Народныя Немецкия сказки, изданныя в Германии, побудили меня к составлению сей книги, а советы некоторых известных наших писателей послужили мне руководством, и я собрал сии повести.

Меня без сомнения осудят за то, что я включил здесь довольно смешнаго и несбыточнаго; ответствую: все, что я ни собрал здесь для разсказа, не есть плод моего воображения; но слышанное от многих добрых людей, почитавших все чудесное в сих сказках сущею правдою и до сих пор остающихся при своих мнениях. — Их трудно переуверить в том, что слыхали они от дедушек и бабушек своих.

Я выдал в свети сии сказки, как памятник суеверных народных мнений, и не переменяю в разсказе ничего кроме слога; а если некоторые найдут меня неправым в том, что я включил и такия повести, которыя правдоподобны, то оне и не подлежать под заглавие сказок, а помещены для разнообразия; посему-то старался я смешную или чудесную сказку поместить подле печальной и правдоподобной повести; от сего разнообразия произошло и разнообразие слога, так, на пример, повести Прекрасная Юлия и Прованская Габриела не могли быть писаны таким слогом, как Ужасный козел в амбаре или Чортова житница и пр.

Я не принимал труда к исправлению невероподобнаго и к смягчению мнений в суеверных сих сказках для того, что здравомыслящий Читатель сего и не потребует от таковаго рода книги, а пожелает конечно только того, чтоб в ней было много чудеснаго, и чтобы она могла хотя несколько развлечь читающаго во время скучных часов его жизни.

Впрочем слово: Сказки, кажется, освобождает меня от излишней отчетливости.

Любезный Читатель!

Посмотри на заглавный лист сей книги и прочти избранный мною эпиграф. — Вот причина почему перевел я народный сказки Французския. — Конечно, лучше бы собрать свои отечественный; но не всякой имеет такое перо, как Автор Ильи Муромца, Руслана или Лафертовской маковницы. — Мне было скучно: я прочел сии сказки, случайно попавшияся мне на глаза и, казалось, во все время моего чтения, скука с угрюмым челом своим не была пред мною; вскоре, опять таки от скуки, перевел их, и от души желаю, чтобы сии чудныя, странныя и сметный сказки прогнали скуку и от читателя-соотечественника.

По мере моей возможности я старался, передавая разсказы иностранца, сохранить самой простой слог и тем уподобить их сказкам Русским, — не знаю, успел ли? По крайней мере я имел это целию. Впрочем я буду и тем доволен, если какой-нибудь читатель, мучимый безсонницею от досады, что не может превзойти ближняго своего или в богатстве или в почестях, заснет под моим переводом. — И это будет благо; ибо книга сия, погрузив его в сон, лишит способности изобресть что-либо ко вреду счастливаго своего ближняго.

Иван Гурьянов

В одной из Французских провинций, именующейся Шампания, жил очень давно зажиточной поселянин, Жан Мюлен; покойно и счастливо протекала жизнь его в трудах около полей и виноградника; он с удовольствием видел, что добрая жена его Катерина каждогодно умножала его семейство новым наследником или наследницею. — На сем свете нет ничего прочнаго, и наш добрый Жан испытал это: минуло несколько лет, все шло как нельзя лучше, наконец под осень, когда уже хлеб был собран и заготовлены запасы на зиму, ударил гром — и дом Жана загорелся, житница, амбары и все принадлежности превратились в пепел. Жан, — будем впредь называть его просто Иваном, — разорился бы вконец, если бы по счастию не спас он от пламени небольшой суммы денег, сохраненной им в прежние годы.

Вскоре Иван выстроил новый домик, но казна его не прибывала, а убывала, и это огорчало все семейство. В крестьянском быту без житницы дело плохо. Добрый Иван наш видя, что жатва поспевает уже, и что хлеб и виноград, стоющий ему таких трудов и терпения, не удобно собирать в чужие амбары, просил и друзей и родственников помочь ему на постройку житницы; но на сей раз все ему на отрез отказали.

Богатому обеднять тяжело! — Однажды вечером в страшной грусти бродил он около полей своих, и возвращаясь домой, на перекрестке, встретил незнакомаго человека высокаго роста, одетаго в черное платье; ноги у него были очень безобразны и обуты в какия-то странныя полусапожки, а на руках были у него красныя перчатки.

Скоро вступили они в разговор, и незнакомец, разспросив Ивана о его печали, сказал, что легко может сему горю помочь, если только он ему совершенно вверится.

— «Каким же образом?» — спросил Иван.

В одном Французском городе, именно в Ренне, жил один Стряпчий, которым многие отзывались не с хорошей стороны. В народе шла молва, что он многих обидел, пустил по миру и заставил умереть в печали и нужде. Стряпчий помер, и с самаго дня его смерти появились в огромном его доме домовые и начали разныя свои шалости. Кому не известно, что домовые шалят, производят шум, стук, но никому не бывают видимы. Шалости домовых нагнали такой страх на всю родню стряпчаго и на всех живущих в доме, что все выехали, и дом сделался необитаем. — Не смотря однакож на сие, соседи долго слышали шум в опустелом доме.

По прошествии 9-ти месяцов после смерти стряпчаго шум совершенно смолк в доме. Наследники старались продать его, но покупатели боялись: ибо едва только кто, приторговавшись, входил смотреть то, что покупает, то шум возобновлялся. Так продолжалось довольно долго; было много охотников; но дом никто не мог купить. Наконец нашелся один старый драгунский Капитан, который смеялся всем суеверным бредням, домовым и привидениям, и который, не смотря на разные слухи, купил сей дом за дешевую цену и смело переехал в оный.

Наступил вечер. Офицер приказал развести в большом зале в камине огонь, приготовил пару добрых пистолетов, палаш и сел, ожидая явления своих неприятных и незванных жильцов.

Скоро послышалось ему, что кто-то ходит около его. Он обернулся, но не видал никого. Чрез несколько минут он почувствовал, что его крепко кто-то схватил за ухо. Офицер разсердился, схватил пистолет, обернулся и увидел позади себя у софы приготовленный на одну особу прекрасный ужин.

— «Ого! если только для того меня схватили за ухо, чтобы я сел поужинать», — сказал громко Офицер, — «то это можно было сделать и не так неучтиво».