руках я несла новенький классный журнал. Надо было выйти на веранду, пересечь ее и войти в дверь направо. Вошла не сразу. Дотронувшись до дверной ручки, постояла немного, прислушиваясь к тому, что делается в классе. Это продолжалось всего мгновение. Стоило мне перешагнуть порог, как воцарилась тишина и класс поднялся. Я видела много голов: темных, очень черных, светлых и даже русых. Девочки сидели на передних партах. Мальчики, видимо, не без удовольствия, заняли парты подальше от учителя.
3
Директор созвал педагогический совет. Обсуждались вопросы, связанные с первой неделей нового учебного года. Присутствовали все педагоги, в том числе и учитель по основам сельскохозяйственного производства — молчаливый молодой брюнет, и учитель по труду — спортивного вида товарищ. Мы, преподавательницы русского языка, сидели в одном ряду.
Кирилл Тамшугович, занимавший место в голове стола, казался совершенно подавленным. Он был небрит, как и при нашей первой встрече, говорил замогильным голосом, старался не глядеть нам в глаза.
С точки зрения формальной дела обстояли неплохо: год начат вовремя, педагоги на месте, почти все учащиеся школьного возраста привлечены к учебе. Явился даже Есыф Базба.
Все эти положительные моменты были перечислены, ко всеобщему удовольствию, заведующим учебной частью. Но вслед за этим начались жалобы педагогов: кое-где не вставлены еще стекла, одна из дверей плохо закрывается, мел попадается сырой, тряпки для досок отвратительные. Это вроде бы мелочи. А вот недостатки и посерьезнее: тесна и очень неудобна столярная мастерская, нужны слесарные инструменты. Мало лопат, кирок и цапок. Плуг надо ремонтировать. Преподаватель по физкультуре начисто забраковал почти весь спортивный инвентарь…
— Знаю, знаю, — говорил директор.
4
Провожу перекличку. Против Базбы Есыфа заранее ставлю тирешку и машинально спрашиваю:
— Здесь?
Вижу, поднимается из-за парты этот самый Есыф. Молчит. Класс притих. Все ждут: что же будет дальше?
— Почему ты ходишь нерегулярно, Базба?
Он продолжает молчать.
5
Декабрь.
Шапка на горе Бабрипш значительно увеличилась, стала наползать ей на лоб. Окрестные горы тоже покрылись снегом. И все-таки в солнечные дни — а их в декабре немало — вполне можно было довольствоваться демисезонным пальто. Однажды вышла из дому в одном шерстяном платье. Правда, местные жители не оценили этой отваги: они просто удивлялись моей странности. Больше всех Смыр. Она не могла взять в толк, как это можно ходить зимой в одном платье. Я это гордо объяснила своей закалкой. Но когда вошла в класс, продуваемый ветрами всех четырех сторон света и до чертиков продрогла, я дала себе зарок не валять больше дурака и одеваться потеплее.
Ученики простуживались все чаще. Многих мы, учителя, навещали на дому, выясняя, требуется ли врачебная помощь. Все сведения о больных учениках немедленно передавались сельскому врачу, а он принимал необходимые меры.
Большую помощь оказывали нам депутаты сельского Совета. Подбросили дров, и не только школе, но и учителям. Это была трогательная забота. Председатель Совета объяснял ее так: село завершило, притом успешно, все полевые работы, и теперь не стоило большого труда помочь школе и учителям.
Я предложила оклеить стены обоями. Мне стали доказывать, что в местном сыром климате обои не годятся. Однако я настояла, а Георгий Эрастович и Кирилл Тамшугович поддержали меня. Было решено провести оклейку стен силами учеников в дни зимних каникул.
СКУРЧА УЮТНАЯ
1
Устроился я, в общем, не хуже самого Альфонса Доде: только вместо мельницы — крохотная хижина, сплошь в щелях и трещинах. Это мазанка, выбеленная известкой снаружи и внутри. Летом в ней жить можно, а вот зимой — не знаю… По ночам наблюдаю звезды, лежа на своих нарах, и мне кажется, что я — древний звездочет. Моя хозяйка — женщина, видимо, объективная — сказала при первой нашей встрече, что сдает склеп. Я спросил ее:
— Где вы видели такой склеп?
У нее немножко смешная фамилия — Пинцук. (Я даже переспросил ее: «це» или «че»?) Она родом с Кубани. Скорее всего, казачка. Звать ее Анастасия Григорьевна. Женщина худущая, но, должно быть, двужильная: в свои шестьдесят пять лет хлопочет от зари до зари. Так вот, она честно призналась, что отродясь не видывала склепа.
— Почему же вы думаете, — сказал я, — что этот домик напоминает склеп?
— А что же еще? Он и есть склеп!
2
— Как вам нравится мой дворец? — смеясь говорил Леварса Ануа, когда я ступил на его двор. — Правда, дворец?
Это был деревянный дом, почерневший от времени. Может, из каштана, а может, из дуба сколоченный. Он стоял на высоких сваях, или, как называют их строители, стульях, посреди небольшого двора-прямоугольника — я бы сказал, посредине сплошной бахчи или сплошного сада. А вместо штакетника по периметру двора — ежевика, ощетинившаяся острыми шипами. Под полом свободно мог стоять человек, можно было поставить и лошадь и корову. На верхний этаж вела каменная лестница. Кровля — железная, выкрашенная в красный цвет.
На лестнице меня приветствовала жена Леварсы. Звали ее Ну́ца. Отчества своего не называли ни он, ни она, мотивируя тем, что в Абхазии-де не принято называть два имени сразу. Ей, вероятно, было лет пятьдесят. Одета в черное траурное платье (как выяснилось, у нее в прошлом году умерла тетя в соседнем селе). Была она удивительно бела лицом и скуласта, точно монголка. Глаза ее все время улыбчиво светились. Эта небольшая сухонькая женщина в проворности могла потягаться с любой девушкой.
— Пажалста, пажалста, — приглашала она, — русски мало понимай. Извиняй.
— Нуца, — сказал я, — ваш муж говорит чисто, а вы?..
3
Ко мне в окошко залетают майские жуки. У меня в хижине жарко и душно, как в железной бочке. Душно даже ночью. Древесные лягушки квакают на всю вселенную. Одна из них, по-моему, находится в саскапарели, вьющейся по стене моей хижины. Я видел эту, зелененькую штучку: такая малюсенькая, а голосиста. А те, которые в ближайших болотах, состязаются с древесными. Не знаю, как на лягушачий вкус, но, на мой взгляд, победу в соревновании одерживают древесные. Или это мне так кажется? Еще бы: они квакают у меня над самым ухом!
На рассвете Скурча особенно любопытна: напоминает птичий базар. Каких только голосов не услышишь! Я очень сожалею, что плохо знаком с обитателями фауны. Даже среднерусской, среди которой прожил всю жизнь. Если сравнивать с оркестром — здесь найдешь все, начиная от пикколо и кончая геликоном. А какая-то пичужка имитирует ксилофон. Совершенно немыслимо, что называется, узреть их очами: то ли так малы эти граждане, то ли великолепно закамуфлированы под зелень и кору деревьев.
Особенно остро чувствуется возня и пение птиц, ибо все это происходит в ближайших кустах, буквально в двух шагах от моих барабанных перепонок. Или же на деревьях, стоящих тут же, рядом с моим бунгало. Словом, любителю природы в Скурче скучать не приходится.
А более всего по душе — моя хижина. Нет, иного жилища я бы себе не желал! Пусть нету в ней ни ванной, ни шикарного туалета и разных удобств. Ощущение близости природы, близости, не знающей средостения, порожденного цивилизованным комфортом, — замечательное ощущение. В году, по крайней мере, раз испытывать его необходимо… (В этом отношении Лидочка права.) И живу безо всякого расписания, по правилам Марка Твена: ложусь, когда предоставляется возможность, встаю, когда принуждают к тому обстоятельства.
Вот сегодня улегся рано.
4
— Нынче кислого молока не будет, — объявила Анастасия Григорьевна. — И молока тоже.
— Обойдемся, — сказал я.
Старуха смотрела на меня слегка прищурясь, подозревая, очевидно, что ее сообщение выведет меня из себя. Я курил, мне было хорошо, был сыт и всем доволен. В такие минуты я не могу думать еще о какой-то еде, словно обезьяна, у которой всегда есть пища в защечных мешках. Когда я сыт, никогда не загадываю наперед: провиантские вопросы волнуют меня только тогда, когда я голоден и чувствую, что начинаю звереть.
У Анастасии Григорьевны, судя по всему, подготовлен для меня еще кое-какой сюрпризец. И она отчеканила:
— И завтрева не будет молока!
5
— Слушай, начальник, — сказал мне Леварса Ануа, — зачем ходил к Матуа?
— Директору рыбозавода?
— Да.
Я объяснил ему, что это было проявлением чистейшей воды любопытства. Просто рыбки захотелось, и мы пошли к нему.
Леварса покачал головой. Недоверие к моим словам сквозило в каждом его слове. Нет, он был уверен, что я лгу. Он сказал: