Глубочайшая ночная тьма окутывала тело, словно, я вдруг погрузился в черную воду таинственного океана. Притаившись, где-то совсем рядом, в этой звенящей тишине меня ждала неведомая опасность. Ее лик был скрыт в темной бездне, но я знал, я чувствовал, что она здесь, рядом, готовая к прыжку. Стиснутые на рукоятке излучателя пальцы онемели от напряжения.

Какой-то шорох… или нет, не шорох, а скорее движение воздуха выплыло из этой непроглядной бездны, коснулось кожи. Встрепенувшись, я весь превратился в слух, но тишина осталась прежней — до боли давящей на барабанные перепонки.

И вдруг — ослепительный мгновенный всполох света справа, совсем рядом, разрезал таинственный мрак. Мой палец почти неосознанно нажал на спуск, и темнота озарилась ослепительной молнией стремительного огня. Все вокруг заполнил звук дробящегося в мелкие осколки стекла. И снова темноту озарил мгновенный световой контур, но уже слева, впереди.

Теперь я действовал, как хорошо отлаженный механизм. Мои движения, подобно пульсу, тревожно бившемуся в глубине тела, стали ритмичными и стремительными. Мгновенные световые всполохи следовали один за другим в разных направлениях, но всякий раз их настигала огненная стрела моего излучателя.

Наконец все кончилось. Опустив оружие, я почувствовал, как дрожат от напряжения колени. Рукоять излучателя жгла ладонь раскаленным металлом. Скрипнув, отворилась за моей спиной тяжелая металлическая дверь, и вспыхнувший яркий белый свет ослепил меня.

Дома по обе стороны улицы вставали в лучах фар серыми громадами, зияя черными глазницами пустых окон. Своры одичавших собак бродили в темных закоулках дворов, шарахаясь от света наших машин. Проехав несколько безлюдных кварталов, мы остановились.

— Дальше пойдем пешком, — сообщил Ен, откидывая дверцу магнитора.

Из грузовых фургонов одна за другой появлялись тени оперативников и тут же выстраивались в две шеренги. Молча двинулись вдоль улицы, словно призраки, невидимые в ночи. Давно заброшенные дома поднимались к редким звездам безмолвными скалами.

На западе призрачный звездный шлейф тонул в серой дымке всходившей луны. Мы с Еном обогнали цепочку людей, и оказались во главе этой молчаливой процессии. Где-то впереди, едва слышимые, раздались голоса людей.

Ен поднял руку, приказывая всем остановиться. Быстро взглянул на меня. В свете всходившей луны его глаза стали совсем непроницаемыми. Я понял его безмолвный вопрос и согласно кивнул.

— Куда мы летим? — неожиданный вопрос Юли прервал мои раздумья. Я посмотрел на нее.

— В Линь-Шуй, южную столицу.

— Линь-Шуй… — задумчиво повторила она. — Ведь в переводе это «храм у воды», правильно? Какое красивое название!

Она обняла меня сзади за шею, прижалась щекой к моей щеке. Голос ее сделался игривым.

— А что мы будем там делать?

Громадные деревья, похожие на сосны, ровным строем поднимались на скалистое нагорье, тревожно шелестя на ветру жесткой листвой. Я прислонился к красному смолистому стволу, вслушиваясь в голос леса. Прямо над моей головой в кривых ветвях прыгали пестрые птицы размером с воробья, с любопытством поглядывавшие на меня. Густые заросли кустарника похожего на можжевельник спускались вниз, к небольшому лесному озеру с удивительно чистой и прозрачной водой. Я слегка привстал на мысках, глядя поверх можжевеловых кустов. Увидел Юли: сбросив одежду, она осторожно входила в воду.

Солнечные лучи широким красным веером падали на дно огромной чаши, образованной горами и озером, играли огненными зайчиками на воде. Тело Юли, наполовину погруженное в воду, казалось ярко-медным. Вот она мягко оттолкнулась от берега и поплыла, наслаждаясь прохладой и ласковой приветливостью воды. Невольно, я залюбовался ею, но тут вспомнил, зачем меня послали в лес, — раздобыть что-нибудь съестного — и спохватился. Осмотрелся.

Кусты вокруг были усыпаны сочными алыми ягодами, но ими можно было только полакомиться, но не утолить голод. Нужно искать что-нибудь посущественнее: какого-то зверя или птицу. Но на деревьях, кроме резвящихся в листве, «воробьев», никакой крупной дичи не было. Вдруг в кустах за моей спиной послышался подозрительный шум, затем треск веток, и на большой валун в двадцати шагах от меня выскочил странный зверь и с любопытством уставился на меня.

Некоторое время мы рассматривали друг друга. Я пытался понять сгодится ли этот зверь нам с Юли на обед. Он представлял нечто среднее между лисой, барсуком и крупной кошкой. Тело его было покрыто гладким «кошачьим» мехом, хвост длинный и пушистый, как у лисы, а забавная барсучья морда была украшена широкими полосами белесой шерсти на щеках. В общем, зверь этот выглядел весьма экзотически. Темный мех на его боках лоснился в лучах высоко стоящего солнца, отливая медной краснотой.

Быстро, но не резко, чтобы не спугнуть животное, я поднял руку с пистолетом, целясь, но никем не пуганный лесной житель и не думал убегать. Он стоял на камне и смотрел на меня большими влажными глазами, в которых застыло любопытство и удивление.

«Ягу-ууу-уу-у!..» — протяжный вой шершера разнесся над лесом, действительно, чем-то похожий на вой шакала.

— Что это, Максим? — Юли, зябко ежась, прижалась ко мне, подняла лицо, освещенное луной.

— Ничего… Это шершер воет… Не бойся, сюда он не придет.

Я крепче обнял ее за плечи, вслушиваясь в леденящий душу вой. В сером свете луны, стлавшемся над дощатым полом, словно туман, проступал край деревянной лавки в углу, бревенчатые стены, крепкая, умело сработанная дверь, запертая на железный засов. Нет, сюда он не заберется. В узкое, похожее на щель, окно виден край черного неба, залитого лунным светом. Звезд совсем не видно.

Вот на фоне неба появился широкий лохматый лист, похожий на лист пальмы, и на полу, в полосе лунного света, возникла и вытянулась до противоположной стены черная тень. Пожалуй, эта тень — единственная реальная вещь в этом, похожем на сон, мире. Я снова взглянул на Юли. Она смотрела на меня, словно изучала мое лицо. Глаза у нее огромные и глубокие, как ночь за окном, и сейчас такие же серые. Сказала, как будто только что догадалась о чем-то:

Тьма… Вокруг была только тьма, из которой я выплывал, как из глубины чёрного колодца — тяжело, медленно, рывками. Сознание возвращалось, заполняя беспомощное тело, одеваясь в него, как в изношенные одежды.

Я с трудом приоткрыл веки: перед мутным взором появилась серая плоскость, уходившая в бесконечность, на которой в луже крови неподвижно лежала Юли. Спутанные волосы её были сбиты на лицо, и я не мог его увидеть. Я видел только раскинутые в стороны руки любимой, словно, пытавшиеся ухватиться за гладкий пол застывшими в предсмертной судороге пальцами.

Моя щека лежала в её крови, и я чувствовал запах этой крови, но я не чувствовал её тепла — тепло ушло…

Душа моя была пустой и холодной, а сердце казалось тяжёлым куском льда, тяготившим грудь.

Кто-то ещё был рядом. Я с трудом оторвал голову от липкого пола и покосился вправо.

Степное разнотравье мерно клонилось на ветру, разбегаясь золотистыми волнами по склонам редких холмов, похожих на уснувших в пологах трав исполинов. Глубокие чёрные тени отмечали каждую складку на их неподъёмных телах, словно, скрывая от глаз путника какие-то тайны.

Я взобрался на широкую спину одного из них, и остановился около покосившейся, изъеденной ветром и временем серой каменной плиты, вдыхая распалённого солнцем воздуха.

Пахло сухой травой, терпкими полевыми соцветиями и соленым океанским простором, который уже брезжил впереди зеленоватой дымкой, колыхавшейся в мареве жарких испарений. При виде её даже палящий полуденный жар уже не казался мне таким изнурительным, а спуск с холма стал приятной прогулкой, в отличие от долгого и утомительного подъёма.

Из-под моих ног тучи стрекочущих насекомых, похожих на земных кузнечиков или цикад, бросались врассыпную, повисая в недоумении на мохнатых метёлках трав. Сухие семена трескались и лопалась под моими подошвами. Назойливые жуки кружили над головой, норовя забраться в нос или уши, но я не обращал на это особого внимания, торопясь скорее добраться до воды. И только когда степной простор закончился обрывистым спуском в широкую бухту, я позволил себе отдых, усевшись в траву прямо на краю обрыва и любуясь открывшимся мне видом.

Внизу набегающие на берег пенные волны лениво колыхали лохматые водоросли, точили песок глубокими бороздами. Вдали, на морском просторе, маленькое рыбацкое суденышко, отважно разбивая водяные валы, медленно, но упорно двигалось в сторону тёмной земли, горбившейся унылыми склонами синих холмов на границе неба и океана. С вершины одного из этих холмов через всё небо протянулась к солнцу широкая полоса дымных облаков, словно, кто-то выстрелил оттуда светилом из невиданной пушки, и сейчас оно действительно походило на огромное, раскалённое докрасна пушечное ядро.

В доме Стояна толпились люди, пришедшие поглядеть на незнакомцев, явившихся в город в самый разгар праздника. Мы с Рэдом протиснулись на свободное пространство и остановились около массивного стола, за которым сидели трое мужчин с небритыми, тёмными от загара и пыли лицами. Они жадно ели дымящуюся кашу из закоптелого котелка, заботливо поставленного перед ними Стояном, который сидел тут же, подле стола на деревянной лавке.

Этих троих вполне можно было бы принять за обычных гивейцев. И только приглядевшись повнимательнее, становилось ясно, что это земляне. Сила доброты, светившаяся в глазах, выдавала их.

При нашем появлении один из них — на вид самый старший по возрасту — поднял рыжеволосую голову и принялся внимательно рассматривать меня. Наконец, на его вытянутом лице появилось удовлетворение, словно, он узнал во мне старого знакомого.

Рыжеволосый мужчина взглянул на сидевших рядом товарищей, и все трое поднялись со своих мест, шагнув нам навстречу.

— Так ты и есть тот самый знаменитый Камал? — спросил рыжеволосый.

Весенний ливень обрушился неожиданно и стремительно. Порывы западного ветра нагнали лилово-серые тучи. Солнце померкло, и стена дождя пролилась на иссохшую почву, принося в этот изнывающий от жары мир живительную прохладу, наполняя его сочными красками тёмно-красных бутонов и оранжево-рдеющих соцветий. Пение птиц разносилось повсюду.

Но эти краски лишь досаждали мне своим блеском, казались неуместными, а несмолкающий птичий хор наполнял душу жестокой тоской, навевал не радость, а отчуждение. Мысли о Юли тяготили моё сердце тяжёлой тревогой.

Дождевые капли ударяли в оконное стекло, стекали вниз змеящимися ручейками. Я тоскливо наблюдал за ними и за тем, как на улице за окном промокшие до нитки дети прыгали по лужам, радуясь долгожданной влаге, как и вся природа вокруг. Я завидовал их искреннему веселью, потому что не мог, как они, беззаботно наслаждаться жизнью, хоть эта жизнь и была для этих гивейских детей тяжела и невзрачна.

На крыльце кто-то зашаркал ногами, отирая с ботинок налипшую грязь. Дверь распахнулась, и на пороге появился Дев. Он скинул с плеч промокший мешковатый плащ, бросил его на лавку, стоявшую около двери.

— Ну, и хлябь кругом! Всё никак не могу привыкнуть к тому, что здесь в провинциальных городках совершенно не мостят улицы? Казалось бы, чего проще: идет себе специальная дорожная машина, выравнивает грунт, проливает его связующим раствором и сразу же укладывает дренажную систему. А на песчаной почве обжигает её до состояния стекловидной массы. Быстро, безопасно и никакой тебе грязи.

Две бронированные машины преграждали дорогу, обочины которой были засыпаны крупными каменными глыбами. За ними можно было рассмотреть каких-то людей с оружием, сидевших прямо на земле вокруг импровизированного очага и что-то варивших в дымящемся котелке.

Я взглянул на Юлия Торрену. Он уверенно кивнул: пошли! Мы приблизились к блок-посту, и нам навстречу сразу же вышло несколько человек.

Мрачные лица, словно, вырубленные топором из корявого дерева, ничего не выражающие глаза. Разнородная униформа: что-то от народной армии, что-то от карателей. В дополнение к этому на головах у всех были странные округлые приплюснутые шапки из шкур животных, верх которых был выделан грубой красной тканью.

— Кто у вас старший? — спросил Юлий Торрена.

— А что? — пренебрежительно сплюнул в пыль мордатый здоровяк с близко посаженными маленькими глазками на бритой голове.