Отец частенько рассказывает, как он познакомился с мамой. Было это в Нью-Йорке снежным декабрьским утром. Он спешил к желтому «Фольксвагену» своего коллеги, припаркованному перед Линкольн-центром. В руках держал два стаканчика горячего кофе и целую стопку газет – его вино «Блок четырнадцать», единственное вино первого урожая, вскользь упомянули в последнем выпуске «Уолл-стрит джорнал». Взволнованный статьей, Дэниел Брэдли Форд не заметил, что перед Линкольн-центром стоит два желтых «Фольксвагена»; не заметил, что за рулем ежится от холода не агент по продаже, а будущая миссис Дженни Форд.

Папа ошибся машиной и так познакомился с самой очаровательной женщиной на свете. На ней были голубые рукавицы и такой же берет, из-под которого струились длинные светлые локоны. Все заднее сиденье занимала виолончель.

Легенда гласит – и, зная родителей, я почти готова поверить, – что мама не закричала от ужаса, не поинтересовалась, кто он такой и что ему понадобилось в ее машине. Она обворожительно улыбнулась и сказала: «Я уже начала волноваться, что ты не придешь». А потом протянула руку за стаканчиком с кофе, который папа охотно ей отдал.

Синхронизация – так называет это отец. Необычно сложное для него слово. Синхронизация – согласование двух или более процессов во времени. Слаженная игра оркестра. Невозможное сочетание освещения и выдержки, дающее идеальный снимок. Два желтых «Фольксвагена», припаркованных перед Линкольн-центром, в одном из которых ждет любовь всей твоей жизни.

Синхронизация – это не судьба, всегда добавлял отец. Не надо путать. Судьба подразумевает пассивность, синхронизация – активность. Все системы должны функционировать таким образом, чтобы каждый элемент находился в состоянии почти полной, если не абсолютной готовности.

Синхронизация – приведение системы в такое состояние, при котором все ее части работают параллельно во времени, то есть синхронно. Взаимодействие элементов, обычно существующих независимо друг от друга.

В физике это называется одновременность. В музыке – ритм.

В жизни – полное фиаско.

На подъездную дорожку, ведущую к дому родителей, я свернула уже заполночь. От усталости и выпитого вина кружилась голова. Я скоро пожалела, что не согласилась переночевать у Финна в Хилдсбурге и отправиться к родителям на следующее утро – в более подобающем виде. Однако после такого дня, какой выпал на мою долю, хотелось оказаться в своей детской постели с фланелевыми простынями и подушками в форме сердца.

На повороте стоял небольшой деревянный указатель, на котором от руки было вырезано: «Винодельня «Последняя капля». Основана в 1979 г.». По обеим сторонам от дороги раскинулся виноградник – двадцать акров земли. Повсюду лозы, густо усыпанные сочными ягодами, и полевые цветы. Впереди, на вершине холма, виднелся желтый дом в стиле «искусства и ремесла»

[1]

.

Если бы я составляла рейтинг – придет же такое в голову! – этот день явно не мог бы претендовать на звание лучшего в моей жизни.

Я сидела в столовой вместе с мамой. Мы обе переоделись в джинсы и футболки с длинным рукавом, а мое платье перекинули через дверь. Между нами висело неприязненное молчание.

Генри ушел. Мама попрощалась с ним на крыльце, пока я стояла и ждала, чтобы он отчалил. Точно такая же история произошла со мной в выпускном классе, когда за мной ухаживал татуированный хулиган Лу Эммет. Только теперь мы с мамой поменялись ролями.

Она налила себе кофе, избегая смотреть мне в глаза. Заговаривать я не собиралась. В другой раз я бы наклонилась к ней через стол, попробовала как-то облегчить тяжелый разговор, но только не сегодня. Маме придется первой нарушить молчание – придется придумать, как все объяснить.

Я разглядывала фотографии, висящие у нее за спиной, на которых была запечатлена вся их с папой совместная жизнь – начиная с маминого переезда на виноградник и даже еще раньше. На моей любимой фотографии мама в длинном черном платье, тогда еще виолончелистка в Нью-Йоркском филармоническом оркестре, улыбалась на камеру, прижимая к себе инструмент. Сидящая передо мной женщина удивительно напоминала девушку на снимке: те же длинные кудрявые волосы, широкие скулы, чуть скошенный на сторону нос. И по-прежнему ни грамма косметики – мама в ней не нуждалась.

Меня разбудили звуки сонаты Баха для виолончели. В окно лился яркий солнечный свет. И то и другое настойчиво призывало подняться с кровати. В детстве я просыпалась так почти каждое утро: папа настаивал, чтобы мы вставали вместе с солнцем, а мама отводила первые полчаса своего дня на то, чтобы немного попрактиковаться – не хотела утратить технику.

Я любила теплые звуки маминой виолончели, приветствующие меня по утрам. Однако после вчерашнего разговора они действовали на меня как-то странно: в голове в такт музыке носились образы голого Генри.

Я переворошила весь чемодан в поисках подходящих джинсов и свитера, сокрушаясь, что привезла с собой так мало одежды. Увы: ничего, способного защитить от утреннего тумана или полуденной жары. Из обуви только балетки. Мои любимые сапоги остались в Лос-Анджелесе. Все осталось в Лос-Анджелесе.

Мне хотелось поскорее выскользнуть из дома, чтобы не встречаться с мамой. Я так спешила, что чудом заметила записку, которую она оставила на разделочном столе: «Кофе в кофеварке. Банановые кексы в холодильнике. Вчерашние, но очень вкусные».

Я налила себе кофе, взяла кекс и направилась к домику винодела, чтобы найти отца.

– Именно этого хотим мы с мамой, – сказал отец. – Честное слово.

Мы находились на северо-западе виноградника. Участок в двадцать акров, расположенный дальше всего от дома, отец купил в последнюю очередь. Купил втридорога в надежде, что прекрасная плодородная почва будет давать виноград с более легким фруктовым вкусом, чем тот, который он выращивал при западном освещении.

В восьмом блоке мы опустились на колени и принялись срезать спелые грозди. Здесь рос виноград, из которого производили «Си-бемоль» – наше с Бобби любимое вино. Из ягод с тех же склонов делали «Опус 129» – одно из наиболее востребованных вин отца, которое мне казалось резким и слишком жестким. Как один и тот же виноград может давать два таких разных вина – загадка, понятная только отцу. Он считал, что ничего удивительного здесь нет: виноград ведет себя по-разному в зависимости от того, как подвергнуть его брожению – вернее, как позволить ему бродить.

Обычно днем виноград не собирают: есть опасность, что на солнце сок из раздавленных ягод начнет бродить. Однако отец измерил в плодах содержание сахара и решил не ждать до вечера.

Именно этим отец и занимался – измерял содержание сахара, – когда я узнала, что он намерен отказаться от всей своей привычной жизни.