До полигона было еще далеко, но Грабин волновался: так с ним бывало всякий раз, когда испытывалась новая пушка. Он нетерпеливо, будто от холода, потирал руки, поеживался и, кажется, вовсе не обращал внимания на торопливо бежавшие навстречу зеленеющие по ля, березовые рощи, деревенские избы.

Машина круто вписалась в разворот, и впереди на пригорке показалась деревянная ветряная мельница. Она потемнела от времени, заметно вросла в землю, однако не была заброшена. Мельница работала. Ее широкие крылья равномерно вращались, у коновязи стояли подводы с мешками, а чуть поодаль — трактор с пустым прицепом.

Грабин приник к стеклу, потом повернулся к шоферу:

— Поворачивай! Заедем.

— Куда? — не понял тот.

Дождь превратился в настоящий ливень, видимость ухудшилась, и шофер, торопливо свернув на обочину, вынужден был остановиться. Грабин, кажется, даже не заметил этого. Он сидел неподвижно, нахлобучив фуражку на широкий лоб, и дремал. Но вот стена дождя медленно отодвинулась, в кабине просветлело, шофер нетерпеливо поерзал на сиденье и громко кашлянул.

— Что, можно ехать? — встрепенулся Грабин.

— Пожалуй, уже можно. — Водитель включил зажигание, но на стартер не спешил нажать. — Я, Василий Гаврилович, давно хотел спросить у вас. Вот вы — человек заслуженный. Генерал-полковник. Герой Социалистического Труда. Доктор наук. А знают о вас мало. Я понимаю, пока нельзя писать о вашей конструкторской работе. Ну а если придет время рассказать о том, как создавались пушки, с чего бы вы начали?

Грабин задумался, чувствовалось, что вопрос оказался неожиданным для него. Но вот его полные губы расплылись в улыбке, глаза потеплели.

— Я бы рассказал о своем детстве. О том, как работал на мельнице, потом в почтовой конторе.

Регулировщик, стоявший у дороги, выкинул в сторону руку с жезлом, и машина свернула с асфальта. До полигона надо было ехать по разбитой дороге, петлявшей в мелколесье. Все чаще не обочине попадались щиты с предупредительными надписями: «Опасная зона. Проезд запрещен».

— Дождь нас подвел, опоздали, — с досадой кивнул на часы шофер.

И словно в подтверждение его слов до слуха Грабина донесся резкий звук выстрела. «Сотка», — определил Василий Гаврилович, досадуя, что не успел к началу испытаний. Но тут же попытался успокоить себя: «Чего волнуешься? Пушка не твоя, у нее есть конструктор, а ты приглашен посмотреть со стороны…»

Грабина даже передернуло от одной этой мысли. Посмотреть со стороны? Да разве сможет он со своим опытом и характером оставаться равнодушным, хотя и не его КБ сделало эту артиллерийскую систему? Нет, он будет волноваться, оценивать, станет спорить, если это потребуется. Ведь с тех пор, как он увидел пушку впервые, как только речь заходила об артиллерии, сердце его начинало биться чаще.

А когда это было? Где? И какую пушку он увидел во время стрельбы? Память опять перенесла Грабина в далекие годы гражданской войны…

Нить воспоминаний неожиданно оборвалась. И причиной был не резкий поворот машины или громкий звук, а наступившая вдруг тишина. Пушечные выстрелы прекратились, что сразу же насторожило Грабина. Десятки раз он участвовал в испытаниях, и каждый случай, когда пушка замолкала, заставлял сжиматься его сердце. Такие заминки всегда были связаны с отказами или неисправностями, над чем потом приходилось биться месяцами.

Увидев на испытательной площадке людей, столпившихся возле орудия, Грабин тронул водителя за плечо:

— Подъедем к ним.

Пушка стояла в неестественном положении, чуть наклонившись в сторону. Одна станина была погнута и издали напоминала поджатую человеческую ногу.

Поздоровавшись с руководителем испытаний и конструкторами, Василий Гаврилович обошел пушку со всех сторон, внимательно, будто прицеливаясь, осмотрел из-под густых нависших бровей место повреждения.