Чем еще могла закончиться встреча с продубелым армейским майором, анархистом в недалеком прошлом?.. Действо разворачивалось стремительно. И с каждым часом убыстрялось. В конце концов все превратилось в один миг, и время и пространство (чья—то квартира с запакованной мебелью, чемоданами и узлами по углам) схлопнулись, — от этого хлопка Петр Виленкин и очнулся.

Он осознал свое «я», распростертое по кафелю.

Под потолком горел плафон.

Что—то белело поодаль. Виленкин напряг зрение. Сугроб. Он еще сильнее сфокусировал взгляд. Унитаз. Затем взгляд поблуждал по потолку, стенам. И вновь упал на «сугроб». Подле этого сооружения лежала рука на отлете. Рука уже все знала. А Виленкин еще нет. В это мгновение он почувствовал раздвоение личности. Ничего подобного с ним никогда не происходило. У него были крепкие нервы... Ну, впрочем, Петр Виленкин никогда и не пребывал в подобном состоянии. Он не любил крайностей.

Итак, он вдруг почувствовал, что рука все уже знает. Рука, отчужденно лежащая поодаль.

Виленкин уехал в деревню. Ведь надо же было куда—то деваться, не мог же он и дальше бродить по осеннему городу. Домой возвращаться было тошно. И он хотел всех проучить. Исчезнуть, пусть себе думают что угодно. Перебрав все варианты, он остановился на этом: у приятеля где—то поблизости дом в деревне, он рассказывал. Виленкин позвонил, объяснил, что у него возникли кое—какие трудности, не мог бы Гарик его выручить.

— Как, маэстро, ты еще здесь? — удивился Гарик.

Они договорились о встрече.

Долговязый Егор, или Гарик, длинноволосый, но уже с заметной лысиной, в джинсах и кожаной короткой куртке, приближался бодрым шагом, с улыбкой. Подойдя, он несколько озадаченно взглянул на Виленкина.

— У меня неудача, — сказал Виленкин. И затем без лишних слов показал ему «березовое полено».