По Аравийской пустыне, что лежит к востоку от долины реки Нил, медленно идет караван. Его сопровождает армия, три тысячи воинов. Сзади тащится обоз с сосудами для воды, с продовольствием, запасными сандалиями. Ослики так нагружены, что из-под громадных тюков их и не видно, только семенят ножки с копытцами, как будто они принадлежат не живым существам, а вот этим тюкам.

…Было это давным-давно, четыре тысячи лет назад.

На месте нынешних шумных больших и малых городов Европы росли тогда дремучие леса, а по берегам рек бродили небольшие племена охотников и рыболовов. Потому что первые города и государства зародились на Древнем Востоке и одним из них был Древний Египет, в долине реки Нил.

И вот оттуда, с благодатных берегов этой священной реки, фараон Ментухотеп, царь Египта, послал караван в далекую страну Пунт, на берега Баб-эль-Мандебского пролива, туда, где теперь находится — примерно! — нынешнее Сомали.

Караван направлялся к берегу Красного моря — в те времена египтяне называли его Великая Зелень, — и для этого им нужно было пересечь Аравийскую пустыню. Скучные это места: скалы, да песок, да кое-где чахлые растеньица. Дожди здесь бывают так редко — раз в несколько лет! — что и говорить о них нечего. Но тогда пустыня оживает, зеленеет, высохшие русла рек наполняются бурными потоками, вода бежит весело, бурля и клокоча от радости! Но не долго ей отражать небо и солнце. Вода частью испарится, частью уйдет в глубину, и все снова станет скучным. Камни, песок да запыленная чахлая зелень…

Было это в царствование египетского фараона Нехо, за шесть веков до нашей эры. В то время столицей Древнего Египта был город Саис, в дельте Нила, и правила саисская династия фараонов; а само слово «династия» обозначает, что на троне сменялись цари, принадлежащие к одному роду: от отца к старшему сыну переходил престол, как говорят, «по праву наследования».

За долгую историю в Древнем Египте происходило много всяких событий, бывали восстания бедноты против своих притеснителей — чиновников, жрецов, фараонов; Египет не раз терял самостоятельность, но сбрасывал все же иноземное иго; делился на отдельные самостоятельные номы — области со своими правителями, жрецами и чиновниками — и вновь объединялся. Саисские фараоны, как раз открыли новую страницу истории Египта, началась новая династия царей — саисская; возрождалась египетская культура, но это был уже последний взлет независимого египетского царства, его предсмертный блеск.

И снова оживилась торговля с другими государствами, и фараоны искали новых стран и новых путей к ним.

В один прекрасный день первого месяца перта — но нашему календарю это ноябрь, время, когда разлившиеся воды благодатного Нила начинают входить в берега, — фараон Нехо призвал во дворец своих советников, министров. Стоял прекрасный нежаркий день. Каналы переполнены водой, земля влажная, пропитанная плодородным илом; скоро начнутся полевые работы, посевы, и крестьяне будут трудиться от зари до зари, как трудятся крестьяне всего мира. После долгого разлива щедрая земля быстро дает всходы. Зазеленеет свежая травка, расцветут нарциссы, воздух наполнится нежным благоуханием фиалок, распустятся цветы гранатового дерева. Акации, сикоморы, тамариск стоят свежие, хорошо умытые. С севера уже возвратились птицы, и душа радовалась благодати возрожденной природы.

Дворец фараона стоял среди душистого сада с клумбами цветов, с водоемами…

На берегу Средиземного моря в городе Массалии — нынешнем Марселе — жил в очень далекие времена ученый грек по имени Пифей. Он не водил караванов, не плавал по морю, как многие его сограждане, и всем наукам предпочитал математику и астрономию. Ему удалось определить широту Массалии, и это прославило его имя.

Подумаешь, скажут нынешние школьники, да я где хочешь определюсь! Разумеется, теперь это дело не хитрое и вас этому научили, а Пифея некому было учить, да притом же и не было у него никаких инструментов, кроме солнечных часов. Так что ему пришлось самому додуматься до того, чему вас учат теперь в школе!

О мудром Пифее мы знаем мало, его сочинения до нас не дошли; о нем мы находим упоминания в книгах других авторов древности, и надо сказать, что эти авторы его сильно ругают, называют лжецом и обманщиком, потому что сведения Пифея о природе дальних стран необыкновенные, им трудно было тогда поверить. Конечно, были у него, наверное, и неправильные объяснения и преувеличения того непонятного, что он сам впервые наблюдал, но что же в этом удивительного? Ведь он побывал в стране, лежащей на севере, и все здесь было не похоже на его родную Массалию, теплую, цветущую, раскинувшуюся по берегу ласкового моря.

…Как-то раз Пифей беседовал со своими учениками в прохладном тенистом саду, когда на дорожке появился невольник с темной блестящей кожей и доложил, что господина желают видеть именитые сограждане по какому-то очень важному делу.

Пифей велел провести их к себе в сад.

Александр Македонский был еще мальчиком, когда на глазах у своего отца, царя Филиппа, и всей его свиты обуздал неукротимого коня. Царь Филипп был горд и счастлив. Он поцеловал Александра и сказал: «Ищи, мой сын, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала».

Так рассказывают древние книги о знаменитом полководце Александре Македонском и о его любимом коне Буцефале. Буцефал вместе с Александром проделал поход от берегов Дуная до Инда и пал на тридцатом году жизни под чужим небом Индии не столько от ран, сколько от старости.

Жил Александр Македонский в IV веке до нашей эры. Еще при его отце Филиппе Македония стала возвышаться среди других государств на Балканах, и маленький Александр с завистью следил за военными успехами отца.

«Мальчики, — говорил он своим товарищам-сверстникам, — пока мы вырастем, мой отец одержит все победы и ничего не оставит на нашу долю». Так велико было честолюбие Александра, выше всего на свете ценившего славу.

С самого раннего детства его готовили стать воином. Его воспитатель, по имени Леонид, растил мальчика по-спартански: приучал его к выносливости, равнодушию к роскоши, к еде. Сам Александр потом рассказывал, что Леонид «на завтрак давал мне ночной переход, а на обед — скудный завтрак». И в историю Александр Македонский вошел как покоритель, могущественного Персидского царства, как гениальный полководец.

Великолепным городом была Александрия, славилась она на весь древний мир.

Славилась она своими дворцами, театрами, бесчисленными портиками, отличными двух- и трехэтажными зданиями с водопроводом.

Славилась она колоннадой двух главных улиц, храмами, посвященными богу Серапису — новому богу, эллинистическому; он соединял в себе и египетские и греческие черты. Обликом своим он напоминал греческого бога Зевса, с окладистой бородой, с глазами, сделанными из драгоценных камней. На голове он держал меру зерна, это надо было понимать так, что Египет — житница, а Александрия — ворота в нее. И действительно, Александрия была воротами мира. В ее гавани вечно толпились корабли, они приплывали из разных стран, и множество товаров проходило через Александрию.

Распалось громадное царство Александра Македонского на большие самостоятельные государства. Это случилось тотчас же после его смерти. Но осталась общая культура, остались широкие связи между странами, шла оживленная торговля, и люди узнавали благодаря этому все больше о своей земле, и мир становился шире.

В Александрии была сосредоточена наука древнего мира. Главной гордостью ее была знаменитая библиотека, не было ей равной нигде — ни в одном государстве, ни в одном городе. Гордостью ее был также Александрийский Муссейон, Храм муз, Академия наук древности. Отовсюду съезжались в Муссейон ученые. Они сидели в просторных залах библиотеки, они гуляли со своими учениками в садах Муссейона. Вся мудрость древнего мира была собрана в этой великолепной библиотеке, а имена ученых, членов Муссейона, остались в веках.

«Дон Фернандо и донья Изабелла, божьей милостью король и королева Кастилии, Арагона… Поскольку вы, Христофор Колумб, отправляетесь по нашему повелению для открытия и приобретения островов и материка в море-океане на наших кораблях и с нашими людьми… мы считаем справедливым и разумным вознаградить вас за труды.

…Да будете вы нашим адмиралом и вице-королем островов и материка, которые будут открыты и приобретены- вами… И отныне и впредь можете именовать и титуловать себя дон Христофор Колумб, а ваши сыновья и потомки, исполняй эти должности и службу, могут также носить имя и титул и звание дона и адмирала и вице-короля и правителя этих земель.

…Все это должно строго выполняться, и так, чтобы достоинство ваше не умалялось ни в чем.

Дано в нашем городе Гранаде, в тридцатый день апреля, года от рождества спасителя нашего Иисуса Христа 1492.

Я — король.

Кто мог сказать тогда, около пятисот лет назад, что пятница 3 августа 1492 года окажется такой знаменательной!

На рассвете этого дня из испанского порта Палос вышли три каравеллы, которым суждено навсегда занять почетное место в истории географических путешествий и открытий: «Санта-Мария» с Христофором Колумбом на борту, «Пинта» и «Нинья» с братьями, капитанами Пинсонами, — старшим Мартином Алонсо на «Пинте» и Висенте Аньесем, младшим, на «Нинье». Пользуясь утренним отливом, корабли заскользили по спокойным водам Рио-Тинто. Свежий ветерок шевелил на мачтах разноцветные флаги: зеленый крест на белом поле — флаг экспедиции, и королевские штандарты Изабеллы и Фердинанда с замками и львами.

В пятницу 12 октября 1492 года Колумбовы моряки достигли острова Гуанахани, как называли его индейцы, Сан-Сальвадор, как переименовал его Колумб, что на русском языке означает «Спаситель».

И адмирал моря-океана, Христофор Колумб, и Мартин Алонсо Пинсон — капитан «Пинты», и Яньес Пинсон — капитан «Ниньи», сошли в лодку, захватив с собой королевские штандарты, знамена с зелеными крестами и оружие.

Но оружие не понадобилось. Местные жители, индейцы, как их стали называть с легкой руки Колумба — ведь он же думал, будто достиг Индий, — держали себя дружественно по отношению к неожиданным гостям, и «поскольку я, — писал Колумб, — сознавал, что лучше обратить их в нашу веру любовью, а не силой, я дал им красные колпаки и стеклянные чётки», то есть бусы, нанизанные на шнурок; их перебирают верующие, отсчитывая, сколько прочтено молитв и сделано поклонов. Для индейцев же это были просто блестящие игрушки.

Счастливым было возвращение Колумба в Испанию. Его встречали с восторгом и пышностью. Вся Барселона, где в то время находился двор испанских королей, вышла на улицу посмотреть на красочное шествие, на самого Колумба и его товарищей, на свиту из несчастных индейцев из племени таинов, которых вскоре истребили полностью на их родине «доблестные» испанцы. Необычна была прекрасная внешность индейцев, пышные перья на голове, удивительные пестрые попугаи, притихшие от шума большого города.

А потом прием во дворце, парадный обед, решение знаменитой задачи о «колумбовом яйце». Вы знаете ее? Говорят, Колумб спросил: может ли кто-нибудь заставить яйцо стоять на кончике и не падать? Ни у кого это не получилось. Тогда Колумб взял и прихлопнул кончик яйца, кожура примялась, и яйцо осталось стоять.

Было это или не было, или просто придумано позже и ему приписано — неважно. Важно, что это ему приписали, а значит, считали его человеком находчивым и хитроумным.

Да, то были счастливые дни!

Но как бы Колумба ни пригревали в Испании лучи славы, его тянуло в море, к новым путешествиям, открытиям, исследованиям.

Как ни утомительно-хлопотны были сборы, как ни тяжело было по грошам собирать деньги на хлеб, мясо и вино для поселенцев, Колумба радовала мысль, что он снова уходит в море, хотя на этот раз считалось, что адмирал плывет не для открытий и исследований, а только по делам поселения на Эспаньоле, как вице-король, губернатор.

Сборы были долгими.

Только 30 мая 1498 года флотилия Колумба покинула гавань Сан-Лукар де Баррамеда. Без пышности, без парада, без труб и литавр.

Готовясь к новой экспедиции, Колумб долго раздумывал: как это так случилось, что он до сих пор не нашел в своих Индиях несметных богатств? Один ученый-ювелир, знакомый Колумба, сказал ему, что, насколько он понимает, золото, драгоценные камни и пряности всегда привозят из «полуденных областей», то есть расположенных вблизи экватора. И Колумб решил взять курс «на полдень». И попал в штилевую область Атлантики, где корабли стояли неподвижно с поникшими парусами, где солнце палило нещадно и моряки, одетые в теплые платья — почему-то они считали, что опасно одеваться полегче, — изнывали от нестерпимого зноя. Продукты, спрятанные под палубой, портились, время от времени с шумом лопались обручи на бочках с вином, и драгоценная влага, без которой испанцы не могли жить, выливалась и пропадала зря.

Эта пытка зноем продолжалась восемь дней. На девятый подул свежий ветер, он наполнил паруса, и, к величайшей радости моряков, корабли весело понеслись по синим волнам.

Сентября 6 дня 1522 года в испанскую гавань Сан-Лукар-де-Баррамеда вошло сильно потрепанное судно. Восемнадцать истощенных моряков в рваной одежде, с длинными космами волос, пошатываясь, сошли на берег, тяжело опустились на колени и поцеловали землю.

В гавань сбежался народ. Удивленно смотрели испанцы на моряков, на незнакомое старое судно, шепча привычные молитвы, осеняя себя крестным знамением.

— Святая Мария, — слышались тихие голоса, — кто это? Откуда? Что за судно? Видно, здорово их потрепало море, эти бедняги похожи на выходцев с того света. Клянусь святым Иеронимом, они забыли вкус еды!

И к морякам потянулись руки с хлебом, фруктами, молодым вином.

Моряки с наслаждением откусывали мягкий хлеб, запивали его вином родных виноградников, и благодарили, и смеялись, и слезы катились по их щекам, слезы радости, счастья…

Слух об экспедиции Магеллана скоро достиг королевских ушей Мануэла. Вот когда он пожалел, что выпустил из своих рук этого моряка! Теперь он дорого бы дал, чтобы задержать его, не дать ему возможности осуществить свой излюбленный план.

И вот Альвариш да Коста, посланник Португалии при испанском дворе, стоит перед троном Карла и ведет такую речь:

— Мой король, светлейший дон Мануэл, просил предупредить ваше величество относительно некоего Фернана Магеллана.

— Что вы имеете в виду, благородный доп Альвариш? — подняв брови, спросил король. — Мне не ясен смысл ваших слов.

— Ваше величество, если слухи правдивы, приняли к себе на службу Магеллана и оказали ему высочайшее доверие, назначив его начальником большой экспедиции? — почтительно осведомился дон Альвариш.

Благородный патриций из Виченцы, рыцарь Родосского ордена Антонио Пигафетта, — никогда не был моряком. Но в своих романтических мечтаниях он представлял себе море и дальние страны, и ему очень хотелось взглянуть на все это своими собственными глазами, испытать настоящие морские приключения. И случай, эта своенравная особа, словно подслушал его желания и, решив сделать Пигафетте нечто приятное, шепнул ему, что в Севилье снаряжается большая экспедиция. Она обещает и приключения, и неожиданные повороты судьбы, а что касается моря и дальних стран, то этого будет в избытке. Пусть Пигафетта на этот счет не беспокоится! Как раз то, о чем только он может мечтать.

И Пигафетта спешит покинуть старинный палаццо своих предков и меняет спокойную жизнь в тихом городке на плавание, полное приключений и кровавых событий.

Магеллан зачислил Пигафетту на свой флагманский корабль запасным; у него не было определенной должности, но на безделье жаловаться не приходилось, работы всем хватало, а главное — Пигафетта изо дня в день вел записки, и благодаря его добросовестности, честности и беспристрастности мы знаем истину о плавании Магеллана к Островам Пряностей. Благородный рыцарь Пигафетта стал одним из важнейших действующих лиц в трагедии этого плавания, о чем он, разумеется, и не помышлял, когда взошел на борт «Тринидада».

Быть может, он был единственным в экспедиции, кто не мечтал о золоте. Только любознательность, только чудесное стремление к знанию, к романтике заставило его пуститься в дальние страны. И мы должны быть признательны ему за это.

Он записывал в свой дневник решительно все, он рассказывал о повседневной жизни на корабле, о световых сигналах, придуманных Магелланом для того, чтобы корабли не теряли друг друга и знали, что каждому из них надлежит делать в случае неспокойной погоды, и о многом, многом другом.

31 марта 1520 года флотилия вошла в бухту Сан-Хулиан, где Магеллан собирался зимовать. Это было в канун большого католического праздника, вербного воскресенья. В бухте было мрачно и пустынно, выл ветер, небо заволокли тяжелые тучи. А в Испании сейчас благодать! Каждый вспоминал свой дом, свою семью, вспоминал, как праздновался этот день, какие вкусные блюда готовились на кухне, и какой вкусный запах распространялся по всему дому, и как воздух дрожал от звона колоколов… Эх, перенестись бы туда хоть на минутку на крыльях ветра, взглянуть бы хоть одним глазком на лица близких, дорогих людей! А тут сиди и жди у моря погоды… Так каждый вздыхал и думал о своем, о дорогом, знакомом с детства… И к чему это выжидание? Еще неизвестно, найдут ли они пролив. Может, его и вовсе нет! Пока что между ними и Молукками лежит этот материк и не пускает их в то, другое, Южное море!

Да, все это, может, и так, но Магеллан был по-прежнему стоек и решителен. Однако праздник — всюду праздник, и он приказал всему экипажу сойти на берег, чтобы прослушать мессу, а позднее все начальствующие лица были приглашены к его столу на обед.

Невесело было за обедом у сурового, неразговорчивого адмирала. Между прочим, он обратил внимание, что ни на берегу, во время церковной службы, ни здесь, за его столом, не видно Мендосы и Кесады. Магеллан ничем не выразил своего неудовольствия, он, разумеется, понял, что это вызов! Что ж, и в молодости, когда он плавал в Индию, ему приходилось держать руку на рукояти шпаги, ожидая предательского удара кинжалом в спину. Видно, так уж ему на роду написано, что он все время должен быть начеку, знать, что его окружают враги.

И все же то, что он узнал наутро, для него было неожиданностью. Оказалось, как ему доложили Дуарти Барбоза и Гонсало Гомес де Эспиноса, мятежные капитаны ночью захватили в свои руки три больших корабля — «Сан-Антонио», «Консепсион» и «Викторию». Преданных Магеллану людей, таких как капитан Мишкита на «Сан-Антонио» и штурман Элорьяго, они ранили, связали, лишили возможности сопротивляться. Они открыли склады продовольствия для матросов, чтобы привлечь их на свою сторону, и ждали утра, чтобы поставить Магеллана в известность о своих действиях и предложить ему подчиниться их воле и двинуться обратно в Испанию.

Каждый на месте Магеллана, наверное, решил бы, что карта его бита, что ему ничего не остается, как согласиться с неопровержимым доводом силы. С одним маленьким «Сантьяго» он все равно не сможет продолжать экспедицию.

Магеллан больше чем когда-либо одержим желанием отправиться на дальнейшие поиски пролива, но зима на целых пять месяцев задержала его в бухте Сан-Хулиан. Так и не дождавшись сносной погоды, он посылает вперед на разведку маленький «Сантьяго».

Нетерпеливо поджидает он его возвращения, всматривается в морскую даль, но ничего не видно, кроме волн и хмурого неба. Но вот на берегу появились какие-то странные люди. Патагонцы? Правда, они не так велики ростом, как их несчастный пленник, но кто их знает, этих патагонцев, может, не все они великаны?

Постойте, они что-то кричат по-испански. И при ближайшем рассмотрении они оказываются моряками с «Сантьяго». Одежда на них рваная, они замерзли, они голодны, они еле живы. Новая беда. Матросы рассказали, что доплыли до устья реки, нынешней Санта-Крус, и тут буря разбила их корабль, выбросив его на скалы. Никто не погиб, даже «не промок», как записал у себя Пигафетта; но моряки голодают, и вот несколько человек отправились пешком за помощью.

Магеллан немедленно снаряжает шлюпку с продовольствием, людей спасают, но одним кораблем, маленьким ловким «Сантьяго», стало меньше.

Так и не дождавшись хорошей погоды, Магеллан в августе покидает наконец эту злосчастную бухту. На прощание он водружает на высокой горе, названной им Монте-Кристо, крест в знак того, что этот берег принадлежит Испании. Он высаживает здесь Хуана де Картахена и священника Педро Санчеса, оставляет им продовольствие и кое-какие необходимые вещи, и один за другим корабли выходят в океан. Несчастные смотрят им вслед с невыразимой тоской, и никто никогда ничего больше не услышит о них, об их ужасной судьбе…

На Америку Колумб наткнулся случайно. Никто не подозревал о существовании Нового Света.

Австралию искали. Искали долго. А когда нашли, то выяснилось, что искали вовсе не ее. Нет, это не та земля, о которой говорил еще Клавдий Птолемей да и другие ученые древности. Они считали, будто на нашей планете куда больше суши, чем воды, недаром и называется она Земля. А все потому, что мало ее знали. Никто не подозревал, как велика Атлантика; никто не знал, что, кроме Атлантического, есть на свете громаднейший Тихий или Великий океан; не представляли себе, как велики воды Арктики. Не зная всего этого, древние рассуждали так: если в средних и северных широтах много суши, то и на далеком юге для равновесия должна быть земля, большой материк.

Вот эту Неизвестную Южную Землю, большую, вытянутую по широте, и стали искать европейские мореплаватели. Не из научной любознательности, о нет! Предполагалось, что Неизвестная Земля богата золотом и пряностями, что там живут темнокожие люди, такие же выносливые и сильные, как африканцы. Они очень даже пригодились бы колонизаторам, чтобы заменить ими слабосильных индейцев. Индейцы просто не в силах были выполнять изнурительные работы, как их ни понукай; они не выдерживали и умирали, причем с такой ужасающей быстротой, что колонизаторы-испанцы принуждены были вывозить черных рабов из Африки. А рабы стоят денег. Но тот, кто первым откроет Неизвестную Южную Землю, получит бесплатно и золото и рабочую силу. Вот почему европейцы разных стран посылали одну за другой свои экспедиции на поиски Неизвестной Земли.

Возникает вопрос: откуда такая уверенность, что эта Неизвестная Земля населена именно темнокожими? Очень просто. Дело в том, что и на открытой Магелланом Огненной Земле, и на Новой Гвинее, обнаруженной позднее испанцами и португальцами, жили темнокожие. А так как и Огненная Земля и Новая Гвинея считались частью Неизвестного Южного материка, его полуостровками, выступами, то естественно было предположить, будто и всюду там темнокожее население.

Отыскивая Неизвестную Южную Землю, мореплаватели постепенно действительно обнаружили новый материк. И первым к берегам его подошел голландец Виллем Янц. Это было в 1606 году.

16 июля 1819 года под крики «ура» и пушечные салюты два шлюпа — «Восток» с начальником экспедиции Фаддеем Фаддеевичем Беллинсгаузеном на борту и «Мирный» под командованием Михаила Петровича Лазарева — при ровном попутном ветре покинули кронштадтский рейд.

Корабли направлялись «в дальний вояж», на другой конец земного шара, в высокие южные широты, возможно, к самому Южному полюсу, где прямо над головой будет стоять чужое созвездие чужого полушария — Магеллановы облака. Русским морякам предстояло поспорить со знаменитым Джемсом Куком. Быть может, вопреки его предсказаниям, им удастся продвинуться дальше Кука? Быть может — страшно выговорить! — им все же удастся найти Неизвестную Южную Землю? И это было бы тем более лестно, что русские моряки относились с величайшим уважением к Джемсу Куку, прославленному моряку, побывавшему чуть ли не во всех уголках мирового океана.

Началось знаменитое «Плавание россиян в Южном Ледовитом океане и около света».

Уже позади, как приятное воспоминание, остались стоянки на европейских рейдах Дании и Англии.

«Восток» и «Мирный», два небольших суденышка, неслись к югу под всеми парусами, рассекая угрюмые волны; и птицы летали над ними — огромные белые альбатросы; и темные фрегаты и акулы неотступно следовали за кораблями, и киты, словно приветствуя моряков в этих нелюдимых широтах, пускали свои великолепные фонтаны.

Экспедиция подходила к острову Южная Георгия, в южных водах Атлантики, и в летний день 27 декабря 1819 года моряки увидели угрюмые скалы Южной Георгии, и волны дробились о скалистые утесы, и заливы были забиты льдом. Странно представить себе, что остров этот лежит почти под одинаковой широтой с Москвой, милой, далекой, белокаменной и, к счастью, совсем не похожей на этот угрюмый остров. По сравнению с Южной Георгией даже Огненная Земля казалась уютной с ее более умеренным климатом, кое-какой зеленью и людским населением. Как-никак, а она обитаема, в то время как на Южной Георгии только выносливые зверопромышленники ведут свой нелегкий промысел, живя под угрюмыми небесами не день, не два, а месяцы. На Южной Георгии не увидишь ни единого деревца, даже кустика, только грохочет морской прибой да хриплыми голосами перекликаются между собой пингвины, самые древние обитатели антарктических широт.

Погода капризничала. То и дело опускался густой туман, свинцовые тучи застилали солнце, ветер свистел в снастях. Моряки обследовали юго-западные берега острова, и так как в этих местах экспедиция Беллинсгаузена побывала первой, то на картах появились мысы и заливы, носившие русские имена.

Но вот экспедиция направилась к Земле Сандвича, на которую Кук едва взглянул и высказал предположение, что, возможно, это и есть часть Южного материка. Земля Сандвича была как бы преддверием к таинственному Южному Ледовитому морю, которое до крайности подстрекало любопытство моряков. Неустрашимый и предприимчивый Кук, как писал о нем мичман Новосильский, плывший на шлюпе «Мирный», при всех усилиях не мог достигнуть далее 60 градусов широты по причине сплошного льда и множества ледяных островов. Каково-то будет теперь русским?..

Увы, с тех пор здесь ничто не изменилось. Те же льды, те же ледяные острова, те же ветры и туманы. Так было во времена Кука, так оставалось и теперь, спустя почти пятьдесят лет.

После холода, мрака и льдов высоких южных широт, после непогоды, встретившей корабли в умеренной широте, порт Джексон у берегов Австралии показался морякам раем. Шлюпы «Восток» и «Мирный» шли сюда разными путями «для большего обозрения Южного моря» и встретились здесь, ко всеобщей радости, во второй половине апреля.

Пока корабли ремонтировались, моряки отдыхали, бродили по Сиднею и его окраинам, знакомились с аборигенами — коренными жителями Австралии, их обычаями и образом жизни. Все это было интересно, ново и наполняло дни. А через месяц экспедиция вышла в плавание к Новой Зеландии и к тропической, еще недостаточно исследованной полосе Тихого океана, посетила жемчужину Океании — остров Таити. Плавание в тропических водах увенчалось открытием множества коралловых островов, и больших и малых, и обитаемых и пустынных. Беллинсгаузен назвал их Островами Россиян, и на карте этой удаленной от России части света появились русские имена — Кутузов, Барклай де Толли, Ермолов, Раевский, Чичагов…

А потом возвращение в порт Джексон, новая длинная стоянка около двух месяцев. И когда наступила весна Южного полушария, в ноябре 1820 года, экспедиция вновь направилась в высокие южные широты к льдам, айсбергам, к странным птицам пингвинам с надеждой на удачу, с надеждой, что будет еще открыт берег, к которому на этот раз можно будет подойти… Но не станем заглядывать вперед…

На этот раз экспедиция шла водами Тихого океана, и первым они встретили остров Макуори.

Макуори лежит под одной широтой с Южной Георгией, но природа его заметно отличается: он не такой угрюмый и голый, там растет трава, а на ней — представьте себе! — как на мягкой подстилке, лежат впавшие в спячку морские слоны. И, тоже удивительно, сюда залетали вместе с альбатросами и поморниками даже попугаи! Ну, и разумеется, моряки встретили здесь своих старых приятелей — пингвинов, высиживающих свои яйца. Кое-кто из пингвинов был словно бы наряжен в енотовые шубы, вывернутые мехом наружу. «Что бы это значило?» — удивлялись моряки. А потом узнали. Оказывается, природа позаботилась потеплей одеть молодых птиц, первогодков. Они еще не привыкли к суровому климату своей родины. Потом, попозднее, они эту шубу стряхнут и останутся в своем обычном щеголеватом наряде.

Если бы вы сто лет назад опросили: «А что там, на Северном полюсе?» — вам, пожалуй, никто не дал бы вразумительного ответа. Потому что никто там не бывал. Хотя многие и пытались. Но льды, ветры, морозы не пускали смелых путешественников в суровые владения Снежной королевы. Корабли тонули, раздавленные льдами, путешественники погибали: оставшись под открытым небом, они замерзали, они голодали, и хорошо, если кому-то все же удавалось вернуться домой, хотя и побежденному злой стихией.

Но вот однажды возле берегов Гренландии нашли вмерзшие в лед несколько предметов с американского корабля «Жаннета», который намеревался дойти до полюса. «Жаннета» была раздавлена льдами возле Новосибирских островов, большая часть экипажа вместе с отважным капитаном Де-Лонгом погибла.

Было это в 1881 году.

«Жаннета» погибла на востоке. А остатки ее нашли через три года на другом конце Полярного бассейна. Значит, их принесло сюда вместе со льдом течениями и ветрами. О дрейфе льдов через бассейн Центральной Арктики ученые догадывались и раньше. Случай с «Жаннетой», как и сибирский плавник, который часто находили у берегов Гренландии, еще раз подтвердил эти догадки. Мало того, он подсказал молодому норвежскому путешественнику Фритьофу Нансену очень важную мысль. В те годы Нансен уже был известен как смелый полярник, гордость маленькой Норвегии.

Он первым пересек ледяной щит, сковывающий громадный остров Гренландию. Никто до него не отваживался на это.

Нансен и его товарищи привезли с собой богатейший материал. Огромное «белое пятно» было стерто с карты Центральной Арктики.

Но полюса пока еще никому не удалось достигнуть. И начались, как тогда говорили, «международные скачки к полюсу».

Через год после Нансена известный шведский инженер Соломон Андрэ с двумя спутниками решились открыть полюс с воздуха. Они летели на воздушном шаре (самолетов тогда не было), имея на борту для связи почтовых голубей (радио тоже не было). Свой воздушный шар Андрэ назвал «Орлом».

«Ничто не сломит наши крылья», — сказал отважный аэронавт, но, увы, через три дня смелые путешественники вынуждены были опуститься на лед, а еще через три месяца погибли. Только тридцать три года спустя тела их были найдены и похоронены в Швеции со всеми почестями, какие подобают героям.

После двадцати трех лет труда на далеком Севере, после трех неудавшихся попыток с помощью гренландских эскимосов и одного негра американец Роберт Пири достиг наконец цели. Главная заслуга его заключалась в том, что он великолепно задумал и блестяще выполнил план похода к полюсу. Оп шел на собаках и доказал, что собаки — лучший транспорт для арктических путешествий. Его сопровождали вспомогательные партии; каждая из них доходила до определенного места, строила для Пири снежный домик — иглу, — оставляла там продовольствие и возвращалась обратно. У Пири было 40 собак — не 28, как у Нансена. Он не уставал так, как Нансен, потому что вспомогательные партии готовили для него все необходимое — жилье и продовольствие, а собакам давали, пока хватало, специальный собачий корм, а потом слабых убивали и кормили ими более сильных. Та самая вынужденная жестокость, о которой с такой горечью вспоминал Нансен. Когда последняя вспомогательная партия выполнила свою задачу, Пири остался один со своими помощниками — эскимосами и негром. Силы их не были растрачены, и полюса они достигли без особых приключений.

Один из членов царствующего дома северной арктической пустыни решил, что ему пора отправиться на охоту. В его царских закромах было пусто. Он сел на свою царственную яхту — на льдину — и отправился в плавание. Место, где сейчас вероятней всего он найдет больше дичи, ему было известно, и туда он держит курс!

Этот царь — белый медведь, огромный красивый зверь, его часто называют царем Арктики, потому что он здесь самый сильный, а раз так, то все ему подвластно. Он никого не боится, может быть, только человека с ружьем. Немало его собратьев пало жертвой этих странных существ, которые неизвестно зачем приходят в его владения и даже чувствуют себя в собственном его, медвежьем, царстве достаточно уверенно.

Царь арктической пустыни хорошо знает законы Арктики. Зимой и летом бродит он среди льдов и по ледяным островам, разыскивая добычу. Песцы? Нет, они, пожалуй, слишком для него малы. Другое дело — тюлень. Этот огромный зверь, если ветер дует не в его сторону, позволяет подойти к себе просто вплотную: он, бедняга, плохо видит.

Маленький кайренок только-только вылупился из яйца. Он жалобно попискивал, такой слабый, такой крохотный, — песчинка в этом огромном, суровом, безжалостном мире! Лежал птенец прямо на голой скале, кайра не удосуживается построить себе хоть какое-нибудь мало-мальски приличное гнездо. Так уж у них принято, из поколения в поколение. Зато с самой ранней весенней поры кайры стараются захватить для себя более удобное местечко, какую-нибудь впадинку на карнизе, откуда не скатилось бы крупное пятнистое яйцо, по форме напоминающее грушу. Сколько из-за этого места было крику, сколько ссор! Мама-кайра подралась со своей соседкой, в драке они, сцепившись, так и полетели со скалы в воду.

И все же мама нашего кайренка победила, за нею осталось более удобное местечко, где и лежал сейчас ее драгоценный птенец.

Это было в начале июля, время, когда выводится на свет много крохотных кайрят. Малышей некоторое время еще обогревают родители, как будто продолжая насиживать яички, но недолго. Птенчики быстро обсыхают, и теперь они похожи на темный пушистый шарик. Блестят бусинки-глаза, и торчат не по росту большие ноги, в общем, все как полагается, и родители не могут нарадоваться на своего детеныша. У кайр родительские обязанности несут вместе и папа и мама: вместе насиживают, вместе обогревают, вместе воспитывают свое единственное дитя. В те короткие минуты, когда мама и папа, меняясь обязанностями, встречались около птенца, они о чем-то пересвистывались. Легко догадаться, что речь идет об их малыше, — о чем же еще могут говорить родители! Можно поручиться, что мама-кайра говорила, что их младенец — самый чудесный в мире, а папа-кайра хотя в душе и соглашался, но в ответ только деликатно напоминал, что ребенку пора поесть и что очередь мамы лететь за добычей. И мама-кайра, очень недовольная, улетала, думая по дороге, что все отцы одинаковы, все они не понимают, что такое чувства.

И кайренок рос. Ему было тепло и хорошо под родительским крылышком, еды вдоволь, только успевай рот открывать.

Время шло… Пушок стал сменяться перышками, кайренок прибавлял в весе, но ростом все еще был мал, куда меньше своих родителей. Крылышки совсем слабые, они его не смогли бы удержать, вздумай он попробовать свои силы и подняться в воздух. А между тем приближался день, когда придется спуститься с высокой скалы на воду. Значит, что же — прыгать? Да. Родители это знают, и будущий прыжок беспокоит их. Птенец, разумеется, еще ничего не знает, но бессознательно и он беспокоится. Край скалы его пугает и притягивает. Как-то раз кайренок заглянул вниз и в ужасе отпрянул! Мама-кайра в это время была рядом с ним и легонько подтолкнула малыша. Но кайренок так испугался, так закричал, что его долго пришлось успокаивать. Мама-кайра терпеливо насвистывала малышу, что напрасно он так пугается, что тут нет ничего страшного, что она и сама когда-то тоже боялась обрыва, а потом все-таки прыгнула вниз и очень счастлива. Так будет и с тобой, говорила — она, и со всеми твоими сверстниками, вон их сколько на нашей скале! И она начала рассказывать, как хорошо в море, какой там простор, как весело качаться на волнах и в ясную погоду и в бурю. Не то что здесь, на тесной скале, где одна семья сидит едва ли не вплотную к другой. А в море, мечтательно повторяла она, чудо как хорошо! Она просто не дождется того дня, когда кайренок совершит свой первый мужественный шаг, и тогда они все трое уплывут далеко-далеко в море.

На северных окраинах нашей страны на тысячи километров раскинулась тундра. А за ней еще дальше на север уже шумят тяжелые волны северных морей.

Зимой вся тундра покрыта снегом. Под снегом прячутся холмы, и реки, и леса… Да, и леса, не удивляйтесь. Они очень странные, эти леса: такие низенькие, что вы рядом с ними почувствовали бы себя великанами. Самое высокое дерево вам едва доходило бы до пояса! И грибы в этом лесу чуть ли не выше самих деревьев. Потому что деревья здесь не растут в вышину, а стелются по земле. Земля оттаивает только сверху, деревья не могут глубоко пустить корни, а корни — опора дерева. В тундре первая же буря вырвала бы высокое дерево, у которого нет в земле настоящей опоры, да и мороз бы его погубил. А низенькие, стелющиеся леса зимой прячутся под толстым слоем снега. Они надежно защищены и от ветра и от морозов.

Спит зимой под снегом тундра. А когда в конце мая — в июне приходит весна и солнце долго светит, тундра просыпается, стряхивает с себя снег, торопится вдоволь насладиться светом и теплом.

Всюду вода, звенят и поют ручейки, разливаются широкие озера. Снега растаяли, воды много, а деваться ей некуда: она не может хорошенько впитаться в глубоко промерзшую землю. Вот она и разливается по поверхности, и земля становится жидкой, хлюпает. Поэтому в тундре никогда не ездят на колесах. Завязнешь сразу же, на месте. Там пользуются нартами — северными санями с длинными широкими полозьями. А кругом по-весеннему все зелено. Карликовые леса спешно наряжаются в свою крохотную листву, и по этой листве вы бы сразу поняли, что это родственники ивы и березы. Из земли торопится вылезти зеленая трава. Распускаются белые, желтые, фиолетовые цветы. У них мало времени, лето здесь короткое. Зато как красива в эти недолгие дни тундра, вся покрытая веселым ковром скромных растений Севера! Воздух полон жизнерадостным шумом. На разные голоса кричат и щебечут птицы.

Уже давно прилетела пуночка — полярный воробей. За ней потянулись стаи царственных лебедей, гуси, утки, гагары. Здесь их родина, здесь они появились на свет, здесь и сами когда-нибудь выведут птенцов. Они обучат их своим важным птичьим наукам, а осенью вместе соберутся большими стаями, и молодые птицы первый раз в своей жизни отправятся в теплые страны, где проведут всю зиму.

Самый теплый материк на нашей планете — Африка. Лучи солнца падают на нее лишь с небольшим наклоном, а дважды в год на экваторе в дни солнцестояний — 22 декабря и 22 июня — прямо, отвесно.

Всюду там тепло — от Александрии на севере до Кейптауна на юге, от берегов Атлантики до Индийского океана.

На юге и на севере хоть и не слишком заметно, но все же меняются времена года, даже где-нибудь в полупустыне Калахари иногда падает снежок, но тут же тает — уж очень теплая там земля. В Центральной Африке, по кольцу экватора, на великой африканской реке Конго, царит вечное лето. Температура воздуха почти не меняется, между самым холодным и самым теплым месяцем разница всего… в один градус! Так что там «погода одновременно и климат!».

Эта ровность температуры, постоянное обилие влаги — дожди и грозы бушуют почти ежедневно — и порождают роскошь экваториальных лесов. Там климат близок к тому, в котором некогда зародились предки современных растений и животных. Среди пальм, панданусов и смоковниц отлично чувствуют себя пришельцы из далеких геологических эпох, когда на всей нашей планете было одинаково тепло: древовидные папоротники с их изящной кружевной листвой и гигантские хвощи.

Громаден лес Африки, теперь частью сведенный, но все еще очень большой, там сегодня есть много национальных парков, заповедников, — где под охраной закона бродят в безопасности дикие животные. На них запрещена охота и запрещены расчистки для плантаций сахарного тростника, кофе, бананов, потому что для посевов выжигались леса, и после этого земля дает урожай всего лишь года два-три подряд. Потом бросают одну расчистку, переходят в другое место, снова выжигают лес для посевов, и снова урожай бывает не больше двух-трех лет подряд. Зелень понемногу сокращается, а этого ни в коем случае нельзя допускать: нет зелени — нет зверей, худо человеку. Поэтому в Африке очень серьезно заняты охраной леса.

Не так давно, лет сто с небольшим назад, Центральная Африка была почти недоступна для иностранцев-путешественников. Издали, с борта корабля, она не производила особого впечатления. Ну тянется однообразно зеленая полоса по берегу океана и уходит куда-то вглубь, а что там внутри, почти никто из ученых не знал. Но стоило им ступить под сумрачные своды экваториального леса, как они тотчас же столкнулись с его пугающим великолепием.

Здесь все странно, необыкновенно. Над головой — сплошной шатер зеленой листвы. Листья никогда одновременно не раскрываются, не опадают: один лист только еще собирается развернуться, второй достиг наибольшей своей величины, третий уже падает, желтеет, так что зелени всегда много, свежей, густой…

Разобраться, какой лист на каком дереве растет, трудно, такая там теснота и путаница. Ясно только одно: почти не увидишь рядом двух деревьев одной и той же породы, как обычно бывает в наших лесах средней полосы.

Тропический лес многоэтажен. Солнцелюбивые деревья-великаны потому и вырастают такими высокими, с двенадцатиэтажный дом, что им нужно много солнца, вот они и тянутся кверху. Их широкие плоские кроны напоминают зонтик, они купаются в океане солнечных лучей. Под их сенью прячутся не такие солнцелюбивые, излишек солнечного света им даже вреден. Еще ниже — еще более тенелюбивые. А те, кому нужно солнце, но сами они до него не могут добраться, действуют изобретательно: они обвиваются вокруг стволов мощных великанов и ползут по ним кверху. Ствол у таких деревьев тонкий, гибкий, он лишен листьев и цветов. Но это до тех пор, пока он не выберется на солнечный простор. Там он роскошно расцветает. Это лианы, они вьются по чужому стволу, перекидываются с дерева на дерево, то поднимаются, то ниспадают, образуя петли.

В разных этажах леса своя жизнь. Они заняты различными животными, невидимыми снизу. С одним ученым произошел такой забавный случай. Он шел по девственному лесу, с трудом прокладывая себе тропинку. Ему казалось, что он один, что вокруг нет ни одной живой души, и вдруг рядом кто-то будто чихнул. Ученый очень любезно, по привычке, сказал: «На здоровье!» И что тут поднялось! Под чьим-то тяжелым телом затрещали сучья, кто-то испуганно завопил, и ученый увидел, как с криком, делая акробатические прыжки, цепляясь за ветки и лианы, убегала от него вверх большая темно-коричневая обезьяна.

В экваториальном лесу Конго знойный сумрак, духота. Где-то в зарослях притаился пятнистый леопард. Мирно пасутся на своих излюбленных местах лесные антилопы, бродят слоны, буйволы, дикие свиньи. Высоко-высоко, над кронами лесных великанов, с криками проносятся стаи птиц, а в ветвях с места на место прыгают обезьянки.

По едва приметной тропинке, среди лиан и колючего кустарника неслышно скользят темнокожие охотники. Они очень маленького роста, не выше школьника-пятиклассника, почти голые, только к широкому кожаному поясу прикреплены передники из больших кожистых листьев. На плечах охотники несут сети, сплетенные из лиан, в руках держат маленькие, как раз по росту, копья и небольшие луки с отравленными стрелами.

Сегодня вместе с мужчинами на охоту отправились и женщины. У иных за спиной удобно устроились дети, а спереди висят корзинки, сплетенные из листьев. В них женщины складывают коренья, орехи, грибы, плоды, собранные по пути. Тропический лес — голодный лес, здесь трудно достать пропитание, надо уметь распознавать, где можно найти съедобный клубень, дикие плоды или мед. Бесшумно, ловко вынимают женщины из старых дупел соты — пчелы даже не замечают, как их грабят, — и аккуратно завертывают сладкую добычу в крепкие кожистые листья.

Удивительно, как смирно сидят у матерей за плечами малыши. Уж так они воспитаны, знают, что на охоте нужно сидеть тихонько, а то вспугнешь дичь — и тогда всем придется ложиться спать голодными.

Но вот охотники остановились и стали раскидывать сети. Они соединяли их между собой, и получалась в конце концов одна сплошная длинная загородка. Теперь охотникам оставалось ждать условного сигнала от загонщиков. А загонщики — женщины. Как только они заприметят дичь, тотчас же подают знак — обычно это подражание крику какой-либо птицы.

Как-то раз через дебри тропического леса Экваториальной Африки пробирался американский путешественник Поль дю Шайю в сопровождении носильщиков, проводников и охотников.

Выло это в конце XIX века.

Караван с трудом прокладывал дорогу сквозь непролазную чащу и вышел к какому-то заброшенному селению, сплошь заросшему сахарным тростником. Дю Шайю с любопытством рассматривал развалины хижин, как вдруг до его слуха донесся приглушенный возглас:

— Горилла…

Путешественник вздрогнул и оглянулся…

Было уже далеко за полночь, когда Энн Патнем окончила свои письма родным и легла спать. Мадемуазель — так звали ее собачку — лежала возле кровати на коврике. Маленький шимпанзе дремал в углу своей бамбуковой клетки.

«Я не знаю, что разбудило меня, — вспоминает Энн. — Вероятно, забеспокоившаяся собака или шимпанзе, который тоже почему-то стал нервничать… вдруг я услышала, как что-то зашуршало в сухих листьях на крыше… На пол шлепнулся скорпион… потом сороконожка… из всех щелей вылезали насекомые, и все они поспешно устремлялись к двери».

Беспокойней скулила Мадемуазель, ей очень хотелось убежать, но она не смела покинуть хозяйку. Обезьянку била мелкая дрожь, у нее просто зуб на зуб не попадал.

Да что с ними?

Энн посмотрела в окно. Ночь была тихая, ясная, полная луна освещала лес, окружающий их санитарную станцию, гостиницу, госпиталь. Дальше угадывался загон для животных, которых ловил в африканском лесу ее муж.

Арктика и Антарктика — двоюродные сестры, они и схожи между собой и во многом различны. Начать хотя бы с того, что лежат они в противоположных концах света: Арктика — в Северном полушарии, Антарктика — в Южном.

Поэтому, когда в Арктике зима, полярная ночь, в Антарктике лето и полярный день. И наоборот.

Поэтому в Арктике свое небо, свои звезды и созвездия. Полярная звезда стоит над полюсом. А в Антарктике другое небо, другие звезды — созвездие Южного Креста, самое примечательное, а над Южным полюсом стоит туманность Магеллановы облака…

Центральная Арктика — океан, окруженный со всех сторон сушей.

Центральная Антарктика — суша, материк Антарктида, окруженный со всех сторон водой. Волны трех океанов омывают его: Атлантического, Тихого, Индийского.

В глубокой древности ходила легенда о каком-то большом материке на далеком юге. Родилась она еще в Древней Греции, когда человек знал лишь небольшую часть земного шара. Стариннейшие карты показывают — да так, что и не поймешь, где что находится, — часть Европы, часть Азии, часть Африки. Все это — суша. А вокруг — океан. И ученые решили, что при таком распределении суши Земля непременно перевернулась бы вверх тормашками, если бы где-то на юге, за горами, за морями, не лежал большой материк. Для равновесия.

Ученые древности считали, что Южную Землю отгораживает от всего мира ужасающая, испепеляющая жара.

Но вот карта Земли стала приобретать знакомые нам с вами очертания. Люди путешествовали и узнавали много удивительных вещей. Они открыли морской торговый путь из Европы в Индию, миновали экватор, а никакой невероятной жары там не оказалось. Чем южнее плыли, тем, напротив, становилось холодней. И жизнь там есть, особенно много китов. Сюда приходили китобойные корабли.

Облака рассеялись, ярко светило солнце, и перед моряками «Терра-Нова», похожего на библейский ковчег, открывался великолепный вид. Льды сверкали на солнце. Вдалеке возвышалась гора Дискавери. С удовольствием смотрел Роберт Скотт на ее знакомые очертания, на Западные горы, одинокие в своем величии.

Корабль миновал мыс Крозье. Там всегда много пингвинов. Вот и сейчас сидит на ледяной глыбе старый пингвин-император. Рядом с ним — юный император, меняющий пух на императорскую мантию: черную с белым. Скоро он покроется перьями и уплывет к северу.

Больше восьми лет назад, в 1902 году, как раз здесь, мимо берегов Антарктиды, шел корабль «Дискавери», экспедиционное судно Роберта Скотта. Это была его первая экспедиция к Южному полюсу. Он прошел тогда пешком с товарищами в глубь материка. Дорога была ужасная: то налетала пурга, то загораживали путь дикие горы и приходилось искать обход, то под ногами разверзалась бездна, едва припорошенная снегом. Люди смертельно устали, кончались съестные припасы и на полпути к полюсу пришлось повернуть обратно.

Через несколько лет после Скотта отправилась вторая экспедиция, во главе с Эрнстом Шекльтоном, товарищем по первому путешествию Скотта. Отважный, смелый Эрнст Шекльтон тоже принужден был вернуться, не дойдя всего 179 километров до полюса.

И теперь снова Роберт Скотт у берегов Антарктиды, этого странного, будто заколдованного материка. Природа его капризна, непостоянна. На этот раз на редкость тяжелым оказалось плавание от Новой Зеландии. Сильнейшие штормы играли его перегруженным кораблем, как игрушкой, льды обступали со всех сторон. Хорошо, что это уже позади… Сейчас надо выбрать подходящее место для будущей базы. И не терять зря времени. Летние месяцы Южного полушария — декабрь, январь, февраль — время санных экскурсий. Нужно устроить стоянки по пути к полюсу со снаряжением и продовольствием для будущего года, когда Скотт выйдет в свое второе путешествие к полюсу.

Что же такое Антарктида?

Громадный материк льда, величиной примерно с две Австралии. Среди белых бесконечных пространств тянутся высокие горы, есть вулканы.

Это гигантская чаша, наполненная льдом, 30 миллионов кубических километров льда! Чаша с прогнутым от тяжести льдов дном и приподнятыми краями.

Это самый высокий материк на земном шаре — в среднем он возвышается над уровнем моря на 2350 метров, сравните с Азией — 960 метров или Европой — 340 метров.

Воды, окружающие Антарктиду, полны жизни — китов, тюленей и других, более мелких обитателей глубины. Сам же материк — мертвая снежная пустыня, только в прибрежной части летом гнездятся морские птицы да пингвины — настоящие полярники.

Антарктида — мертвый материк. Материк льда, лишенный жизни. И все же кое-где жизнь сохранилась, хоть и в самых простейших формах. Там нашли «оазисы». Не подумайте, что это островки зелени, перистые кроны пальм, сочная трава и чистые источники, куда прибегают на водопой антилопы. Увы! Недаром слово «оазисы» приходится брать в кавычки, потому что это всего-навсего свободный ото льда кусочек антарктической земли с озерами и скалами. Один «оазис» обнаружил еще Скотт и назвал его «сухой долиной». Другой — на противоположном берегу Антарктиды, среди бесконечных пространств льда — заприметил американский летчик Бангер. Это страна коричневых и черных гор, синих и зеленых озер с микроскопическими одноклеточными водорослями, которые окрашивают воду в разные цвета.

«Оазис Бангера» находится неподалеку — по антарктическим меркам — от нашего поселка Мирный, и там работают наши исследователи. В сухом климате «оазиса Бангера» условия жизни все же легче, чем в других местах Антарктиды; кроме трех больших и двадцати маленьких озер, пресных и соленых, там тянутся черные и коричневые холмы, и на них найдены лишайники.

В длинный полярный день горы очень сильно нагреваются, но ведь кругом все же лед. В самом «оазисе» есть целая вереница невысоких ледяных горок, остроумно названных «кающимися снегами».

Вам, наверное, доводилось где-нибудь на картинках видеть средневековых монахов в остроконечных шапках и просторных балахонах. Вот эти горки как раз их напоминают. Кажется, будто стоит такой монах на коленях и бормочет свои покаянные молитвы.

В этом «оазисе» собирают обильную жатву из камней забавной формы, напоминающих пепельницы. Такие пепельницы привозят домой как сувениры, и это, разумеется, самый прекрасный сувенир, какого не купишь ни в одном самом роскошном магазине мира. За ним нужно ехать в Антарктиду, а это пока еще не так просто.