В ночном мраке тревожно шумела река. Пахло гнилыми водорослями, рыбой, жженым древесным углем, который раз в год выбрасывали в Двину из кузницы, стоявшей на самом берегу.

Бесшумно, как привидение, вынырнул из воды человек. Держась левой рукой за бревно (это был изъеденный водой и временем ствол когда-то могучей липы), он плыл, широко и сильно подгребая правой. К спине его были привязаны щит и короткое копье-сулица.

Человек опасался луны, которая вот-вот должна была выкатиться из-за туч на темно-синюю прогалину ночного неба. Человек хотел быть невидимым для всех, кроме бога.

И все же луна засияла над землей, как серебряная гривна. Молочно-золотистый свет разлился по темной реке. Резко выступили из тьмы гребешки волн, и сразу стали ощутимыми могучая сила реки и бесконечность ночи. Вода неудержимо неслась вдаль. Она и человека с его бревном могла бы подхватить и, как щепку, затянуть прямо в Варяжское море, но человеку во что бы то ни стало надо было прибиться к берегу. Он крепче впился пальцами в осклизлое, тряское на волнах бревно, напряг все силы.

Лунный свет коснулся металлического наконечника сулицы, и он засветился, как уголек. Человек не мог этого видеть, но догадался, мягко перевернулся в воде и поплыл на спине. Теплая вода ласково щекотала щеки, и ему вспомнились руки матери. Давным-давно ему, совсем еще маленькому, мать гладила щеки своими мягкими пальцами…

Князь Вячка плохо спал в эту ночь. Немного вздремнул, словно молодой волк под кустом, и снова тревога подняла с ложа упругое крепкое тело. Он встал, до хруста в плечах потянулся, взял со стола серебряную баклагу с водой, отпил глоток, остальную воду вылил себе на руки, ополоснул ею лицо. Сон сразу же покинул его.

Последние ночи он спал очень мало. Болела дочь, пятилетняя Софья. С запада, от устья Двины, доходили плохие вести. Рижский епископ Альберт со своими пилигримами и рыцарями, судя по всему, сломил сопротивление ливов, крестил их старейшин, а сыновей тех старейшин взял в заложники. Тевтоны в нижнем течении Двины лихорадочно строили крепости, каменные замки. Альберт, правда, еще не собирает дань и церковную десятину с ливов. Ливы пока считаются данниками великого князя полоцкого Владимира Володаровича. Но что будет завтра? Что принесет новый рассвет?

Вячка подошел к окну опочивальни. Тысячами невидимых угрожающих глаз смотрела на него тьма. Где-то там текла Двина, широкая, стремительная. И тяжко было ему представить себе, что за несколько поприщ от Кукейноса тевтонские рыцари поят из нее лошадей.

Вчера с заборолов вои видели в небе огненное облако. Тихо проплыло оно над Кукейносом. Тихо, но неудержимо. Плохой знак для города, для дружины, для него, князя.

Он задумчиво погладил рукой холодное, блестящее от дождевых капель стекло, подошел к дочери. Софья спала в красивой, вырезанной из мореного дуба колыбели, привязанной белыми пеньковыми веревками к серебряному кольцу в потолке опочивальни. Светлые волосы рассыпались по алой подушке. На Софье была желтая шелковая сорочка, на правой руке, тонкой и смуглой, поблескивал браслет киевского синего стекла с золотыми прожилками. Лицо у девочки горело.