Зловещий багровый след тянулся за этим драгоценным камнем.

Едва очутившись в руках человека, он окунулся в теплую свежую кровь, и, возможно, именно это придало ему какое-то таинственное, мистическое свойство приносить несчастье…

Впрочем, разумнее предположить, что причиной всему была просто извечная порочность человеческой натуры.

Рабочий, под ударом кирки которого алмаз, сверкнув искрой в колеблющемся пламени факела, вывалился из кома голубой глины, соблазнился величиной находки. Он рассек себе ногу, засунул камень глубоко в рану и обмотал ее грязной тряпкой, оторвав кусок набедренной повязки, составлявшей всю его одежду. Таким образом он надеялся скрыть алмаз и вынести его из рудника.

Безболезненнее и проще было бы проглотить камень. Однако, хотя в те времена и не существовало еще рентгена, власти сумели найти действенный метод борьбы с подобной уловкой. Согласно правилам никто из рабочих не мог покинуть охраняемую территорию, прежде чем по окончании смены дважды не опорожнит кишечник. Нечистоты периодически промывали сквозь специальные сита-грохоты, чтобы отсеять возможные драгоценные крупицы…

Этому приему меня научил старый кореец. Серия из трех ударов: первый — кулаком в солнечное сплетение, противник сгибается и наклоняется вперед, подставляя подбородок под второй удар — локтем той же руки, от которого голова его откидывается назад, открывая горло для третьего, завершающего удара — ребром ладони из верхней точки дуги, описанной рукой. Рассказывать, как будто долго, но со стороны это выглядит иначе: мелькнула рука вверх-вниз с одновременным поворотом корпуса влево-вправо, и стоявший рядом человек вдруг осел и свалился, как тряпичная кукла.

Так случилось и в этот раз, правда, из-за того, что парень был ростом под два метра, пришлось применить вариант, в котором первый удар идет в пах, второй — в солнечное сплетение, а третий — сзади по шее у основания черепа. Отчетливый хруст сломанных позвонков свидетельствовал о том, что прием проведен успешно. К сожалению, пользы все это принесло не более, чем тренировочная разминка, — в карманах у него было много всякой дряни, но только не то, что я искал. Минуту спустя мой «мустанг» стирал покрышки, вырываясь в крутом вираже на магистральное шоссе Е-20.

Нажав кнопку радиотелефона, я послал записанный в памяти аппарата код вызова. Трубку на другом конце канала связи подняли сразу же — моего звонка ждали.

— Клиент отбыл, товар некондиционный.

Сквозь иллюминаторы были видны одни облака, мы летели на высоте двадцати тысяч футов. Салон, как это обычно бывает на непопулярных маршрутах в это время года, был наполовину пуст. Никто из пассажиров не привлек моего внимания, не показался мне потенциальным противником или «хвостом». Я отвернулся и глядя на причудливые белые башни, горы и холмистые равнины проплывающих под нами облаков, снова и снова прокручивал в уме порядок действий после того, как прибуду в Осло. Потом мысли мои переключились на события давно прошедших дней. Как начиналась вся эта история, в результате каких переплетений событий, случайностей я лечу сейчас в незнакомый мне город, где, возможно, придется рисковать своей жизнью?

…Два мальчика копали ямы под саженцы в школьном саду. Был яркий весенний день, какие не редкость в этом старинном южном городе, "матери городов русских", как называли его в древних летописях. Внезапно один из них заметил в крошащейся глине, перемешанной с мокрым от недавно сошедшего снега песком, какую-то маленькую, потемневшую от сырости коробочку. Мальчики рассматривали ее, сталкиваясь лбами, вырывая в нетерпении друг у друга из рук. Кожаная, с полустертым тиснением, коробочка раскрылась, и из нее выпал, сверкнув на солнце гранями, прозрачный камешек величиной с косточку от персика и примерно такой же формы. Старший и более решительный забрал камешек себе, коробочка досталась младшему.

Закончив работу, мальчики вернулись в школу. На перемене старший подошел к двери вестибюля и, вынув из кармана камешек, стал смотреть сквозь него на солнце, как обычно он смотрел через осколки цветных стеклышек. Но сквозь камешек ничего не было видно — свет дробился в многочисленных гранях, отражаясь на дверь солнечными зайчиками. Потом мальчик провел камешком по стеклу, осталась белая матовая царапина, хорошо видная на гладкой поверхности. Прикусив от усердия губу, он начал старательно выводить на стекле свои инициалы.

Работу прервал молодой учитель физики, который отнял у вредителя камешек и положил его себе в карман, пообещав вызвать в школу родителей, чтобы они вставили новое стекло. Но прошло несколько дней, учитель не вспоминал о случившемся, а стекло, украшенное недописанной буквой «Д», кто-то выдавил портфелем во время суматохи на большой перемене, и его заменили новым. Довольный тем, что его поступок не стал известен строгому отцу, мальчик вскоре забыл о камешке и о том, как красиво блестел он на солнце. Попросить его у учителя, потребовать вернуть находку ему и в голову не приходило; камешек исчез безвозвратно, как исчезали рогатки, пугачи и другие недозволенные предметы. Коробочка, доставшаяся младшему, тоже где-то затерялась.

Мне открыла приветливо улыбающаяся пожилая дама. Пригласив меня в маленькую гостиную, она извинилась и вышла. Не успел я подумать, что она поступает неосторожно, впуская в довольно поздний час незнакомого человека в дом, где, насколько я знал, она была одна, хозяйка вернулась, а вслед за нею в гостиную вошел пес, при взгляде на которого у меня исчезла всякая охота делать резкие движения. Пес улегся у камина, положил массивную горбоносую голову на вытянутые лапы и исподлобья внимательно глядел на меня. Он не был таким большим, как дог или немецкая овчарка, но его коренастое туловище с рельефной мускулатурой под короткой светло-желтой шерстью, испещренное темными поперечными полосами, говорило о значительной силе. Пит-бультерьер, именно эту породу под давлением общественности запретило держать английское законодательство после того, как погибла девушка, растерзанная своим Бинго, и пострадал ребенок, на которого в парке напал сорвавшийся с поводка пес. Впечатляющие фотографии обошли всю прессу. Врач, осматривавший пострадавших, заявил журналистам, что в своей практике видел такие раны лишь однажды, когда оказывал помощь укротителю, на которого набросился взбесившийся тигр. В Германии собак этой породы необходимо регистрировать в полиции, и владение ими приравнивается к ношению холодного оружия.

Было уже поздно, и хозяйка гостеприимно предложила мне спальню своего сына, который по ее словам путешествовал с друзьями на яхте в Средиземном море. Не знаю, много ли она получала за содержание конспиративной квартиры, но дом, обстановка и она сама выглядели вполне респектабельно.

На следующий день после ленча я вышел на набережное шоссе подышать соленым воздухом моря. Из проезжавшего мимо темно-зеленого «вольво» высунулся водитель быстро передал мне сквозь полуопущенное боковое стекло небольшой пакет, после чего на хорошей скорости удалился в юго-западном направлении. Вернувшись в дом, я принялся изучать полученные документы.

В начале второго я вышел, чтобы позвонить по телефону. Конечно, я мог сделать это и из холла, но, осторожности ради, решил воспользоваться автоматом. Миновав две ближайшие будки, я зашел в третью и, опустив монетку, набрал нужный номер. Все это вместе с разговором заняло минут двадцать. Когда я, возвращаясь, подходил к дому, то заметил дым, вырывавшийся из окна моей спальни. Меня это неприятно удивило — такой оперативности от противника я не ожидал.

В прохладном зале Музея кораблей викингов, расположенного на небольшом полуострове Бюгдё в южной части Осло, было тихо. Несколько посетителей медленно переходили от экспоната к экспонату, вполголоса обмениваясь впечатлениями. Я остановился у древнего корабля, прекрасно сохранившегося, несмотря на то, что до того, как попасть на невысокий постамент и оказаться обнесенным бархатными шнурами, он пролежал тысячу лет в морской воде. Голова фантастического чудовища, напоминающая голову крокодила, скалила зубы на высоко поднятом изогнутом форштевне «драккара». Когда я бываю в музеях, меня всегда охватывает какое-то чувство нереальности настоящего, мне кажется, что я сам и весь современный мне мир с его суетой, смрадной техникой, бессмысленной погоней за миражом счастья, выливающегося в конце концов в бокал коктейля, постельную радость или приобретение престижной игрушки, вроде «мерседеса» новейшей модели, не существуем, а реально были, есть и всегда будут. Вот эта маска египетского фараона, цеп древнего земледельца, амфоры, которыми пользовались древние греки, что вот сейчас выйдут пропахшие морем рыжебородые громкоголосые богатыри и рассядутся по своим скамьям в черной от смолы ладье… Что стоит наша воля, наше мужество и наша сила перед этими людьми, отправляющимися в Mare Tenebrarum — Море Мрака на сшитом из пружинящих тонких досок «драккаре», не имевшем даже палубы? Как мог Лейф Эриксон за пятьсот лет до Калумба пересечь Атлантический океан и обосноваться на Ньюфаундленде? Что пришлось вынести его людям, прежде чем они построили себе хижины на побережье Лабрадора, или Винланда, как они его называли? И отчего погибли они? Чума, занесенная из Европы, или ночной набег свирепых орд краснокожих дикарей, потрясающих каменными томагавками, заставили забыть на тысячу лет о том, как скрипели, вползая на прибрежный песок, днища кораблей норманнов? Кто помнит сегодня, как блестел дамасский клинок сарацина, скрещиваясь с широким мечом варяга в ночном бою под Сарагоссой? Как рычали золотые львы, охранявшие трон Багрянородного, византийского императора, когда в зал тяжелой поступью входил конвой наемников-северян?..

Весло ли галеры средь белых льдин

Иль винт рассекает море

У волн, у времени голос один:

Было очень жарко, и, наверное, поэтому, когда я открыл глаза и увидел склонившиеся надо мной страшные черные рожи, обрамленные вздыбленными космами, мне показалось, что я попал в ад, и это черти разглядывают меня, уточняя, в каком круге подвергнуть соответствующей кулинарной обработке.

Однако, секунду спустя, я догадался, что это всего лишь папуасы, представители одного из многочисленных племен, населяющих Западную Меланезию. В отличие от моей, их одежда больше соответствовала местному климату и состояла из тоненькой веревочки, охватывающей бедра и поддерживающей специальный футляр, или чехол, надетый на половой член. Футляр этот был сделан из чего-то, напоминающего гигантский высохший стручок или оболочку длинной тыквы, и своим ярко-желтым цветом резко контрастировал с землисто-серой кожей папуасов. Кончался он набалдашником, наподобие ножен кавказского кинжала, а размеры его достигали — думаю, что скорее из тщеславия — полуметра или немного больше.

Зато на шее у каждого висело роскошное украшение — ожерелье из сушеных головок неизвестных мне грызунов, напоминающих крыс. Головки были нанизаны на сплетенные из волос шнуры и перемежались кисточками растрепанных побегов пальмы, раковинами и разноцветными стеклянными бусами.

Все эти подробности я рассмотрел несколько позже, а пока обрадовался, заметив сосуды из полых колен бамбука, в которых что-то плескалось.

Когда я, наконец, добрался до сиднейского отделения внешне-экономического объединения «Ассунты», оказалось, что несмотря на мои предположения, задержка имела некоторые неприятные последствия.

Впрочем, «неприятные» — сказано слишком громко. Просто, пока меня не было, несколько раз звонил и даже заходил какой-то человек, отказавшийся что-либо сообщить о себе. По описанию, сделанному секретаршей, бестолковой и любопытной старой девой мисс Макгроу, я не догадывался, кто бы это мог быть.

Пустяковое это обстоятельство почему-то обеспокоило меня. Как любит выражаться одна моя знакомая, "всякая вещь должна быть на своем месте". Неопределенность раздражала меня, вносила какую-то тревожную нотку в привычный ритм налаженного существования. "Старею", — думал я, сердясь на самого себя за необоснованную тревогу. Когда-то всякое неожиданное и непонятное событие, напротив, вызывало прилив любопытства, желания действовать. Но хотя мне стукнуло сорок с хвостиком, дело, как я понимал, было вовсе не в возрасте. Просто за два последних года пришлось пережить немало физических и духовных травм, от которых я не до конца еще оправился. Да и разленился я здесь…

Далекое путешествие, перемена обстановки не принесли облегчения, как я надеялся. Все чаще меня охватывали приступы ностальгии, снились родные места, Город, стерильная чистота кварталов Печерска, жизнерадостная, здоровая грязь переулков Подола и Шулявки, серая брусчатка Центра, пыль и песок дарницких улиц. Я вспоминал светлые залы консерватории и заселенные бомжами чердаки и подвалы, видел дворы, то мрачно-сырые, зажатые между покрытыми зеленым мхом глухими кирпичными стенами, то залитые солнцем, наполненные цветущей сиренью, распахнутые теплому летнему небу. Бело-голубые башни Софии, облака над пирамидками каштанов, искрящаяся ширь реки, мелкий песок Труханова острова… Черные громады туч над крестом Владимира, голуби, вспыхивающие белыми точками на их фоне, гром, сплошная стена ливня, дождевая вода, стекающая по стеклу двери случайного убежища подъезда. И снова солнце, радуга, купающиеся в лужах воробьи… Мне чудилась розовая полоска рассвета над бесконечно далеким, тонущим в синем тумане горизонтом, ажурная беседка Владимирской горки, я чувствовал тепло руки на своей озябшей от ночной прохлады шее, липкие перила широкой гулкой лестницы в старом доме, шершавую кору деревьев парка, тяжелый чугунный холод ограды моста, скользкую гладь поручней троллейбуса. Пушистый, мягкий снег, клейкие листочки бледно-зеленых, едва распустившихся кленовых почек, выгоревшая от зноя шершавая трава, мокрые листья — желтые, буро-зеленые, коричневые… Запахи, звуки, тени, пятна света, калейдоскоп лиц… Нет, надо ехать домой!

Доктор Эванс оказался высоким, представительным джентльменом лет шестидесяти. Его белая шевелюра красиво сочеталась с румяными щеками и таким же носом, свидетельствующим о жизнелюбии почтенного кавалера ордена "Звезда Индии".

Мой доклад собрал человек двести любителей этнографии. В обширном помещении университетской аудитории, арендованной специально по этому случаю, они как-то терялись и казались совсем маленькой группкой. Это могло бы болезненно повлиять на какого-нибудь более самолюбивого лектора, но меня вполне удовлетворил искренний интерес, проявленный слушателями к некоторым пикантным подробностям моих приключений.

После того, как я ответил на все вопросы и председательствующий объявил об окончании заседания, публика начала расходиться. Я уже был готов вздохнуть с облегчением и поздравить себя с успешным завершением культурной миссии, как ко мне подошел молодой человек, которого я заметил в первом ряду еще во время доклада. В отличие от большинства слушателей, он не задавал никаких вопросов, но сейчас, как мне показалось, хотел о чем-то спросить.

— Мистер Майнер… — Казалось, он никак не может решиться.

— В здоровом теле — здоровый дух. Так говорили древние. Ваш дух сейчас вполне здоров и силен, как и тело, он готов оказать нам стойкое сопротивление. Но если дух — нечто нематериальное и руками его не пощупаешь, то тело в нашей власти. А через него мы можем добраться и до духа. Вы не подумали об этом? Когда мы сделаем ваше тело больным, когда превратим его в дрожащий от боли кровоточащий кусок студня, — а это мы умеем, — ваш дух тоже будет сломлен…

Человек, произносивший эту тираду, сидел с самодовольным видом, откинувшись на спинку кресла. Судя по всему, он явно был местным жителем, так как иммиграционная служба Австралии не дает въездных виз лицам, страдающим избыточным весом, объясняя это нежеланием перегружать государственную систему здравоохранения. Его тройной подбородок свисал на пухлую грудь, глаза, пока он упивался своим красноречием и выстраивал не сулящую мне ничего хорошего логическую цепочку, остекленели, как бы повернулись внутрь, похоже, в тот момент он даже не видел меня, перед его умственным взором проплывали некие абстрактные символы-иероглифы, смысл которых он пытался мне растолковать.

Тело мое действительно было в их власти. Совершенно обнаженный, я лежал на широкой кровати, руки были прикованы наручниками к изголовью, ноги двумя ремнями удерживались в разведенном состоянии. Я не мог воспользоваться методикой знаменитого эскаписта Гудини и «разобрать» суставы кисти, чтобы потом вытащить ее из браслета, так как не в состоянии был пошевелить руками. Я даже не мог потереть себе шею, которая ужасно болела. Наверняка петля Ларри оставила на ней странгуляционную борозду, и хорошо еще, если этот застенчивый любитель-этнограф не повредил мне хрящи гортани.

Но кое в чем мой собеседник ошибался. Несмотря на беспомощное состояние, им никогда не удастся сломить мой дух пытками. У меня было по меньшей мере две возможности оставить их в дураках, как говорят блатные, "нарисовать себе лодочку, сесть в нее и уплыть".

Обед проходил в непринужденной обстановке. Хотелось бы сказать: "в дружественной", чтобы этот газетный штамп выглядел совсем законченным, но поскольку за столом присутствовал Ларри, почему-то дувшийся на меня, такое определение оказалось бы явной натяжкой.

Впрочем, я мог понять беднягу. Его правая рука висела на груди, поддерживаемая в полусогнутом состоянии широкой черной лентой, сделанной, кажется, из галстука. Это обстоятельство мешало ему в полной мере отдавать должное седлу барашка с гарниром из зеленых бобов. На его месте я тоже чувствовал бы раздражение.

Кроме нас двоих, толстяка-хозяина и безмолвно прислуживающего негра, в столовой находилось еще несколько человек, до сих пор совершенно мне незнакомых. Правда, перед обедом меня им представили (остальные, кажется, знали друг друга и раньше), но кроме имен, которые мне ничего не говорили, я не получил никакой информации. Пришлось догадываться, полагаясь на свою наблюдательность и интуицию.

Справа от хозяина сидел сморщенный старичок с быстрыми маленькими глазками, остро посверкивающими из-под густых седых бровей. Такие мумифицированные джентльмены, как и их подрумяненные, расфранченные по последней молодежной моде сверстницы, массами путешествуют по всем континентам, живо интересуясь достопримечательностями. Кажется, только Антарктида пока что избежала их любопытного внимания, но Северный полюс посещают даже инвалиды на колясках.