«Этот мир по крайней мере знаком. Но что остается? Жить, пока жизнь не станет нестерпимой. И что тогда? А затем? А потом?» Гуляешь с собакой, стоишь в очереди, просыпаешься среди ночи — и вдруг понимаешь, что можешь совершенно съехать с катушек, лишиться разума, перейти грань, свернуть за угол и оттуда уже не найти дороги назад. Первый роман Роберта С. Джоунза (1954–2001) — о сознании и реальности, о человеке, который балансирует на грани безумия, изнемогает от страха перед жизнью и с трудом, почти против воли, возвращается в якобы нормальный мир, где по-прежнему обречен. Это книга о боли, ужасе и человечности. Впервые на русском языке.
Предисловие
В начале девяностых я работала в одном комитете: нам следовало выбрать десять начинающих писателей, которые в тот год получат награды от Фонда миссис Уайтинг — гранты для авторов, чья слава не успевает за талантом, кто со временем станет известен и чьи финансовые проблемы, как мы надеялись, эта награда решит. Дебора Айзенберг, автор великолепных рассказов, номинировала молодого романиста по имени Р.С. Джоунз, у которого незадолго до того вышла первая книга «Сила притяжения». То была, насколько я помню, бесспорная кандидатура. Комитет единодушно согласился: книга не просто изумительно оригинальна и глубока — от нее к тому же не оторвешься. Я смутно помню, как мы с Робертом Джоунзом познакомились на церемонии: обаятельный, довольно застенчивый парень, потрясенный, слегка смущенный — даже чуточку встревоженный — почестями и вниманием.
Время шло, многое изменилось. Р. С. Джоунз опубликовал второй великолепный роман, «Шаг в пустоту», а затем бросил писать беллетристику. Он стал редактором, одаренным, любимым редактором и наконец — так случилось — моим редактором. Его романы мы не поминали, потому что Роберт совершенно явно не желал о них говорить. Однажды вечером, после позднего ужина с литрами алкоголя, я не выдержала и сообщила Роберту, как восхищаюсь его книгами. И в ту же секунду раскаялась: я будто вспомнила его давнее преступление, о котором, как он надеялся, не помнит ни одна живая душа.
Время шло. Роберт заболел. И хотя все Робертовы писатели (ибо мы себя воспринимали так) и все его друзья знали, насколько серьезна болезнь, смерть Роберта летом 2001 года застала нас врасплох — прямо скажем, потрясла. Вот лучшее, пожалуй, что можно сказать про горе: отчасти оно милосердно отбивает память. В моих воспоминаниях о том периоде зияют громадные дыры, воспоминания, стертые подчистую, но я помню, как со Сьюзен Уайнберг, старшим вице-президентом и редактором «Харпер Коллинз», обсуждала на встрече после поминок, нельзя ли переиздать романы Роберта.
Наконец, к счастью для нас всех, это случилось. И сейчас, перечитывая «Силу притяжения», я отчетливо вспоминаю, каково было открыть этот полный сострадания, удивительный, горестный и смешной роман впервые почти десять лет назад. Я помню все, кроме изумления, ощущения, будто открываешь нечто сверхъестественное, — чувства эти возможны лишь в первый раз, и я завидую тем, кто впервые читает роман.
Я помню, как старалась не забывать вдыхать и шевелить пальцами. Как порою меня подмывало глянуть в зеркало — проверить, возможно ли, чтобы волосы у человека в буквальном смысле встали дыбом. Я остро ощущала, как моргаю и, что странно, как течет по венам кровь, как паутинки крошечных капилляров пульсируют в руках и ногах. И я помню, что каждую минуту наслаждалась — хотя во второй раз я наслаждалась больше. Может, потому что роман оказался еще удивительнее, еще жалостливее, горестнее и смешнее, чем я помнила.
Часть первая
КРОВ
1
«Я уменьшаюсь», — с удовольствием отметил Эммет, сунув руку в карман джинсов, чтобы достать ключи.
Карман стал таким просторным, что Эммет без труда смог запустить туда кулак целиком и повращать.
«Он теперь почти как муфта», — изумился Эммет, доставая ключи.
Пока его рука путешествовала в кармане, брюки чуть спустились с талии. Эммет мысленно дал себе задание купить новый ремень и затянуть его потуже. Он провел рукой по гладкой коже под рубашкой.
Едва Эммет вышел на улицу, его ослепило солнце. Дома всегда царил полумрак, даже днем. Эммет специально его поддерживал, чтобы спастись от жары, да и к чему эти жизнерадостные солнечные лучи, когда приходится сидеть взаперти. На мгновение все вокруг стало расплывчатым и прозрачным, словно рентгеновский снимок. Эммет терпеливо поморгал, и мир восстановился.
2
У бабушки Эммета на границе ее частного владения была большая оранжерея, с садовником — старым японцем. Когда мать куда-нибудь уезжала, Эммет любил сидеть в оранжерее и наблюдать, как садовник возится с розами и камелиями — они росли в деревянных ячейках, которые японец делал из пустых ящиков для винных бутылок. Почва, которой он присыпал корни, пахла как-то особенно, Эммет нигде больше не встречал такого запаха: тяжело и густо, почти как пища.
Мать обожала гардении. Эммет не видел, чтобы она украшала ими волосы, но на бюро у нее всегда стояла фотография: мать, совсем молодая, с белой гарденией над левым ухом. Губы накрашены, и оттого кажется, что они пухлые и улыбаются. Жирные дуги бровей будто нарисованы черной сурьмой. На лице — не то удивление, не то сомнение. Садясь вечером расчесывать волосы, мать так смотрела на фотографию, что было ясно: на снимке она кажется себе очень красивой и невинной. Эммету же ее накрашенное лицо и жесткая прическа напоминали сотрудника похоронного бюро.
На фотографии самый большой лепесток касался выбившейся пряди волос, отбрасывая еле заметную, похожую на трещину тень.
Снимок стоял на углу маминого бюро по соседству с двумя серебряными щеточками, резной шкатулкой ручной работы — отец привез из Китая — и тремя гранеными стеклянными флаконами, пробки широкие, точно маленькие серебряные Федоры.
Мать всегда возила эти предметы с собой. И в те годы, когда остальное имущество сдавала на хранение и с Эмметом и его братом Джонатаном постоянно переезжала с места на место, она аккуратно заворачивала свои реликвии в салфетки и упаковывала в кожаную сумку. Даже если они останавливались в мотеле всего на одну ночь, мать аккуратно расставляла фотографию, шкатулку, щетки и флаконы на столике.
3
В детстве Эммет с братом часто переезжали с места на место. Каждый год, а бывало, и каждые несколько месяцев — довольно часто, они научились распознавать грядущие перемены по маминому настроению. Забирая их из школы на машине, мать отворачивалась от дороги или входила в комнату, садилась на краешек дивана и спрашивала: «Ну что, понравилось здесь жить?» И сразу понятно: скоро они уедут.
Дети не признавали своей связи с любым городом, где жили. Может, чувствовали, как страшно матери оставаться подолгу на одном месте. Что, меняя обстановку, мать легче справляется с отчаянием. А может, Эммет и не видел в этом ничего особенного, пока не вырос и не узнал такое же беспокойство.
— Где это мы? — смеялась она, садясь на кровать в каком-нибудь мотеле. Будто их троих кто-то похитил и привел сюда с закрытыми глазами под покровом ночи.
Эммет помнил, как мать сидела по-турецки на кровати, разложив перед собой карту. Водила пальцем по линиям автотрасс и границам штатов, задерживалась, если название места напоминало ей о том, что прочитала, о ком-то знакомом. Эммет чувствовал, как ликует мать, найдя место их следующей остановки, словно доехать туда — не сложней, чем провести пальцем по карте.
Однажды зимой, за неделю до Нового года, Айрис уехала с мужчиной в маленький горный городок в Колорадо. Детей она забрала с собой из бабушкиного дома, без предупреждения.
4
Мари, бабушка Эммета по отцовской линии, утопилась в водохранилище неподалеку от дома, ночью, после какой-то вечеринки. Она выплыла в спасательной лодке на середину озера. За день до этого она насобирала в саду камней и сложила их в носовой части лодки.
— Это балласт, — ответила Мари мужу, когда он заметил камни. — Чтобы лодкой было легче управлять, когда я в ней одна.
В тот вечер она доплыла к самому глубокому месту озера, набила карманы камнями и кинулась за борт.
Эммет никогда не видел Мари. Он знал ее только по двум фотографиям, найденным в конверте, между последними страницами семейного фотоальбома. На одной она стояла рядом с мужем и двумя сыновьями. Рука мужа покоилась на ее плече и казалась очень длинной, обвивала шею женщины сзади, будто он собирался ее задушить.
На второй фотографии Мари с мужем снялись во время отпуска в Азии. Дедушка Эммета со злым лицом идет впереди на несколько шагов. Он в черном костюме с узкими лацканами, как у странствующего священника. Шагает широко, а Мари торопится за ним, еле успевает.
5
«Надо же, как быстро выветривается из головы прошлое», — удивился Эммет, остановившись на тротуаре у офиса доктора.
Он приехал всего час назад, а уже не помнит водителя, который его привез. Видел ли он вообще его лицо? Нос, рот, уши расплывались перед глазами.
Эммет вообразил, что должен описать внешность преступника полицейскому, чтобы тот сделал карандашный набросок, но смог вспомнить только жирные складки и щетину на шее у водителя. Если бы не пакет, Эммет вообще ничего бы не вспомнил.
Во время сеанса он не упомянул о водителе и человеке, который выбросился из окна. Доктор переехал в другой кабинет, и Эммета отвлекала непривычная обстановка. Доктор спросил, не помешает ли Эммету присутствие студентов-практикантов за зеркальным стеклом, и пообещал, что они многому научатся, слушая Эммета. Эммет сделал вид, что ему все равно. Нарочно не смотрел на зеркальную стену, сквозь которую наблюдали незнакомцы.
Эммет разговаривал с врачом и очень волновался, зная, что студенты в белых халатах записывают в блокноты каждое его слово. Он превзошел себя, описывая ужин из семи блюд, от супа до десерта, не забыл даже про бокалы с дынным шербетом цвета коралла, подаваемые в промежутках. Он подробно рассказывал о приготовлении еды, вплоть до кухонной утвари, которой пользовался, и температуры плиты, которую выбирал для каждого блюда. Он даже объяснил еле уловимую разницу между «приготовлением на медленном огне» и «медленным кипячением».
