Китиара Ут-Матар стояла в тени одинокого дуба на маленьком возвышении, с которого открывался вид на небольшую долину. Светало, и туман цеплялся за высокие травы на лугу, который лежал перед ней. Позади нее была многодневная поездка сюда, от знакомых валлинов Утехи и она впервые смогла бросить взгляд на простирающуюся сельскую местность, находящуюся далеко на западе от ее гостеприимного городка.

Было темно, когда они приехали в лагерь прошлой ночью и их не приветствовали радушные огни. Солдаты не хотели рисковать, что их расположение заметят.

Въезжая в лагерь, Кит слышала приглушенный лязг доспехов, откладываемого в сторону оружия и смутно разобрала очертания людей и других существ, готовящихся ко сну. Сама она не чувствовала ни капли сонливости. Ее чувства были возбуждены новым, весьма приятным волнением от происходящего, соединенным с дрожью страха. Скоро она увидит свое первое сражение!

Тем не менее, когда Грегор Ут-Матар легко соскочил с Корицы, своей каштановой кобылы и вручил поводья ожидающему сквайру, Кит съехала с пригорка, чтобы не отставать от него. Она не хотела оставаться слишком далеко от защиты этого высокого импозантного мужчины, который был ее отцом.

Он быстро зашагал к единственному свету в лагере, тщательно прикрытому фонарю у палатки командира отряда. Нолан Винсес был немногим больше, чем просто тупой фермер, согласно словам Грегора, а Грегор имел невысокое мнение о фермерах и вообще о всех тех, работа которых не связана с хорошим владением мечом.

Вбежав в дом с покрытых круглыми пятнами солнца мостков, Кит на несколько мгновений потеряла координацию. Был полдень, но через ставни не проникало почти никакого света. Розамун удалось как-то закрыть их, когда у нее начались роды, во избежание посторонних глаз.

Когда глаза Китиары приспособились к тусклому свету, она больше услышала, чем увидела свою тяжело дышавшую мать. Розамун сидела на корточках у стены общей комнаты, рядом с большой кроватью. Она в отчаянии подняла глаза, когда услышала, как вошла Кит.

— О, Китиара! Я… Я не хотела удерживать Гилона от его работы этим утром, но… — внезапно Розамун запнулась. Она уставилась на точку где-то над головой Кит, скрутила руками простыни и издала низкий стон, перешедший в жуткий пронзительный визг. Кит уже пятилась к двери, когда крик прекратился и Розамун резко упала у кровати.

— Пожалуйста, пожалуйста, позови Минну. — выдохнула Розамун.

Испуганная Кит выбежала из двери и помчалась вдоль висячих мостков между гигантскими валлинами к дому местной акушерки, не обращая внимания на тех людей, которых толкала. Ее столкновение с плутоватым незнакомцем и жажда приключений вылетели у нее из головы и Кит почувствовала себя не старше своих восьми лет. О, если бы только Гилон не ушел сегодня рубить лес… Если бы только Розамун могла бы справиться самостоятельно… Если бы был кто-то другой, кто мог бы помочь, помимо Минны!

Благодаря Гилону в доме всегда было полно хороших, медленно горящих дубовых поленьев, готового поддерживать ночной огонь. Но очаг обычно тускнел к середине ночи и, особенно во время худших непогодных ночей, никому не хотелось вставать и шагать по холодному полу, чтобы подбросить еще дерева.

Китиара предпочитала спать в своей собственной комнате, хотя она располагалась дальше всего от очага. Лестница и тонкий занавес из марли, отделяющий ее от остального дома, по крайней мере давал ей хоть немного уединения. И цена за это уединение могла быть достаточно высокой. Почти каждое утро, даже и не долгой зимой, она просыпалась сжавшейся в клубок и дрожавшей.

Гномы говорили об утехинских зимах довольно резко: «Не меньше трех одеял с торчащим из них носом.» Зимы казались бесконечными и все же, когда все уже были на пределе, приходила весна, ловя даже самых бдительных из населения Утехи врасплох.

Этим утром двенадцатилетняя Китиара еще спала. Она не свернулась в клубок — признак того, что наступила более хорошая погода. Ее ноги свисали с кровати — признак того, что она начинала перерастать свой укромный уголок. Ее лицо во сне было ребяческим, почти нежным, очень отличающимся от практикуемого ею, часто неубедительного, прохладного выражения, которым она обзавелась как частью брони против всего мира.

Безмятежное выражение лица испарилось, когда что-то грубовато и неприятно ткнуло ее в бок. Кит издала невнятное бормотание и, не открывая глаз, перевернулась лицом к стене, натянув на себя одеяло. После паузы тыканье возобновилось, на сей раз по спине.

Гилон завернул немного сыра и хлеба для поездки, в то время как Китиара еще раз осмотрела Рейстлина. Руки и лицо чистые. Туника и леггинсы заштопаны в локтях и коленях, но вполне подходящие. Кит потянулась и зевнула. В небе еще не показалось весеннее солнце, когда Гилон разбудил ее, чтобы подготовиться к сегодняшнему путешествию.

Рейстлин серьезно наблюдал за ней. Кит знала, что несмотря на то, что он держался хорошо, он был взволнован, так как ему предстояло сегодня идти в школу магии. Столкнувшись с подобным приключением, Карамон — и большинство шестилетних — неудержимо прыгали вверх и вниз, задавая при этом миллион вопросов.

Но только не Рейст. Всегда тихий и осторожный, он выглядел старше своих лет, ожидая встречи с мастером-магом.

— Я ведь никогда не стану таким же высоким и сильным, как Карамон, правда? Независимо от того, сколько этой гадости ты вотрешь мне в ноги? — спросил он Китиару прошлым вечером, когда она, уложив его в кровать, принялась втирать ему в руки и ноги какую-то вонючую мазь. Это была часть вечернего ритуала, который начался после последнего посещения целителя Бигардуса. Осмотрев в тот день Розамун, Бигардус уставился на длинные и тонкие конечности маленького Рейстлина, и его лицо приобрело задумчивое выражение. Затем он порылся в своей лекарской сумке и вытащил немного бальзама ясменного дерева, сказав Кит втирать его в руки и ноги Рейстлина каждый вечер, чтобы сделать их сильнее. Китиара со скептицизмом подумала, что, возможно, мазь стоит попробовать.

Вчера вечером, с нетерпением ожидая поездки к мастеру- магу, Рейст воспротивился вонючему ритуалу.

Это был хороший день для Карамона. Все утро его мать пекла кексы с семенами подсолнуха, а он помогал ей. Ну, по крайней мере он пытался. Он ходил за Розамун хвостиком, болтая как мартышка, и всякий раз, когда она что-то смешивала ложкой в миске, он облизывал эти предметы дочиста. Его лицо и туника были измазаны жидким тестом; в волосах виднелись следы медового крема. И когда кексы были готовы, он проглотил за раз двенадцать или семнадцать штук. Карамон не считал — в любом случае он не был силен в подсчетах.

После этого серьезного усилия его живот наконец почувствовал себя наполненным.

— Ох, — сказал он, потирая округлившийся живот, — Как ты думаешь, мама, если я выйду на улицу и поиграю, то, может быть, почувствую себя лучше?

Он осклабился своей хрупкой матери, которая в ответ тепло улыбнулась ему. Розамун была в прекрасном настроении.

— Хорошо, дорогой, только не уходи слишком далеко. У меня тут шитье и штопка, и я не думаю, что это сможет помочь твоему животу.