Как хорошо известно, благородная и славная Катания являлся одним из самых значительных городов острова Сицилии. Не так давно там жил некий доктор медицины, магистр Роджеро Кампишано. Хотя он и был отягчен годами, он взял в жены молодую девушку. Звали ее Агатой, происходила она из очень почтенного семейства названного города и, по общему мнению, была самой красивой женщиной. Потому муж любил ее не меньше собственной жизни. Но редко или даже никогда такая любовь не обходится без ревности. И в скором времени, без малейшего повода, доктор стал так ревновать жену, что запретил видеться не только с посторонними, но и с друзьями и родственниками. И хотя магистр Роджеро, как казначей миноритов, их поверенный, словом, как лицо, посвященное во все их дела, был у них своим человеком, все же для большей верности он приказал своей жене избегать их общества ничуть не менее, чем общества мирян. Случилось однако, что вскоре-после этого прибыл в Катанию минорит, которого звали братом Николо да Нарни. Хотя он имел вид настоящего святоши, носил башмаки с деревянными подметками, похожие на тюремные колодки, и кожаный нагрудник на рясу, и хотя он был полон ханжества и лицемерия, тем не менее был красивым и хорошо сложенным юношей. Этот монах изучил богословие в Перуджии и стал не только славным знатоком францисканского учения, но и знаменитым проповедником; кроме того, согласно его собственному утверждению, он был прежде учеником святого Бернардина, от которого, как говорил, получил некие реликвии, через чудесную силу которых бог творил многие чудеса. По этим причинам, а также благодаря благоговейному отношению всех к его ордену, проповеди его вызывали огромное стечение народа.

Итак, случилось, что однажды утром во время обычной проповеди он увидел в толпе женщин мадонну Агату, показавшуюся ему рубином в оправе из множества белоснежных жемчужин; поглядывая на нее по временам искоса, но ни на мгновение не прерывая своей речи, он не раз говорил себе, что можно будет назвать счастливцем того, кто заслужит любовь столь прелестной женщины. Агата, как это обыкновенно бывает, когда слушают проповедь, все время смотрела в упор на проповедника, который показался ей необычайно красивым; и ее чувственность заставляла ее втайне желать, чтобы муж ее был таким же красивым, как проповедник. Она направилась к монаху, как только увидела, что тот сходит с кафедры, и попросила назначить ей время для исповеди. Монах, в глубине души испытавший величайшее удовольствие, чтобы не обнаружить своих позорных помыслов, ответил, что исповедь не входит в его обязанности. На это дама возразила:

— Но, может быть, ради моего мужа, магистра Роджеро, вы согласитесь сделать исключение в мою пользу!

Монах ответил:

— Так как вы супруга нашего уполномоченного, то из уважения к нему я охотно вас выслушаю. Затем они отошли в сторону, и после того как монах занял место, полагающееся исповеднику, дама, опустившись перед ним на колени, начала исповедываться в обычном порядке. Перечислив часть своих грехов и начав рассказывать затем о безмерной ревности мужа, она попросила монаха, как милости, чтобы он своей благодатной силой навсегда изгнал из головы мужа эти бредни; она думала, впрочем, что недуг этот, пожалуй, можно исцелить теми самыми травами или пластырями, которыми муж лечит своих больных. Монах при этом предложении снова возликовал. Ему показалось, что благоприятная судьба сама открывает ему доступ к желанному пути, и, успокоив даму искусными словами, он дал ей следующий ответ:

В самых достоверных и внимания достойных сочинениях мы читаем о богатствах, какими изобиловали восхитительные местности, прилегающие к Амальфийскому побережью. Но хотя эти, а может быть и большие, утверждения справедливы по отношению к прошлым временам, то ныне мы видим, что не только с сокращением морской торговли эти богатства уменьшились и великие дворцы разрушились, но и что самое существование стало для местных жителей крайне затруднительным.

Переходя к моему повествованию, скажу, что неподалеку от города, имя которого отчасти уже указывает на то, сколь красива эта местность, находилась деревенька, где не очень много лет тому назад проживал некий священник, по имени дон Баттино. Хотя он жил в деревне, однако был человеком умелым и толковым; и, будучи молодым и здоровенным, он больше занимался служением дамам, чем отправлением в надлежащие часы божественной службы: постоянно упражняясь в этой игре, он украсил многих бедняков в околотке головным убором овна. И вот случилось, что в числе других приглянулась ему как-то соседка-молодка, по имени Массимилла, жена одного бедного плотника. Хотя Массимилла очень гордилась своей красотой и была довольна, когда кто-нибудь в нее влюблялся, однако же, зная, что священник страстно увлечен ею, она не только не удостоила его какими-нибудь проявлениями благосклонности, но даже не подарила ласковым взглядом, может быть потому лишь, что мысли ее были направлены в другую сторону. Священник, будучи по природе своей человеком необузданным и вспыльчивым и видя, что от ухаживаний его нет прока, и что ни просьбами ни лестью на молодку не подействовать, ничуть не стесняясь стал ее преследовать криками и угрозами, докучая ей так, что молодая женщина скорее с досады и из страха, чем по склонности, обещала ему, что вскоре, как только уедет ее муж, она охотно исполнит его желание. Священник удовлетворился этим обещанием и стал вести себя пристойно.

Но тут случай привел в эти края одного юношу из другой деревеньки, находившейся неподалеку. Это был портной, по имени Марко, который также влюбился в Массимиллу. Не будучи особенно искусным в своем портняжном деле, занялся он тем, что стал ходить по окрестным местечкам и всюду, где справлялись праздники, играть на своей волынке, которая у него была превосходная. И так как он был пригож лицом и статен и был большим выдумщиком и забавником, то всюду, куда он приходил, его встречали с радостью и удовольствием; и это кормило его куда лучше, чем его прежнее ремесло. Полюбив, как уже было сказано, свыше меры названную молодку, он принялся ухаживать за ней так нежно и искусно, что ему удалось заставить ее полюбить себя. Так продолжал он свое любовное ухаживание, и, наконец, дело дошло до того, что Массимилла с полной охотой дала ему такое же обещание, какое к великой своей досаде вынуждена была дать назойливому священнику. Крайне обрадованный этим, мастер Марко томился желанием и не без удовольствия помышлял об ожидаемом отъезде бедняги-мужа.

Того же самого с нетерпением ждали и молодуха и священник. И пожелала ли этого их счастливая судьба или злой рок мужа, но не прошло и недели, как он уже нанялся матросом на каравеллу, отправлявшуюся в Палермо. Через несколько дней после его отъезда в одном из ближайших к ним местечек справлялся праздник, на который Марко был приглашен играть на волынке. Случайно встретив здесь Массимиллу, тоже пришедшую на праздник вместе с другими крестьянками, он крайне обрадовался; и к взаимному своему удовольствию они пролюбезничали целый день, а когда пришло время кончать праздник, мастер Марко, незаметно подойдя к своей даме, в самых кротких выражениях попросил ее, как милости, чтобы она исполнила данное ему обещание. Молодке пообещать было не трудно, но так как она была женщиной благоразумной, то исполнить обещанное показалось ей делом легкомысленным; все же после разных ласковых слов, какие приняты у деревенских влюбленных, она сказала:

— Вскоре я пойду отсюда по той дороге, что пересекает нашу; ты же будь наготове, и как только я выйду, следуй за мной, чтобы нам сойтись в хорошем и укромном месте, — в таком, где нам будет удобно.

Неподалеку от нашей страны находится одна мало известная и мало посещаемая местность, населенная простым и непросвещенным народом. И вот, в недавние времена там жило двое молодых людей, один — мельник, по имени Аугустино, другой — сапожник, прозывавшийся Петруччо. Между ними с детских лет завязалась такая дружба и товарищество, какие были когда-либо виданы между истинными друзьями. И так как у обоих были очень молодые и красивые жены, то между последними тоже установились столь сильная близость и привязанность, что они почти никогда не разлучались.

И в то время, как эта любовь постоянно совершенствовалась, случилось, что сапожнику, хотя он и обладал красавицей-женой, еще более приглянулась жена его друга, быть может потому, что он хотел внести разнообразие в свою пищу. И однажды, когда ему удалось поподробнее, чем обычно, поговорить с нею, он надлежащим образом открыл ей свою любовь и свое желание. Услышав такую просьбу, Катарина (так звали мельничиху), хотя это было ей скорее приятно, удалилась от него в возмущении, ничего не ответив, и как только встретилась с Сельваджой, женой сапожника, тотчас же рассказала ей, что Петруччо вызывал ее на любовный поединок. Сапожнида выслушала ее с большим смущением, однако вскоре овладела собой и тотчас же решила отомстить мужу, не нарушая в то же время своей давнишней дружбы с мельничихой; и, горячо поблагодарив свою дорогую подругу, она уговорила ее пообещать ее мужу, что в одну из ближайших ночей она будет поджидать его в своей постели, на самом же деле в постель вместо нее ляжет Сельваджа, и они славно позабавятся. Мельничиха, желая угодить подруге, обещала это исполнить. И когда через несколько дней Петруччо, встретившись с Катариной, снова сделал ей такое же предложение с еще большей настойчивостью, чем ранее, она, желая привести в исполнение задуманный план, после нескольких, не очень горячих отговорок сделала вид, что подчиняется его желанию, и так как им надлежало обсудить, где, когда и как они встретятся, молодая женщина сказала ему:

— Единственная возможность свидеться с тобой — это тогда, когда мой муж бывает ночью занят на мельнице; в это время я смогу принять тебя в моей постели.

Петруччо радостно ответил:

— Я только что с мельницы, и там так много зерна, что пройдут две трети ночи, пока оно перемелется.

Во времена Филиппа-Висконти, герцога славнейшего герцогства Миланского, юная девушка из Павии из семейства Форнари по имени Корнелия сочеталась браком с мессиром Жаном Ботичелло, ученым законоведом, известнейшим грамотеем, знатоком административных дел, мудрым советником, уже переступившим полувековой рубеж. Наделенный многими знаниями и талантом, он однако показал себя в данном случае человеком, лишенным здравого смысла, ибо действовал легкомысленно, беря в жены девушку, едва перешагнувшую свое двадцатилетие.

Вы возразите, что следует платить дань человечеству; если бы мудрецы иногда не заблуждались, дураки всегда пребывали бы в отчаянии. Молодая супруга была слишком прекрасна для муженька, ибо отличалась приветливым характером, располагающими манерами, а горячие глаза словно призывали: посмотрите на меня.

Мессир доктор заметил это слишком поздно. И раскаялся в том, что будучи старым и бессильным, взял в жены женщину молодую и полную сил; он действительно не мог удовлетворить горячее и частое желание супруги, подкармливая ее редко и не досыта нужной пищей. А потому стал жесточайшим ревнивцем.

В городских делах он пользовался доверием горожан; частенько муниципальный совет избирал его посланником к герцогу Филиппу, который с удовольствием принимал его, ибо знал и ценил его с тех пор, когда правил Павией в качестве графа при жизни брата своего Жана-Мари. Большая часть времени ученейшего доктора была посвящена многочисленным клиентам, которым он давал аудиенцию, кроме того он заседал вместе с подестой и его советом и выступал с адвокатскими речами в губернаторском суде.

Гордыня, амбиции, жажда власти, будучи основными чертами его характера, обрекали его на постоянные труды и частые отлучки из дома. Но столь большая занятость никак не охлаждала приступов его ревности; его терзали черные мысли. В сердце его царило беспокойство, в мозгу возникали химерические страхи, он жил в вечном напряжении и никогда не вкушал отдыха. Он шпионил за супругой, осыпал ее попреками: слова, поступки, жесты, дневные мечтания, ночные сны терзали его чувства — все порождало подозрения. Чтобы обеспечить верность жены, он велел закрасить краской окна, выходящие на улицу, чтобы ни с той, ни с другой стороны в них нельзя было заглянуть. В доме постоянно толпился народ, поэтому он разместил свой кабинет этажом ниже спальни, чтобы никто не проходил через двор; он запретил жене пользоваться лестницей, по которой поднимались клиенты и люди, не принадлежащие к семье; он придумал массу предосторожностей, перечислять которые здесь было бы скучно. Эта свирепая тирания и постоянный надзор наполняли душу Корнелии возмущением, недовольством и огорчением. Он запретил ей выходить из дома; она могла ходить к заутрене лишь в дни церковных праздников в сопровождении слуги; о других церковных службах не стоило и заговаривать, а посещения свадеб, обедов и прочие встречи были делом просто немыслимым. Но больше всего бедняжка отчаивалась от того, что в супруги ей попался хилый мужчина, обрекавший ее на бдения и посты, о которых заповеди не упоминали. Супружеский долг свой он исполнял раз в месяц, а когда у нее через год родился сын то и того реже. Будучи от природы жаркого темперамента и цветущего здоровья, она проводила ночи в безделии, видела, как попусту уходят драгоценные часы юности — холодные минуты медленно тонули в вечности. Знаменитый доктор был до того болезненен, до того хлипок, что требовал за одну едва выигранную битву многих недель отдыха, чтобы оправиться от изнеможения. Он произносил прекрасные фразы, приводил велеречивые аргументы, сожалел об угасшем пламени; но слова не стоят дел.

Знайте же, милые и честные дамы, что недавно жил и, быть может, еще живет в Лионе Дени Ардуэн, торговец драпом, ни красавец, ни уродина, ни верста и ни аршин ростом. Супругой его была Изабетт, женщина приятная лицом и сложением, но отличавшаяся сварливостью и ревностью из-за похождений своего муженька. В доме, который они занимали, одновременно проживало несколько семей, в том числе одна вдова с племянницей Гийеметт, весьма смазливой девицей на выданье. Дени, встречая Гийеметт ежедневно, влюбился в нее, постарался внушить ей те же чувства и предложил сменить добрососедские взаимоотношения на более интимные. Он предложил ей пробный брак на выгодных условиях, как делается в Арманьяке, ибо был богат, а также его продление, если они по-прежнему будут нравиться друг другу. Но какую настойчивость он не прилагал и какими обещаниями не осыпал, девица отказывала ему в свидании, поскольку боялась беременности — случись такое, тетка, от которой она ждала наследства, выбросила бы ее на улицу. Понимая, что понапрасну теряет время и слова и что не достигнет цели, если она не обвенчается в церкви, он предложил найти ей супруга с тем условием, что она ответит на его чувства, как только выйдет замуж. Просьбы его были столь горячи, что обрадованная девица поклялась исполнить его мольбу.

Торговец драпом поделился с теткой своим проектом найти супруга для племянницы, подчеркивая, что действует из любви к Богу. Тетка проект благодетеля одобрила.

Он тут же принялся за поиски подходящего человека и вскоре отыскал молодого лионца по имени Филипп. Тот был бакалейщиком и частенько отлучался из дома, чтобы торговать своим товаром в окрестностях города.

Наконец настал день, когда Филипп обвенчался с Гийеметт в церкви: на следующий день он по местному обычаю должен был лечь вместе с нею в постель и придать браку законное завершение. Дени, не забывший об обещании девицы уступить ему в день свадьбы, сказал ей, что надо воспользоваться случаем, и добавил:

— Ты знаешь, моя дорогая, что завтра тебе придется спать со своим мужем, а потому я умоляю тебя дать мне возможность воспользоваться этой ночью твоей благосклонностью — теперь тебе не надо бояться беременности, что бы не случилось.

Случилось так, что в провинции Шампань-ле-Труа, в местечке, называемом Бреен, проживал трактирщик — почтенный человек, державший таверну и хороший постоялый двор. И была у него молодая красивая служанка, весьма здоровая и расторопная, которая заправляла всем домом, а звалась она Николь. Что, вино, что хлеб — все проходило через ее руки. И надо вам знать, что было в дому еще несколько слуг, — каждый приставлен к своему делу, — и слугам этим не часто доводилось пробовать винца, если только они к нему тайком от хозяев не прикладывались, так как не принято в той местности, чтобы слуги пили вино.

Между этими слугами был один молотильщик зерна, балагур и весельчак по, имени Жакино, и вина ему доставалось не больше, чем всем прочим. Этот Жакино был со всем домом на короткой ноге, а заодно слегка приударял за красоткой служанкой Николь, что была, как вам уже известно, домоправительницей. И среди многих ее воздыхателей был еще один, который влюбился в нее без памяти, так что ее родители и друзья с ним ее сговорили. И так у них быстро пошло дело, что вскорости они и обручились. И этим наш молотильщик Жакино был весьма опечален, — еще бы, его милая обручилась с другим! — да что тут поделаешь!

Спустя некоторое время после помолвки этот молотильщик зерна Жакино и служанка Николь болтали, повстречавшись, о разных делах.

И тут давай Жакино над Николь причитать:

— Ах, Николь, бедняжка Николь, и сдуру же ты замуж идешь! Не сказать, как я опечален твоей бедой! Ну, как ты с мужем-то будешь жить, несчастная, — ведь замучаешься да замаешься ты с ним вконец. Ну, сама посуди, — полюбил ли бы он тебя, знай он твою дурость? Да начать с того, что ты ничегошеньки не знаешь, не ведаешь, — ведь ты с мужчиной-то никогда не спала! Тебе небось и невдомек, чем занимаются жены с мужьями, а тебя замуж несет! Да он тебя что ни день будет так колотить, что никакого терпения не станет, — и помрешь ты от этого раньше срока. Я тебе так скажу: тот, кто тебя замуж толкал, видать, совсем сбрендил, а мне вот тебя страсть как жалко, потому что я тебя знаю давно и люблю, и счастья желаю, как самому себе.

Один парижанин, происходивший из хорошей семьи, юноша ловкий и знавший себе цену, влюбился в молодую и красивую вдову, которая была очень довольна тем, что в нее влюблялись, умела искусно разнообразить приманки, пленявшие ее поклонников, и наслаждалась анатомией сердец молодых людей. Но свою благосклонность дарила только тем поклонникам, которые ей нравились, притом, нередко самым худшим, и молодого человека, о котором здесь идет речь, лишь водила за нос, делая вид, что готова для него на все. Он беседовал с ней наедине, трогал и даже целовал ее груди, касался ее тела, но никак не мог добиться дозволения умереть возле нее заживо. Тщетно он умолял, заклинал ее и носил ей подарки, — она оставалась непреклонной, за исключение разве того случая, когда во время одной уединенной беседы с нею, в ответ на его красноречиво изложенное желание, она сказала:

— Нет, вы ничего от меня не получите, пока не поцелуете мне зад.

Эти слова вырвались у нее совершенно необдуманно, и она полагала, что молодой человек не примет их всерьез, но он, несмотря на свое смущение, после того как все его средства оказались бессильными, решил, однако, испытать и это средство, надеясь, что никто не узнает, и ответил, что если ничем другим он не может ей угодить, то он готов.

Дама, пойманная на слове, поймала и его и заставила его поцеловать свой зад без всякого прикрытия, а когда дело дошло до переда — он опять остался ни с чем. Дама только смеялась над ним и говорила ему такие колкости, что он пришел в совершенное отчаяние и ушел от нее в бешенстве, какого не испытывал еще не один человек в мире. Но он был не в силах оставить ее совсем и лишь на некоторое время удалился от общества, ибо стыдился не только ее, но и всех людей, словно весь мир знал о его поступке. Он обратился, наконец, за помощью к одной старухе, которая знала эту даму.

— Послушай, нельзя ли сделать что-нибудь такое, чтобы эта женщина меня полюбила? — сказал он ей, когда разговор коснулся этой дамы. — Не можешь ли ты придумать какое-нибудь средство, которое могло бы избавить меня от моих мучений? Если ты мне ее отдашь, то я подарю тебе такое платье, какого ты еще никогда не носила.

Итак, расскажу вам, монсеньор, как однажды двое молодцов — а за добрым винцом всяк из нас молодцом! — чесали языки о любовных шашнях и прочих утехах амурных и сладких. Вот один из них, вдосталь позубоскалив, давай хвастать:

— Ты, небось, не поверишь, а я с милой не сплю, вот как я ее почитаю. Да клянусь тем, кого святой Михаил сбросил в ад, что наедине с ней я столь же почтителен, как и при ее муже. Ведь моя милая — почитай что сама добродетель!

— Ох и повезло тебе! — посмеялся его приятель. — Выходит, спите не спите, а вид покажите. А вот ее муженек-то, поди, не такой разиня, как ты; ну, а коли и он свои силы бережет, так и черт с ним, стало быть, вы с ним два сапога пара!

Тут давай кум клясться и божиться, что, мол, лежи он со своей душенькой в постели и позволь она ему все что угодно, — и то ни черт, ни дьявол не заставит его пробить брешь в воротах этой крепости.

— А я бьюсь об заклад на десять экю, — это второй говорит, — что не устоять тебе нипочем; вот они, деньги, я их вручаю этому господину (который нежданно-негаданно, при сем присутствуя, оказался владельцем двадцати экю; ему велено было держать их до поры до времени при себе, и отдать тому, на кого оба спорщика ему укажут). Надо вам знать, что муж добродетельной дамы был в недельной отлучке, сама же она пылала весьма нежными чувствами к своему куму, который — что греха таить! — зело падок был на сладкое. Вот спорщики наши явились к ней и рассказали свое дело. Поначалу она было заартачилась и прогнала их прочь, сказавши, что боится — не узнал бы муж. Но, как говорится, соскучилась бочка по затычке, да к тому же кумушка наша польстилась на десять экю, что были обещаны ей в том случае, если она не допустит куманька сыграть вхолостую. Все бы хорошо, да вот беда: она хорошо знала скаредность своего дружка — ни за что на свете он не согласился бы упустить денежки, коли они плывут ему в карман. А потому перед тем, как сыграть партию, она ему объявила, что, коли он сделает с нею дело, она клянется отдать ему свои десять экю все сполна, так что пускай на любовь не скупится, он о том не пожалеет.