Стояла прозрачная ночь со звенящими звёздами и нежным воздухом, всё было призрачно, как дыхание спящего человека, но через несколько часов обязательно придёт яркий, взрывающийся день с улыбчивым солнцем и суетными улицами. Этот день поставит сотни препятствий на пути к цели, и только саамы отважные и упрямые смогут взять высоту своей жизни и сложить о ней легенды. Бог задаёт нам планку и ждёт, чтобы мы её обуздали, и, право же, безумно расстраивается, когда мы сдаёмся, когда мы лишаем Его удовольствия зрелища, которое лежит в основе бытия. Он захотел зрелищ и создал землю, населил её людьми и заявил, что жизнь — ТЕАТР.

Было восемь часов утра. На дубовом столе лежало несколько рисунков с моделями одежды, рядом стояла чашка с растекающимися по стенкам, причудливыми узорами, чуть поодаль салфетка с коричневым ободком от кофейной жижи. Из коридора доносился голос молодой женщины, разговаривающей по телефону:

— Инга, что значит кабан, бегущий по облакам? Что? Я тебя не понимаю. Что? Кабан, бегущий по облакам! Я не Вера, а Марина. Да, да. Ладно, Инга, я тебе потом позвоню. Я спешу. Я к тебе приеду на следующей неделе, ПРИЕДУ К ТЕБЕ! Что привезти? Хорошо, хорошо. Пока! Спасибо. До встречи!

Обед — счастливое время для всех тружеников и тружениц Москвы. Марина отправилась в любимую пиццерию неподалёку от ателье.

Было серо, пасмурно, но она шла по Большой Дорогомиловской улице большой походкой, высоко задрав голову, пружиня на каждом шагу, и краем глаза ловила растревоженные взгляды мужчин. Ведь и теперь при хорошем освещении, свежевыкрашенном лице и бодром настроении она ещё ОГО-ГО. Но вдруг она заметила старуху с вылезшими глазами, под которыми болтались два пожелтевших мешка, из которых расплёскивалось презрение к миру. Она деловито прохаживалась вдоль тротуара и съехавшим ртом пускала клубы дыма, куря сигарету в мундштуке. Старух была одета в драное коричневое пальто и держала в руках портфель с блестящей застёжкой. Больше всего Марину поразило выражение её лица — на нём было отображено невероятное усилие мысли, сосредоточенности и целеустремлённости. О чём она могла думать?

Марина ещё раз обернулась на старуху и прокляла всё на свете — опять появилось смутное ощущение преследования. Она оглянулась и, не найдя никого, кто мог бы заинтересоваться её персоной, направилась дальше, к шоссе.

Перед ней неслись два потока машин — один с белыми огнями спешил в центр, другой, с красными хвостами, улепётывал от него. Брань водителей, мигание поворотников, бегающие дворники — всё сметалось на их пути, всё, что мешало. Марина стояла неподвижно, закололо сердце, закружилась голова, за несколько секунд промчалась вся жизнь с её бессмыслицей, неразрешёнными вопросами, обидами и нежностью, и ей уже стало казаться, что город вымер и по улицам бегают мертвецы с портфелями: кто-то остервенело крутит руль ржавой машины, кто-то пудрит продавленный нос и взбивает выцветшие букли. Она почти перестала дышать. Сделала шаг вперёд. Резкий гудок автомобиля…

Но он пронёсся мимо, а взбешённый водитель, вытащив кулачище, еле просунувшийся в окно, чуть не смазал Марину по носу. Она вздрогнула, посмотрела вслед уезжающему жёлтому такси, машинально перешла дорогу.

Наташа стояла на лестничной клетке и остервенело жала на кнопку лифта, когда сзади раздался оглушительный скрежет. Обернувшись, она увидела вчерашнего гостя, борющегося со стремянкой. Девушка оцепенела, он, кое-как прислонив лестницу к стене, широко улыбнулся.

— Вадик! — крикнул он, но противная стремянка опять начала вытворять немыслимые па.

— Наташа, — представилась девушка и бросилась на помощь Вадику, чьи тонкие руки, облачённые во фланелевую рубашку застиранного цвета, никак не могли удержать алюминиевое чудище.

— Спасибо большое. Вы меня очень, очень выручили. Могло случиться короткое замыкание, — тихо выдохнул Вадик, пряча лохматые манжеты от её взгляда.

— Не за что. — И Наташа смутилась за Вадика.

В воскресенье воздух особенный, солнце особенное, звуки тоже особенные, они лениво льются, словно отдыхая и требуя, чтобы и ты отдыхал. Марина лежала в кровати и представляла, как Михаил будет её целовать, какие цветы принесёт на первое свидание, куда они отправятся ужинать, и ей уже чудился запах рыбы, нет, баранины с жареным луком, а, может быть, просто картошки и сельди — жирной, пахучей сельди под каким-нибудь соусом. Но до этого надо было растормошить Наташу, сходить с ней в музей, в парикмахерскую и что-нибудь купить из одежды — племянница обожает вязаный трикотаж. Как всё успеть?

Марина вскочила и забегала по квартире, одновременно намазывая бутерброд, ставя чайник и заправляя кровать, а потом ещё не мешало бы и себя привести в порядок — выщипать брови, эпиляция, маникюр, педикюр, маска, краска, костюм и хорошее настроение!

В четверть третьего Марина была готова. В музей они, конечно же, не попали, но ничего, терпеливый Гейнсборо подождёт, а вот усовершенствовать Наташу поважнее живописи, поэтому в три часа дня девушка восседала перед зеркалом, в раму которого едва помещалось её лицо, а двое гибких молодых людей суетились рядом. Они были одеты во всё чёрное, их волосы были выкрашены в иссиня-чёрный цвет, руки проворно орудовали расчёсками, ножницами, кисточками для краски — немножко формы, немножко цвета и много денег.

И Марина тоже кружила около племянницы и пела ей в уши, какая ты красивая, какие у неё шелковистые волосы, безукоризненно прямой нос. От всего этого усовершенствования у Наташи перед глазами поплыли разноцветные пузыри, и, когда причёска была готова, она тихо расплакалась. Марина обняла её и расплакалась тоже, но не очень, так, чтобы макияж не потёк.

И вот в пять часов раздался долгожданный звонок от Михаила. Марина вдруг успокоилась, сменила тон на холодно-отчуждённый, даже деловой. Договорились встретиться в восемь около Большого театра.

Около аллеи притормозило жёлтое чумазое такси, из него вылез великан. Он с явным осуждением посмотрел на сдувшееся колесо, приподнял кепку и вдумчиво почесался, потом наклонился, подобрал опавший листок клёна, другой, третий…

Через четверть часа он перетягивал проволокой рыжий, нахальный букет. Великан поместил в его сердцевину нос и хорошенько втянул в себя воздух, листья задрожали и чуть было не поддались могучему дыханию его лёгких.

Таксист по имени Иван открыл багажник и извлёк оттуда запасное колесо. Втиснув домкрат под брюхо машины, он с лёгкостью оторвал её от земли. Сменив колесо, он вытер руки чистым куском материи и уселся за руль. Иван с нежностью взглянул на огненный букет, пугливо вздрагивающий при каждом толчке машины. Через триста метров стремительно бежавшей ему навстречу дороги, проведённых в полной гармонии с самим собой, Иван был застигнут врасплох юным шалопаем, выросшим неведомо откуда и ринувшимся прямо под колёса.

Ивана прошиб холодный пот, дрожь сотрясла исполинское тело, а правая рука сама собой сложилась во внушительный кулак. С трудом протиснув его в окно, он обрушил такой вдохновенный поток брани, что вряд ли ещё когда-нибудь молодому олуху захочется поиграть в мяч у дороги, где разъезжают жёлтые такси.

Разволновавшись, что позволил себе лишнего, Иван быстро закрыл окно, тряхнул головой, с досадой посмотрел на букет — и опять блаженное выражение проявилось на его лице.