По сигналу стартера всадники пришпорили лошадей, и те рванулись по первому кругу. Ритмичный цокот копыт по дорожке отдавался в ушах Шань Фена, как грохот камней, катящихся в ущелье. Глухой, навязчивый стук. Ему вторило эхо голосов возбужденных зрителей на деревянных трибунах. Вот наездники в ярких куртках понеслись уже вдоль противоположной стороны ипподрома, потом поворот — и новый круг.

Молодой китаец оторвался от зрелища и поднялся по ступенькам в коридор, где находилась администрация. Он заглянул в последнюю, приоткрытую дверь. Сидящий за столом краснолицый европеец, увидев его, вздрогнул, но Шань Фен сразу отпрянул, как будто ошибся, и усмехнулся хитрой мальчишеской улыбкой. Выйдя на улицу, юноша немного подождал и отправился бродить, словно бы без всякой видимой цели.

Странные в Шанхае улицы, подумалось ему. Широкие бульвары и проспекты ухожены благодаря французской концессии, выкатаны повозками, рикшами и даже автомобилями. Но заранее нипочем не знаешь, когда главные городские артерии вдруг превратятся в дремучие извилистые переулки. Достаточно ошибиться поворотом, зазеваться на пару минут — и ты уже совсем в другом мире. Солнечный свет тускнеет, еле пробиваясь сквозь тенты, натянутые на стенах, и сквозь развешенное на задних дворах белье. Заблудиться — пара пустяков, особенно если ты нездешний.

Впереди китайца шагал, а точнее, почти бежал, задыхаясь от чрезмерного усилия и страха, человек в элегантном сером костюме. Тот самый господин из конторы ипподрома. Он родился не в Шанхае и даже не в Китае и сейчас предпочел бы никогда не уезжать из родного Ньюкасла на поиски работы в город, который так и остался ему чужим.

Шань Фен шел за ним, не отставая, только чуть ускорив шаг: он не спешил, так как хорошо знал дальнейший путь. Парень перемигнулся еще с одним китайцем, стоявшим около окна какого-то дома, и сделал ему знак идти вниз по улице, но тот притворился, что не понял, и направился к перекрестку, где обычно останавливались извозчики. Однако нынче утром там никого не было. Паника толкала англичанина в самые пустынные и темные переулки, и теперь его грузная фигура ринулась в узкий тупик, в конце которого уже стоял Синь.

Наконец-то нам удалось расшифровать первый из найденных в Палестине папирусов. Мы не нашли там того, что нас интересовало, и потеряли всякую надежду обнаружить хоть какие-то следы объекта наших поисков. Однако благодаря стараниям некоторых ценных «друзей» начинает вырисовываться более-менее полная картина.

Свет на нее пролили рукописи, на исследование которых ушло более двух месяцев. Египетский жрец Гамир достаточно ясно высказался по поводу «тайны сосудов».

Теперь-то и начнется настоящая работа. Нужно хотя бы теоретически выяснить, как действует то, что он упорно называет «дыханием Сета». Ответив на этот вопрос, мы займемся другими папирусами, чтобы понять, где находятся сосуды.

На изучение понадобится много времени, возможно, годы. Пока я еще могу надеяться на поддержку и финансирование ложи. Из Берлина, через собратьев, весьма ценную помощь оказывает общество «Врил».

[5]

Хотя М. предупредил меня, что некто из баварского «Германского ордена»

[6]

собирается чинить нам препятствия.

Дитрих Хофштадтер разглядывал себя в зеркале. На лбу и в уголках глаз уже появились морщины, волосы стали редеть, хотя лицо выглядело еще довольно молодо. Ему очень не нравилось то, что с возрастом он все более становится похож на отца, барона Генриха Хофштадтера.

Штурмбанфюрер окунул лезвие в тазик с теплой водой и, намылив щеки, начал бриться. Вытершись, он маленькими ножницами подровнял усики. Уже давно послали человека встречать гостя, и тот появится с минуты на минуту, а Хофштадтеру хотелось выглядеть безупречно. Это не означало, что он в другие дни за собой не следил, просто сегодня представился особый случай.

Дитрих бросил взгляд за окно. С востока опять надвинулись облака, повеяло холодом, и макушки деревьев заколыхались. Хофштадтер неспешно оделся, накинул пальто и, зажав в зубах сигару, вышел в сад. Казалось, зима никогда не кончится.

Почти сразу вдалеке затарахтел мотор приближающегося автомобиля.

Раньше они ни разу не виделись и при первом рукопожатии глядели друг на друга с недоверием.

С грохотом, заглушившим крики толпы и залпы фейерверков, появился длинный дракон из дерева и бумаги. Город отмечал весенний праздник — китайский Новый год.

Жители Поднебесной хотели в этот день позабыть о бедах, которые давили со всех сторон: о забастовках минувшего года, о военных правителях, о бойкоте японских товаров, об иностранном вмешательстве в судьбу страны, о растущем недовольстве, о националистическом правительстве Гуанчжоу, или Кантона,

[15]

как его называют европейцы, и о коммунистических движениях. Китай охватила веселая лихорадка, и все потонуло в совместном ритуале изгнания злых духов.

В праздничной толчее Шань Фен разглядел Генриха Хофштадтера в белом льняном костюме и панаме — тот пытался проложить себе дорогу сквозь толпу. Старика окружила стайка ребятишек, и он выронил пенсне и кожаную сумку.

Юноша оказался проворнее профессора и бесстрастно подал ему сумку. Пальцы немца инстинктивно нащупали под курткой револьвер, но, узнав помощника, он успокоился и поднял пенсне. Китаец жестом предложил следовать за ним.

Старик пытался держать себя в руках и не терять бдительности, но Шань Фен заметил, что Хофштадтер очень взволнован: ученый много лет ждал этой минуты. По лабиринту постепенно сужавшихся улиц, закиданных отбросами, они подошли к молу. Город вдруг совсем опустел. Только за углом на ступеньках сидел слепой с воспаленными веками и что-то бормотал себе под нос.

Уже год и тридцать семь дней я нахожусь в Китае. Решил все записать, чтобы, если удастся завершить миссию, присоединить их к документам и дневникам, предусмотрительно оставленным в моем Шанхайском кабинете.

Ситуация пока под контролем, но не думаю, что надолго.

Небо все время ясное, и я молю бога, чтобы разразилась буря или на худой конец хоть что-то встряхнуло бы меня и вывело из оцепенения.

Целыми днями не выхожу из каюты. Сегодня подошел к зеркалу и сам себя не узнал: борода нечесаная, под глазами круги, одежда мятая и грязная… Монокль куда-то подевался. Может, погребен под грудой записей и карт на столе. Интересно, что бы сказала супруга, увидь она меня сейчас…