Русская революция 1917-1921 гг. остается для большинства «левых» – «неизвестной революцией», как ее характеризовал 60 лет назад русский анархист-эмигрант Волин. Основную причину этого следует искать не в недостаточности знаний, а в большом количестве мифов, сложенных вокруг нее. Большинство из них проистекает из смешения революции с деятельностью большевистской партии. От этих мифов нельзя освободиться, не поняв настоящей роли большевиков в тогдашних событиях. В свое время Кропоткин сетовал на то, что политическая история Великой Французской революции со всеми перипетиями борьбы за власть, партиями и войнами уже написана, а вот «народная история революции» все еще нет. «Роль народа – деревень и городов – в этом движении никогда еще не была полностью изучена и рассказана», – писал он. Мы стремимся воспринять эту оценку и использовать ее как выражение методологии исследования революций, применив и для анализа революции в России. Мы должны понять Русскую революцию как дело трудящихся масс, которые боролись за то, чтобы самим управлять собой, зачастую независимо от всех партий, ведших между собой борьбу за власть, и даже против этих партий.

Широко распространен миф о том, что большевики были не такой же партией, как все остальные, но «авангардной партией» рабочего класса. Так они себя сами и характеризовали. Но такие вещи нельзя просто провозглашать, не приводя никаких аргументов; такие вещи следует доказывать. При этом социальный состав малоо чем говорит сам по себе; необходимо обязательно учитывать, какие слои стоят на верхних и на нижних ступенях пирамиды централизованной партийной иерархии, какую «политику» проводит данная организация и т.д. Все иллюзии насчет «пролетарского» характера большевиков были опровергнуты их систематическим подавлением рабочих стачек с 1918 г. и расстреляны пушками в Кронштадте в 1921 г. Это не было «трагическим недоразумением», когда авангард подверг репрессиям свою собственную «несознательную» массовую базу. Нет, у большевистских вождей имелись вполне определенные интересы, и они осуществляли вполне определенную политику.

Большевики неоднократно характеризовали себя и иначе, и эта характеристика гораздо более точна: «якобинцы Русской революции». Они воспринимали себя, как своего рода «социалистических якобинцев», хотя их «социализм» вызывает большие сомнения. Даже когда они говорили о непосредственных социалистических задачах (после начала Первой мировой войны; до тех пор речь шла лишь о буржуазно-демократической революции в России), то представляли себе этот новый строй вполне в социал-демократическом духе, то есть по-буржуазному: как единую гигантскую фабрику со строгим разделением функций, с производственной и, как следствие, политической иерархией. Но взятие большевиками на себя роли якобинцев было гораздо более реальным, чем их разговоры о социализме. Их традиция шла от якобинцев, через идеи и практику Бабефа и Бланки – прямо к Ленину сотоварищи. Подобно бабувистам и бланкистам, «и большевики были твердо убеждены в том, что можно ввести коммунизм декретами сверху, посредством диктаторской правительственной власти и строжайшего централизованного собирания всех сил общества», – замечал немецкий анархо-синдикалист Рудольф Роккер. Само представление о просвещенном и знающем авангарде, который представляет трудовой народ (пролетариат), понимает его интересы лучше, чем он сам, и осуществляет «воспитательную диктатуру», было якобинским, а лучше сказать, – буржуазным. Сам Ленин заявлял: «...не только у нас, в одной из самых отсталых капиталистических стран, но и во всех других капиталистических странах пролетариат все еще так раздроблен, так принижен, так подкуплен кое-где..., что поголовная организация пролетариата диктатуры его осуществить непосредственно не может. Диктатуру может осуществлять только тот авангард, который вобрал в себя революционную энергию класса». Это как раз и означает, что в ситуации, когда пролетарские массы не понимают «правильно» свои собственные «действительные» интересы, правящий авангард должен «загонять» их «к счастью» «железной рукой» (именно так гласил лозунг в большевистском концлагере на Соловках).

Социальный состав якобинских диктаторов весьма похож на состав большевистских вождей. Это, в первую очередь, слои революционной интеллигенции, которые сами воспринимали себя как истинную элиту – знающую, как надо, но подвергающуюся дискриминации. Поэтому их отношение к «простым людям» неизбежно оказывалось двойственным: психологически отделяя себя от «народа», эти элитаристы одновременно унижались перед ним и глубоко презирали его. Такая ориентацияможет считаться какойугодно, но только не социалистической, и любая социалистическая и коммунистическая риторика по сравнению с этим фактом полностью отходит на задний план.

Революционно-анархистская оценка большевиков и их роли в революции принадлежит Петру Аршинову, соратнику Махно. В «Истории махновского движения» он писал: «Несмотря на то, что во всех крупных революциях главною силою были рабочие и крестьяне..., – руководителями, идеологами и организаторами форм и целей революции неизменно бывали не рабочие и крестьяне, а сторонний, чуждый им элемент, обыкновенно элемент средний, колеблющийся между господствующим классом отмирающей эпохи и пролетариатом города и деревни... Благодаря своим классовым особенностям, своим претензиям на власть в государстве он в отношении отмирающего политического режима занимал революционную позицию, легко становился... вождем революционных движений масс. Но, организуя революцию, ведя ее под флагом кровных интересов рабочих и крестьян, этот элемент всегда преследовал свои узкогрупповые или сословные интересы и всю революцию стремился использовать в целях утверждения своего господского положения в стране... Сама государственная идея, идея принудительного управления массами всегда была достоянием тех индивидов, в которых чувство равенства отсутствует и господствует инстинкт эгоизма и для которых человеческая масса – сырой материал, лишенный воли, инициативы и сознания, неспособный к актам общественного самоуправления». Такова «основная черта психологии большевизма». «В этих чертах нетрудно узнать древнюю господскую породу людей». Аршинов называл этот слой «новой кастой» и «четвертым сословием».