Ну вот, кажется, и все. Все дела сделаны. Нанесены последние прощальные визиты, сборы закончены. Сколько же времени я пробыл в Германии?

Впервые я попал туда в феврале 1930 года как практикант и проработал в Эссене на заводе Круппа семь месяцев, а затем в марте 1932 года снова очутился на этом же самом заводе, но уже в качестве руководителя советских инженеров и техников, направленных в Германию для изучения крупповских методов производства стали.

Сегодня, 21 апреля 1935 года, – последний день моего пребывания за границей. За эти годы мне пришлось много поколесить не только по Германии, но и по другим странам Европы.

До отъезда за границу у меня – да и у многих моих сверстников – было самое смутное представление об этом чуждом для нас мире. В общем, он представлялся нам каким-то абстрактным миром насилия.

На всех собраниях, митингах, конференциях, съездах мы с первых дней революции с воодушевлением пели:

…Вагон сильно качало. На Западе железнодорожная колея уже, а скорость движения поездов больше, кроме того, на некоторых участках профиль пути извилист – поэтому качает значительно сильнее, нежели на дорогах Советского Союза.

Путь из Берлина в Москву мне хорошо известен, я уже несколько раз совершал поездки по этому маршруту и все поездом – лететь мне довелось всего один раз, в 1934 году. Полет был неудачен. Мы – группа советских работников торгового представительства в Берлине – были направлены тогда в Москву на ноябрьские праздники. Рейсовый самолет «юнкере» компании «Дерулюфт» путь от Берлина до Москвы совершал обычно за день. В пути были две остановки – одна в Данциге и вторая в Великих Луках. Самолеты летали низко, и в них отчаянно болтало.

В этот свой первый полет я был подробно проинструктирован нашим консулом в Берлине:

– Утром ничего не ешьте. Можно выпить стакан жидкого чая с лимоном и в крайнем случае съесть один бутерброд с сыром.

Совершенно голодным я занял место в самолете. Мой «инструктор» – консул – также летел с нами. От Берлина до Москвы самолет все время проваливался в воздушные ямы. У всех пассажиров были бледно-зеленые лица. Все молчали и, вероятно, думали то же, что и я, – когда же закончатся эти муки.

Река Одер, короткая остановка во Франкфурте-на-Одере и, наконец, граница – станция Стенч. Строгие лица контролеров. Сколько раз мне приходилось пересекать границы Германии, границы с Польшей, Бельгией, Данией, Голландией, Швейцарией, Австрией.

Поездки меня не утомляли. Ездить я любил и неизменно восторгался порядками на железных дорогах – строгим соблюдением графика движения, простой системой проверки билетов и контроля на границах, вежливым обращением персонала.

В вагонах немецких поездов пассажиры обычно вели оживленные разговоры и обсуждали все события местной и международной жизни. Такие разговоры помогали мне, в частности, изучать немецкий язык и позволяли иногда устанавливать полезные знакомства. При этих коротких встречах и беседах выявлялись взгляды людей, оценки ими происходящих событий, их настроение. Можно было чувствовать пульс общественной жизни и знать, что происходит в стране не только из газет и радиосообщений, но путем непосредственного общения с ее населением.

С приходом Гитлера к власти все изменилось. Народ стал остерегаться говорить, в особенности в присутствии штурмовиков. При их появлении беседы, если они и шли, стихали. В вагонах нередко производились аресты.

– В конце 1933 года, когда я проезжал из Кельна в Эссен, штурмовики вытащили из соседнего купе старого еврея. Они потребовали у него документы, а когда старик в растерянности произнес, что паспорт он с собой не носит и никогда его не носил, то молодой штурмовик – еще совсем мальчишка – предложил ему выйти из вагона. У дверей он толкнул старика в спину, на платформе высаженный из вагона сказал: «Зачем же толкаться? Ведь я иду, как вы мне приказали». Тогда второй штурмовик ударил его по лицу.

Осенью 1932 года я возвращался в Германию из Англии. Пересек на пароходике Ла-Манш и из Дьеппа рано утром в субботу прибыл в Париж.

На северном вокзале сдал чемодан в камеру хранения. С этого вокзала вечером того же дня я должен был выехать дальше в Германию, в город Эссен.

В Париж я попал впервые, и весь день прошел в беготне по городу. Площадь Бастилии, кладбище Пер-Лашез, Собор парижской богоматери, Эйфелева башня… Ну вот, кажется, основное из того, что я наметил, осмотрено, и день закончился. Уже вечер, а у меня во рту с утра маковой росинки не было.

Недалеко от вокзала в маленьком ресторанчике я наконец расположился за столиком и заказал обед. Когда официант записал в блокнотик заказанные блюда и отошел, я решил проверить, все ли у меня в порядке с документами.

Железнодорожный билет на месте и в порядке. Паспорт у меня распух от большого количества вклеенных дополнительных листков, заполненных различными визами.

Вторично неприятные минуты на границе мне пришлось пережить в том же 1932 году.

Нами только что был заключен договор с заводами Рохлинга. Начальник Главспецстали Иван Тевадросович Тевосян направил в Германию своего заместителя Пипикова для ознакомления с производством заводов Рохлинга. Втроем – Пипиков, я и один из наших инженеров Васильев – поехали на заводы фирмы, сначала в город Вецлар, а затем в Саарскую область, в город Фольклинген. Пипиков и Васильев проехали в Вецлар из Берлина, а я из Эссена.

Проведя два дня в Вецларе, мы выехали в Саарскую область. Саарская область в то время находилась под управлением Комиссии Лиги наций. Я не проверил паспорта своих спутников и, уже подъезжая к гранило спросил их:

– А визы для въезда в Саарскую область вы взяли в Берлине? – и попросил показать паспорта.

В паспорте Васильева не только не было визы, по и сам паспорт оказался просроченным.

…Ну вот наконец Москва.

Поезд медленно подходит к перрону Белорусского вокзала.

Меня никто не встречает. Может быть, задержались?

Я жду, рассматриваю вокзал. В глаза бросается надпись: «Вход». Что это значит? Высший хозяйственный… Нет, ничего не получается. Фу, да ведь это не сокращение – это просто слово «вход».

Дом, в котором я получил квартиру, недалеко от вокзала. Сдаю вещи на хранение и отправляюсь домой пешком.

На следующий день в девять часов утра я был уже у Тевосяна. Мы поздоровались.

– Что это у тебя глаза-то красные? Не спал, что ли? – спросил я.

– Работы много. Вчера засиделись. Собираюсь на этих днях с группой специалистов выехать на заводы. Я тебе уже говорил, что мы все время получаем дотацию. Себестоимость стали у нас очень высокая. На этот год мы получили семь миллионов рублей, но Серго предложил отказаться от трех миллионов и ограничиться четырьмя. Вчера как раз обсуждали эти вопросы. Решили на местах с заводскими работниками тщательно рассмотреть калькуляции. Возьму с собой из Москвы хорошего плановика и финансиста и на этой неделе выеду на заводы. Сначала хочу объехать уральские заводы.

У нас заводские работники вопросами себестоимости совершенно не занимаются. Листы с заводской калькуляцией они держат в руках, как неграмотный газету. Никто не знает, во что им обходятся многие изделия. Не знают цены на сырье, не знают стоимости отдельных технологических операций.

– Ты помнишь начальника цеха Мюллера на крупповском заводе? Он хорошо знал не только технику сталеварения, но и что почем. У нас, к сожалению, этого нет. Вот недавно я спросил директора одного из уральских заводов, во что обходится ему кубометр воды, так он обиделся на меня. «Ну, – говорит, – такими-то пустяками директору вовсе не обязательно заниматься, вода для нас никогда не была проблемой». Забывают, что рубли-то из копеек складываются.

Все остальные дни вплоть до отъезда пришлось провести в управлениях и отделах Главспецстали, знакомясь с планами, программами, отчетами Челябинского ферросплавного завода.

Мне сказали, что на завод только что выехал шведский инженер Стиг. С ним заключен договор, и он пробудет на заводе год, поможет наладить производство малоуглеродистых марок феррохрома. Позже оказалось, что Стиг по образованию химик, никогда на ферросплавных заводах не работал и технологии производства не знал. Сам по себе он был неплохой человек, но пользы от него не было. Он старался никому но мешать, отвечал только на те вопросы, которые ему задавали. Все его советы были тривиальны. Когда в производстве создавалось какое-то затруднение и необходимо было принимать решение, он обычно ограничивался шутками.

– Если не помогает кислота, действуйте щелочью, – так обычно учил нас профессор химии в Упсальском университете, – часто повторял он, когда от него ждали конкретного совета.

В то время иностранные специалисты получали двойные оклады – один в валюте (в долларах, марках, кронах или фунтах), второй – в рублях. Оклады эти во много раз превышали зарплату советских специалистов. Как правило, иностранцы получали в дополнение к окладу и бесплатную квартиру.

Некоторые из них приносили большую пользу, и затраченные средства сторицей окупались. Тем более было досадно, когда выяснялось, что другие иноспецы, как их тогда называли, не приносили никакой пользы.

Находясь в Москве, я почти каждый день встречался с Тевосяном, который делился со мной не только производственно-техническими соображениями, но также и политическими. Страницы газет были заполнены сообщениями об успехах промышленности. Эти сообщения даже по своей форме напоминали военные сводки. Их так тогда и называли – сводками с фронта труда.

Газеты напоминали также о капиталистическом окружении, о необходимости повышать бдительность. А в партийных организациях обсуждались вопросы об условиях строительства социализма в капиталистическом окружении.

Однако главное, что захватывало нас в те дни целиком, возбуждало и волновало, – было то конкретное дело, которым мы занимались. Успехи промышленности отодвигали в сторону все остальные вопросы.

Я помню состояние огромного подъема, в котором я находился, знакомясь с грандиозными планами развития производства. Я чувствовал, как промышленность, и в частности выплавка качественных сталей и ферросплавов, что меня особенно интересовало, стремительно поднимается. То, что еще пять лет назад казалось трудным, теперь уже разрешено или находится на путях к разрешению.

К VII съезду Советов Главспецсталью выпущена была книга «Качественная сталь». Обложка этой книги представляла собой тонкий лист нержавеющей стали, а на первой странице диаграммами была изображена динамика выпуска качественного проката и электростали за время с 1927 по 1934 год. Эти кривые круто поднимались вверх. Уже сама обложка книги говорила о больших успехах, о создании в стране нового производства – листовой нержавеющей стали. Я держал в руках эту удивительную книгу и читал ее захлебываясь. В предисловии было приведено много ярких примеров тех успехов, которыми были отмечены в этой области годы первой пятилетки.

Тевосян мне говорил и о том, что в развитии металлургии много узких мест. Отстает развитие рудной базы, не хватает огнеупорных материалов, коксующихся углей. Желание производить больше и быстрее выполнять планы приходит в противоречие с укоренившейся производственной практикой небольших заводов, производящих простые стали. На уральских доменных печах руду и древесный уголь подавали вручную. Подвозили или на тачках или на лошадях, кирпич на всех строительствах рабочие носили буквально на собственном горбу, а котлованы под фундаменты рыли, используя кирку и лопату. Этими средствами строили новые заводы.

Уже значительно позже, будучи в Индии на металлургическом заводе Тата, я встретил старого американского металлурга-доменщика.

Узнав, что я из Советского Союза, доменщик страшно обрадовался, взял меня за обе руки и, не отпуская, стал расспрашивать о Кузнецком заводе.

– Ну, как работают мои доменные печи? Ведь я их строил в 1932 году. Вероятно, старых печей уже нет. Так хочется хотя бы на пару дней попасть в Кузнецк и посмотреть, что там у вас делается. Вы так далеко ушли за Эти годы. Поверьте мне, в мире нет сейчас лучших доменных печей, чем ваши. Это вам говорит человек, знающий доменное дело.

– Чем же они хороши? – спросил я его.