У кошечек нежная шкурка

Дар Фредерик

Комиссар Сан-Антонио командируется в оккупированную немцами Бельгию, чтобы помочь местному Сопротивлению выявить предателя.

Фредерик Дар:

Вот уже четвертое десятилетие вся Франция зачитывается романами о похождениях ловкого комиссара Сан-Антонио, никогда не теряющего присутствия духа обольстителя и хитреца, которому никак не сидится на одном месте — то он выполняет задание французской разведки, то на другом конце земного шара работает на Интеллидженс-Сервис, то на пару с инспектором Берюрье распутывает загадочные убийства парижского «дна» Причем все это — легко, непринужденно, с голливудской тридцатидвухзубой улыбкой, не забывая прихватить из каждого путешествия подружку-другую — привычка, знаете ли… Слегка грубоватый донжуан, любитель соленых шуточек, Сан-Антонио, наряду с комиссаром Мегрэ, стал любимым героем французов, книги о нем читают полицейские и домохозяйки, подростки и интеллектуалы — словом, вся страна. В чем же секрет подобного успеха? На этот вопрос автор романов об удачливом комиссаре Фредерик Дар, больше известный под именем своего главного героя, взятого как псевдоним, отвечает так: «Возьмите рагу… Одни в нем любят морковь, другие — капусту, третьим больше по душе мясо или подливка. Так и с Сан-Антонио — каждый находит в моих романах то, что хочет найти».

И действительно — читателей попроще привлекает лихо закрученный постоянно держащий в напряжении сюжет, как, впрочем, и отсутствие занудства и притянутых за уши детективных загадок. Более образованная публика сразу замечает в романах Дара нотку самоиронии, откровенной пародии на классические образцы жанра; любители же лингвистических изысков наслаждаются виртуозным словотворчеством Сан-Антонио, пересыпающего сочный жаргонный язык повествования неожиданными каламбурами и смелыми неологизмами. Так что фраза о том, что поголовно все население Франции бредит романами Сан-Антонио, никакое не преувеличение.

Но подобный успех пришел к Дару не сразу. Он родился в 1921 году в семье мелкого предпринимателя и прямо перед войной дебютировал как журналист — дебютировал, надо сказать, весьма скромно. Пользуясь оставшимися от времен Сопротивления связями со столичными журналистами, он перебирается в Париж. Но и там его не ждут с распростертыми объятиями — предпринятая им театральная постановка по книге Ф. Карко «Преследуемый» с треском проваливается, а как газетчик он никого не интересует. Остается последний вариант — так называемые «кормящие книги» то есть книги, рассчитанные на быструю продажу и единственной целью написания которых служит позволяющий просуществовать гонорар. Так на свет появляется первый роман о комиссаре Сан-Антонио («Рассчитайтесь с ним», 1949), который, правда, продается из рук вон плохо. Писатель приходит к выводу, что сам по себе детектив уже приелся и его необходимо чем-то «приправить», иначе пресно написанные книжонки никакого успеха не принесут. Рассудив таким образом, Дар решает насытить свои романы пародийными элементами, положив в их основу каламбур и игру словами. Этим он придает интриге бешеный ритм фарса, увлекая читателя за собой и не заставляя ломать голову над хитросплетениями сюжета, которых просто и быть не должно — их бы не поняла и не приняла менее образованная публика. Довершить свою концепцию детектива Дар предпочел массированным ударом по тому, что именуется пристойностью: потребительски-равнодушное отношение к женщине, описания на грани пошлости, более чем вольные шуточки — именно это, по мнению писателя, и должно было привлечь аудиторию.

Изменив свои взгляды на то, как надо писать детективы, Дар выпускает вторую книгу о Сан-Антонио, решив в случае неудачи «завязать» со злосчастным комиссаром. Но понимание психологии читателя, а также несокрушимая вера в себя («Единственное, в чем я никогда не сомневался, так это в том, что чего-нибудь обязательно добьюсь», — говорит он в книге воспоминаний «Клянусь, это так!») не подвели писателя — роман стал бестселлером, и с тех пор каждая книга из серии «Сан-Антонио» — а их выходит по три-четыре в год — разделяет этот головокружительный успех и продается в десятках миллионов экземпляров («Правила поведения по Берюрье», «Крысиный бульон», «Я боюсь мух», «Имею честь вас… пристукнуть», «Ты за это поплатишься, Сан-Антонио»).

Читатели сразу же отметили, что характер главного героя выписан живо и правдоподобно, что комиссар говорит и действует, как живой, и за ним, скорее всего, стоит реальный прототип. Это и не мудрено — впоследствии Дар неоднократно признавался, что доблестный Сан-Антонио был списан с него самого, такого же «мартовского кота» и честолюбца, характернейшего типажа истинного француза. Желая еще теснее слиться со своим персонажем и сделать его еще жизнеподобнее, Дар с 1954 года подписывает свои романы именем самого героя — Сан-Антонио. Пройдоха-комиссар теперь сам повествовал о своих подвигах в написанных от первого лица романах.

ПРОЛОГ

Тощий адъютант — ну прямо спица от велосипедного колеса — с глазами цвета южных морей и чахлыми усиками, живо напомнившими щеточку для расчесывания бровей, проводил меня в кабинет Паркингса, майора английских спецслужб.

Паркингс — крепкий рыжеволосый мужчина лет пятидесяти, уже начинающий седеть, с лицом характерного кирпичного оттенка, — своей солидностью походил на старую английскую гравюру.

— А, комиссар Сан-Антонио, — поднялся он навстречу, — рад познакомиться!

Поприветствовав его, я погрузился в бездонное, похлеще угольной шахты, кресло и вытянул ноги, весь внимание.

— Мы получили ваш запрос, — продолжал тем временем майор. — Сдается, вам скучновато тут, в Англии?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

Гнусная чахоточная серость Северного моря ухудшила мое и без того паршивое настроение. Протопав битых два часа по дюнам, до курортного городишка Ля Панн я добрался на последней стадии раздражения. Да и было, по правде сказать, из-за чего: песок тянул книзу отвороты штанов, резал глаза, набился в башмаки, а уж из легких его при вскрытии можно будет выковырять столько, что вполне хватит на реконструкцию, скажем, Берлинской оперы. В довершение всего, песок скрипел на зубах, навевая приятные воспоминания об оккупационном хлебе. Я всегда терпеть этого не мог и поэтому первым делом решил препроводить по назначению кружечку-другую «Гёза», крепкого бельгийского пивка — глотку-то надо промочить! Хотя, по правде говоря, и без этого способного доконать кого угодно песка я бы поступил точно так же.

Сказано — сделано, и я отправляюсь к пляжу, то и дело сходя с тротуара, чтобы уступить дорогу немцам, без дела слоняющимся по городу. Чем ближе я подхожу к воде, тем ядовитее она кажется на вид. Да, вечерок, похоже, будет погрустнее продуктовой карточки — повсюду серость, и даже закатное солнце выглядит пустым и потухшим. Ну и осточертело же ему освещать этот сволочной мирок! Впрочем, я его понимаю: солнце тоже предпочитает птичек торпедам и любит, чтобы вокруг росли цветы, а не сторожевые вышки.

Порывы ветра доносят с пляжа тучи песка, от которого глаза начинают слезиться хуже, чем у спаниеля. Короче говоря, этот уголок бельгийского побережья был немногим веселее каторги Синг-Синг. Чтобы сидеть в такой дыре, нужно или здесь родиться, или быть заброшенным со спецзаданием — а это как раз и есть мой случай.

Повторяю про себя адрес, данный майором Паркингсом: Камиль Слаак, «Альбатрос». Наверное, «Альбатрос» — что-то типа бистро, где хозяйничает нужный мне человек.

Я справляюсь, как до него добраться, у торговца велосипедами на главной улице. Он указывает на переулочек, ведущий дальше к морю:

ГЛАВА 2

Подозревая, что это отнюдь не последний сюрприз, с которым предстоит столкнуться, я возвращаюсь на проспект. Если бы не война, эта улочка могла быть весьма привлекательной: яркие магазинчики, элегантные витрины… В них бы еще товар завезти, да света подбавить, и тогда вообразить себе что-нибудь позаманчивей будет не так просто.

Замечаю неподалеку вывеску фотографа и направляюсь к ней. Из-за прилавка навстречу мне спешит хозяин — маленький, зябко поеживающийся человек, проведший, казалось, в своей темной мастерской всю жизнь. Я спрашиваю, сколько потребуется времени, чтобы проявить пленку, и слышу в ответ, что, оставь я кассету прямо сейчас, завтра утром все будет готово.

Ну-у, это меня никак не устраивает. Если и есть сейчас под бельгийским небом парень, не уверенный в своем завтрашнем дне, так это ваш покорный слуга. Я гляжу на часы.

— Значит, сделаем так: вы проявляете пленку сейчас же, а я плачу за срочность вдвое больше. Идет? Только имейте в виду, снимки нужны не позже, чем через час!

Задумавшись, он внимательно меня разглядывает. Похоже, мой приказной тон на него подействовал. Глянув украдкой в зеркало на стене, вижу, что в плаще и мягкой шляпе я — вылитый фриц, только в штатском.

ГЛАВА 3

Я быстро соображаю, что сейчас-то и начнется самое интересное, только при более активном участии немчуры. Им явно не понравится, что кто-то решил поиграть в битву при Ватерлоо именно там, где они имеют обыкновение подзаправиться. Никто из них не убит, но это абсолютно не мешает гансам быть твердо уверенными в том, что тот чувак с пушкой хотел проредить капусту именно в их банде Кованых Сапог.

Ресторан быстро заполняется ребятами из фельджандармерии, совершенно не настроенными, судя по виду, шутки шутить: сверкая своими нагрудными бляхами, с багровыми физиономиями, они застыли в напряженном ожидании. За «девушкой с фотокамерой» приехала скорая, а сероштанники принялись потрошить тех бедняг, что по нелепой случайности не носят их форму.

Внезапно холодок пробежал у меня по спине: я вспомнил, что под мышкой висит мой верный «Люгер», а это игрушка, происхождение которой будет весьма сложно объяснить. Даже фрицы не настолько тупы, чтобы поверить, будто я таскаю его с собой для прочистки дымоходов.

Вытаскиваю потихоньку пистолет и кладу себе на колени. Сижу я в достаточно удаленном уголке, патруль доберется сюда в последнюю очередь. Таким образом, есть немного времени, чтобы принять меры предосторожности, действуя как можно аккуратней.

Взяв с тарелки нож, всаживаю его куда-то под крышку стола. Убедившись, что воткнулся он крепко, салфеткой привязываю к нему пистолет. Уф, готово! Теперь-то я понимаю, почему майор Паркингс так настаивал на том, чтобы меня забрасывали без оружия. Но Сан-Антонио без своей машинки для стесывания острых углов — это все равно что художник без кисти, или шлюха, не умеющая целоваться. Без нее я гожусь разве что ботинки чистить на вокзале Сен-Лазар.

ГЛАВА 4

Я захожу в кафе. Как цветы тянутся к солнцу, так и парнишка по имени Сан-Антонио тянется ко всякого рода бутылочкам, при непременном условии, разумеется, чтобы они были полными.

…Все эти дела начинают уже становиться небезопасными. Похоже, скоро в мою медицинскую карточку будут внесены серьезные изменения, я чую это, даже не взяв себе за труд как следует прочистить нос.

Сдается, в городишке я не остался незамеченным, особенно сейчас, в столь нелюдное время года. Я не удивлюсь, если кто-нибудь видел, как «девочка с фотокамерой» подходила ко мне и, хоть у фрицев здравого смысла не больше, чем у бочонка с пивом, они явно захотят покалякать о том о сем с единственным сыночком моей мамочки. Мне же совсем не улыбается заполучить раскаленную кочергу в задницу — я не из тех уверенных в себе молодчиков, которые утверждают, что не заговорят, что бы с ними ни делали. На самом деле, как раз такие ребятишки, когда их поприжмут, первыми и раскалываются, принимаясь пересказывать телефонный справочник Боттэна по Парижу и окрестностям, стоит только чуть нахмурить брови.

Итак, первое, что надо сделать — это припрятать отснятые кадры фотопленки, и второе — удрать отсюда, и как можно скорее.

Вынимаю кассету из фотоаппарата. Зайдя в туалет и выключив лампочку, на ощупь отрываю отснятое начало пленки и заворачиваю в фольгу. Сунув все в конверт, возвращаюсь к столику.

ГЛАВА 5

Когда мы преодолели последнюю, створки дверей распахнулись, и в освещенном проеме показалась гигантская фигура — видимо, местный вышибала. Он произнес по-немецки несколько слов, и мой конвоир ответил ему утвердительным тоном.

Предком этого типа в дверях был, судя по всему, сам Кинг-Конг: из его бровей можно было настричь волос на добрую дюжину помазков, а щеки наводили на мысль, что не брился он со времен Бурской войны как минимум. Голова же, наоборот, по наличию растительности приближалась к стоваттной лампочке. Его тупые зенки приведенного на бойню быка наконец остановились на моей физиономии, впечатлившей его, впрочем, не больше, чем старые щипцы для завивки волос.

Я сердечно приветствую его:

— О, господин Бозембо, как поживаете?

Обведя свои губищи толстым, как подошва, языком, он выдавливает из себя на скверном французском:

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 9

Паркингс заранее известил о моем прибытии шефа брюссельской организации, и тот совсем не удивился, когда, ввалившись в его мебельный магазинчик, я выпалил:

— Лифт можно отослать!

Он порывисто протянул мне руку:

— Рад познакомиться с вами, комиссар, давно наслышан о ваших подвигах.

Небрежно махнув рукой — жест этот был преисполнен пленительной скромности, — я вслед за хозяином вошел в подсобку.

ГЛАВА 10

Одну из них зовут Лаура. Сказав себе, что у киски с таким имечком физия будет явно не как у продавщицы унитазов (прекрасный пол я чувствую, как рыба — воду), решаю начать расследование с нее.

Обитает она рядом с площадью Парламента, на маленькой улочке, серой и печальной — как старая книга с облупившейся позолотой. Но есть в этом и свой шарм — глядя на фасад с зарешеченными оконцами, я чувствую, как теплая волна приливает к сердцу. Поиски предателя, война — все это так мне опротивело, что больше всего на свете хотелось бы сейчас оказаться в уютной такой комнатушке, меж двух белых ручек… Любовь, что ни говори — единственная клевая штука на этой сволочной планете!

Тут, прервав мои умствования, из подъезда выпархивает нечто, похожее на античную богиню. Мой звоночек под кумполом — ну, как те, что на вокзалах дают знать о прибытии поездов — сразу же тренькнул мне, что это карманное издание вселенской красоты и есть Лаура.

На ступеньках она сталкивается с огромной, солидной матроной — не у́же магазинов на Больших Бульварах — и улыбается ей:

— Добрый день, мадам Дёлам.

ГЛАВА 11

Такое впечатление, будто в башке у меня плещутся волны… Уши буравит пронзительный свист… Я открываю глаза — как заново родился.

— Он приходит в себя, — звучит откуда-то сверху.

Я собираюсь с силами. Не могу сказать, что это прибавляет энергии, но зато теперь я могу отметить, что в комнате, где меня так знатно оглоушил Клетчатый, стало одним человеком больше, и постепенно до меня доходит, что это Лаура.

Я слабо улыбаюсь. Желания веселиться у меня не больше, чем у идущего по проволоке над Ниагарским водопадом, но, когда в поле зрения попадает такая куколка, то почему бы и нет?!

— Хелло! — вступает в разговор мой новый знакомец. Провожу рукой по затылку — она вся в крови.

ГЛАВА 12

Пожалуй, даже у того, кому назначено гореть в адском пекле, больше поводов для оптимизма, чем у меня. Жалей не жалей, а приходится констатировать, что дело дрянь: все дальнейшее будет настолько неприятным, что на рассвете моя туша примет весьма причудливый вид, сильно отличающийся от настоящего.

— Мои поздравления, — только и нахожу, что сказать Тьерри. — Со времен сотворения мира большего дерьма, чем ты, на свет не появлялось.

Ему, конечно, плевать на мои разглагольствования — он уже схватил свою пукалку и готов, при случае, разъяснить, что к чему.

— Одно хорошо, — не унимаюсь я, — людишки твои по ошибке не в ту дверь ввалились, — и смотрю в окно.

Яснее ясного, и он туда глянул — это естественно. Не дожидаясь, пока клиент допрет, что его надули, прибегаю к крепенькому апперкоту в левую скулу — прекрасное средство для укладывания непослушных детишек в постельку! Стремительно выбиваю у него пушку, подбираю ее — самое время уплатить долги! Удар рукояткой в висок, и, схватив Лауру за руку, в другую комнату — по лестнице уже стучат сапоги…

ГЛАВА 13

Так и есть — первая пуля чиркает по рулю машинки. Что за черт, откуда? Бес его знает; скорее всего, у какого-то фрица нервы не выдержали, вот он и пустил калиброванную слюну — Тьерри со времени своего свистка не шевелился. Он смотрит на меня полными ненависти глазами, а рожа его просто сияет садистским восторгом. Попади мы сейчас к нему в руки, у нас тоже кое-что засияет…

— Все пропало, — не выдерживает Лаура.

Фантастика! В самый критический момент всегда находится такая цыпочка и брякает эдакое, что у вас аж кровь закипает.

«Пропало»! Мать вашу, да у нас не больше шансов улизнуть, чем у горящего в крематории доходяги — умереть от переохлаждения, и все равно надо попробовать!

Надо,

если тебя зовут Сан-Антонио, а в товарищах по несчастью — кошечка типа Лауры.

Срикошетившая пуля производит эффект если не разорвавшейся бомбы, то уж, по меньшей мере, лопнувшей лампочки — всех балбесов, что веселились вокруг, словно ветром сдувает, и мы остаемся одни в окружении сероштанников.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 20

Глубокой ночью я проснулся от странного шума, похожего на торопливые шаги. Приподнявшись на локте, сжимаю револьвер… Надо быть готовым ко всему.

Тихий стук в дверь и голос Буржуа:

— Комиссар!

Открываю. Он совсем озяб, запыхался, как гончая, а усы заиндевели.

— Дружище, дело принимает неожиданный оборот. Город ходуном ходит; я отвез ребят в Лимбург и сразу к вам.

ГЛАВА 21

Тереза, не без помощи мамаши Брукер, выглядит теперь гораздо лучше. Так она, правда, еще сильнее смахивает на подгулявшую колбасницу, ну да ладно, будем надеяться, сойдет.

Через несколько минут заявляется разодетый в пух и прах Буржуа, в весьма и весьма элегантном смокинге. В каждой руке у него по чемодану; в одном — тряпье для меня со всеми необходимыми причиндалами, в другом — автомат. Конечно, две эти вещи не очень смотрятся рядом, и трость с серебряным набалдашником была бы, может, и уместнее, чем этот скобяной товар, да эффект не тот…

Лаура помогает мне одеться.

— А план действий у вас есть? — беспокоится Буржуа.

— Нет, разберемся на месте…

ГЛАВА 22

В ушах начинает звенеть, и я говорю себе, что на этот раз партия проиграна всухую, причем расплачиваться за жетоны придется не только мне, но и Буржуа, мамаше Брукер, Лауре — короче, всем.

А виноват я один! Это я сел в лужу, так прошляпив опасность, — я, слывший за парня с неслыханной интуицией! Черт возьми, ведь проще пареной репы было додуматься, что та бедняжка с фотоаппаратом не могла быть шпионкой хотя бы потому, что пожертвовала жизнью ради поимки Тьерри. Шпионкой как раз была Тереза, так называемая Тереза… Замаскировавшаяся под невинную санитарку, чтобы сподручнее было следить за Слааком.

Глянув в ее сторону, вижу, как она полным ходом вводит фон Грессена в курс дела. Вне всякого сомнения, гестапо вовсе не купилось тогда на пропуска для освобождения из-под стражи, подписанные Тьерри; просто, вместо того, чтобы убрать Буржуа, они решили нас облапошить, подсунув нам Терезу.

Да, она, похоже, действительно предупредила фон Грессена — тот с беспокойством озирается по сторонам. Меня ищет… Если не хлопнуть его сейчас, все пропало.

Обходя группки гостей и стараясь по возможности не выделяться из толпы, приближаюсь к шефу гестапо сзади. Тереза настолько поглощена описанием деталей, что на время выпустила меня из виду. Тем лучше — чтобы остановить нас с Буржуа без битья посуды, им придется очень сильно пошевелить мозгами.

ГЛАВА 23

— Ну? — спрашивает мамаша Брукер, стоит нам только переступить порог ее таверны. Она видит, что я держу Терезу на мушке, и глаза ее расширяются от изумления: — Ничего не вышло?

— Отчего же, задание выполнено, вот так!

— Вы пришили его? Этого фон…

— Все, как в лучших домах — он сейчас подписывает у святого Петра свой маршрутный лист в преисподнюю.

— А… Буржуа?

ГЛАВА 24

Почти целые сутки мы проводим на чердаке. Шпионка по-прежнему привязана к стулу; время от времени она впадает в прострацию, иногда плачет, а иногда испепеляет нас таким взглядом, будто только и мечтает, что выковырять нам глаза чайной ложкой.

Чувствую, что скоро тронусь с этими двумя самочками, тем более, что Лаура все меньше и меньше сдерживает свое желание. Она уразумела, что между австриячкой и мною что-то все-таки было, и ей не терпится взять реванш. Обильно расточая ласки, поцелуи и легкие пощипывания, она в конце концов дико меня возбуждает.

Ну а что, я ведь всего-навсего мужик и, что самое печальное, мужик, временно никем не занятый. Я поддаюсь на ее соблазнительные уловки, и, хотя до сих пор мне не приходилось проделывать подобные штуки в присутствии аудитории, малышка так орудует пальчиками, язычком и всем остальным, что заставляет забыть о соседстве третьего — по всем правилам лишнего.

Просто черт знает что только можно выдумать! Праздничный салют, даже ясным днем, не так впечатлил бы, как наш номер «бери-меня-всю». Готов спорить, Лаура нарочно так стонала и издавала звериные вопли…

Когда мы наконец отрываемся друг от друга, бросаю взгляд на Терезу. Да-а-а… По бледности она не уступает кабачку, на висках — пот, а глаза горят, как раскаленные уголья.