Недавно я познакомился с человеком, которого зовут Элекс (или Алекс) Севчак. Во втором слоге буква «u». То есть Савчук. Ему, как и мне, под пятьдесят. Инженер компании, что связана с «Ай-Би-Эм». Родился в Миннесоте, учился в Нью-Йорке, долгое время работал в Калифорнии.

Во время первой встречи поздоровался со мной «добрый день» — почти без акцента. Родители — с Украины. В Америку попали после войны, тут встретились и поженились. Жили, похоже, очень изолированно, так как до пяти лет Алекс разговаривал только по-русски. Потом пошел в школу, и все, конечно, переменилось. Теперь говорит, что, кроме нескольких фраз, ничего не помнит, но дома у него я видел русские и украинские словари. Жена Алекса — американка без славянских примесей. Дети-подростки языками пока что не интересуются.

Я объяснил ему, что фамилия Савчук произошла не от слова «сова», как он считал, а от имени Сава.

— Когда-то оно было очень распространено.

— Правда?

В самом начале восьмидесятых два украинца, два Игоря, познакомились в Москве. На третий день они переходят на родной язык и даже при случае цитируют Григора Тютюнника. Оба — преподаватели английского языка и приехали на курсы повышения квалификации, их поселили в одном из новых домов на окраине Москвы. Дом переоборудовали под общежитие и в каждую комнату поставили от двух до четырех кроватей.

Старший Игорь — родом из Кировоградской области, младший — киевлянин. На последнем курсе университета он перевел для журнала американский рассказ, а отец поспособствовал с опубликованием.

— Нет! — Старший Игорь, тот, что из Кировоградской области, сидит на кровати в цветастых просторных трусах. — Молодец, Григор! Они ж у него все как живые! Я ж их всех знаю! Ни на грош не соврал! Нет, жива еще нация! Как ни кастрировали нас, как ни размалывали! Вот это писатель! «Уточку» помнишь? Написал — как припечатал. Вот и моя мать так же… Завтра пойду закуплю лимонов. Или как правильно по-украински? Цитринов? Цитрин? Одним словом, куплю и отошлю. Они от давления помогают… Нет, не умрет, не поляжет! Маринка, дочка, пусть хоть немного подрастет, сейчас ей восемь месяцев и двадцать… какое сегодня число? Семнадцатое? Значит, ровно восемь месяцев и двадцать шесть дней. А уже ходить рвется. Будет она у меня Григора знать наизусть! И Стефаника и Шекспира. Что улыбаешься? Будет, будет!.. А с чего он, Григор, повесился, что там у вас в Киеве об этом говорят?

По ночам он храпит. Словно курган-могила вздымается под одеялом его живот. Сначала слышно, как оттуда выруливают бомбардировщики, потом стая слонов гонится за перепуганной курицей, и в конце булькают акваланги. На улице пританцовывает, чтоб согреться, и тарабанит в дверь ловелас-преподаватель из Куйбышева. Его не впускает злая дежурная. Делает вид, что спит. Попила, мол, чаек, зачиталась журналом «Здоровье» и задремала.

В шесть утра просыпается старший Игорь. Побрившись, он обливается у тумбочки одеколоном и бредет на кухню завтракать булкой с маслом. Услышав, что кто-то спустил в туалете воду, сгребает крошки, закругляется и отправляется в библиотеку.

В Пенсильванию по стипендии Фулбрайта приехал поэт Олег Лышега.

Я узнал его телефон. Набираю номер, слышу его «хэлло» и по-русски, голосом сотрудника посольства сурово спрашиваю:

— Эт кто? Лышега?

(Мол, как так, без образования, без «лапы», без стажа работы в органах ты попал в Америку? Мы ж тебе, лохматый, все тропки перекрыли! Мы ж тебя в сторожа загнали, чтоб тебя не видно и не слышно было! А ты, оказывается, вредный! Я тридцать лет на посту лямку тяну, а еле смог своего ребенка в наш пединститут протолкнуть! А ты в это время, пописывая свои стишки малахольные, выполз и на такие деньги спланировал! Где справедливость?!)

В трубке молчание. Проходит секунда. Другая. Третья.