На обдуваемой всеми ветрами вершине высокого кургана в лучах заходящего солнца четко вырисовывался силуэт сторожевой вышки. Рядом с ней виднелась пирамида поставленных одна на другую бочек со смолой. Недалеко от них высилась поленица дров. Ниже, на склоне кургана стоял небольшой, обтянутый конскими шкурами курень, в котором могло поместиться на ночлег два десятка человек.

В наши дни вы уже не встретите таких курганов ни по ту, ни по эту сторону Днепра. Одни из них стерты с лица земли неумолимым потоком времени, иные уничтожены рукой человека — искателя сокровищ в древних захоронениях или просто плугом мирного хлебопашца. На месте других сохранились лишь невысокие поросшие травой холмы, а большей частью воздвигнуты города и села.

Однако в ту, давно канувшую в Лету грозную эпоху, к которой относится наше повествование, сотнями таких курганов — молчаливых свидетелей прошлых военных походов и яростных сражений многотысячных армий было усеяно Дикое поле на всем его огромном пространстве между Днепром и Днестром. Часть из них сохранилась еще с тех стародавних времен, когда по всему Северному Причерноморью передвигались племена скифов и сарматов, другие были воздвигнуты позднее — хазарами, печенегами и современными им предками славян. Некоторые курганы появились сравнительно недавно и простояли в степи не более сотни лет. Не все они являлись братскими могилами погибших воинов, сложивших свои головы в этих диких и безлюдных местах — некоторые были насыпаны за последние полвека специально для предупреждения населения Южной Руси о набегах незваных гостей из Крыма и Турции.

У сторожевых курганов обычно несли службу казацкие разъезды, зорко всматриваясь с караульных вышек в необъятную степь, раскинувшуюся до самого Черного моря. При появлении татарских чамбулов или крупных конных отрядов находившиеся здесь же бочки со смолой поджигались, вспыхнувший огонь наблюдали с другого кургана, удаленного от первого на двадцать-тридцать верст, где тоже зажигалась смола. В течение нескольких часов огненный степной телеграф разносил по всей Украине тревожную весть: «Татары идут!». Завидя огни на курганах, жители пограничной с Диким полем стороны бросали свои убогие хаты и стремились укрыться в лесной чаще, речных плавнях или в каком — нибудь степном байраке. Из Черкасс и Корсуня во все стороны неслись гонцы с гетманскими универсалами к старостам и воеводам с требованием прислать свои войска в распоряжение коронного и польного гетманов, реестровые казаки седлали коней, точили сабли и спешно собирались по куреням и сотням для отражения татарского набега.

Но не только одна Украйна готовилась к борьбе с ордынцами — на битву с басурманами поднималась грозная Запорожская Сечь. Вислоусые запорожцы с длинными чубами на бритых головах отлавливали коней, обычно выпасавшихся на Великом Луге и островах Хортицы, смолили и конопатили «чайки», мололи порох в ручных мельничках и запасались провиантом. Часть войска уходила в степь, готовясь перехватить татар на обратном пути при возвращении с полоном к Перекопу, большинство же казаков собирались в морской поход к берегам Крыма и Турции, чтобы нанести ответный удар ненавистному врагу. И когда Черное море покрывалось сотнями казацких «чаек», плач и стон поднимались не только на Украйне, но и в улусах Крыма и Турции. Полыхали огнем невольничьи рынки Кафы, Синопа и Трапезунда, бежали в горы и пытались укрыться там тысячи охваченных ужасом татар и турок, но везде настигала их острая сабля или меткая пуля буйного и свирепого запорожского воинства.

Едва небо на востоке начало светлеть, казаки, спавшие у костра на расстеленных попонах, подложив под голову седла, стали просыпаться. Хотя заморозков еще не было, но свежий ветерок, веявший со стороны Днепра, вместе с волнами набегавшего тумана доносил утреннюю прохладу и сырость. Зябко поеживаясь со сна, казаки стали седлать отдохнувших за ночь коней и уничтожать следы своего пребывания у подножия сторожевого кургана.

— Пошевеливайтесь, сынки, — торопил своих спутников уже давно сидевший в седле Хмельницкий, — у нас еще впереди длинная дорога. Да, и о погоне забывать не следует.

По правде говоря, сейчас, когда его отряд увеличился едва ли не на треть, Богдан не слишком опасался погони. Для того, чтобы справиться с полусотней таких отчаянных сорвиголов, какие были сейчас под его началом, нужно было, по крайней мере, вдвое превосходить их численностью. Не говоря уже о самом Хмельницком, великолепно владевшим саблей и огнестрельным оружием, с ним был такой отчаянный рубака, как Иван Ганжа., который в сабельном бою мог с успехом противостоять трем противникам. О неимоверной физической силе великана Данилы Нечая ходили легенды не только у реестровиков, но и на Запорожье, где силой, смелостью и отвагой удивить кого-либо было трудно. Федор Богун, ходивший еще с королевичем Владиславом на Москву и участвовавший с Сагайдачным в битве при Хотине, знал Дикое поле как свои пять пальцев и владел всеми хитростями казаков и татар. Федор Вешняк, ненамного моложе Хмельницкого, ходил вместе с ним еще под Смоленск, а затем в составе чигиринской сотни десятки раз отражал татарские набеги. Более молодые Тимофей Носач, Григорий Гуляницкий, Антон Жданович, Пантелей Худорбай тоже были не последние из реестровиков. Правда, помимо старых заслуженных казаков в отряде у Хмельницкого были и молодые парубки, которым не приходилось еще участвовать в серьезных сражениях: его сын Тимофей, которому едва исполнилось 16 лет, немногим старше его Петро Дорошенко — внук знаменитого казацкого гетмана Михаила Дорошенко, молодой джура Иван Брюховецкий, Степан Славковский, заведовавший у него в Субботово конюшней. «То не беда, — усмехнулся Богдан своим мыслям, — что они молоды еще и военного опыта не имеют. Зато мужеством и отвагой наделены с избытком».

Тем временем небосклон порозовел. Первые лучи дневного светила озарили степь, и отряд Хмельницкого неторопливой рысью двинулся на юг все дальше вглубь Дикого поля. Здесь проходил печально знаменитый Черный шлях, начинавшийся у днепровских порогов за Переволочной и Кичкасовым перевозом и доходивший до самого Чигирина. Прямой, как стрела, утоптанный за полторы сотни лет миллионами конских копыт, этот степной тракт ассоциировался в народной памяти с опустошительными набегами татар на окраины Литвы и Речи Посполитой на протяжении последних полутора веков. Еще в 1482 году крымский хан Менгли Гирей проложил этот наиболее короткий путь к Киеву, пленив тогда самого киевского воеводу Ивана Ходкевича с его домочадцами и угнав в Крым десятки тысяч киевлян. С тех пор не проходило и года, чтобы татарская орда не вторгалась по нему в пределы Литвы и Речи Посполитой.

Черный шлях был самой короткой и прямой дорогой на Сечь. Отряд Хмельницкого двигался по нему, все дальше углубляясь в степь. Хотя, по уверениям Богуна, польских разъездов в этих местах уже не было, Хмельницкий соблюдал все меры предосторожности, опасаясь, что они могут наткнуться на один из отрядов, нередко высылаемых из Кодака комендантом Гроздицким на несколько десятков верст от крепости по обеим сторонам Днепра.

К исходу седьмого дня пути отряд Хмельницкого, оставив далеко слева от себя Кодак и днепровские пороги, вышел к Кичкасову перевозу. Отсюда уже было рукой подать и до Сечи.

По дороге Богдан, покачиваясь в седле, делился с Тимошем и молодыми казаками, которым не приходилось еще бывать на Запорожье, своим знанием географии здешних мест:

— Ниже Чигирина по течению Днепра — Славуты, или Дида, как его ласково именуют казаки, в одной версте от него на Тясмине расположен Крылев, до недавнего времени последний польский форпост на окраине Дикого поля с нашей стороны. Дальше на левом берегу стоит Кременчуг, там я видел сохранившиеся развалины какого-то древнего замка. Говорят, он был разрушен еще до восстания Наливайко. Ниже него есть горное ущелье Каменный Затон. За Кременчугом по обе стороны Днепра уже крупных населенных пунктов нет, повсюду раскинулась безлюдная степь. Верстах в двух ниже в Днепр впадает Псел, река очень богатая на рыбу, а с противоположной стороны — Омельник, речушка поменьше. Еще ниже в Днепр впадает Ворскла, река очень полноводная, а рыбы там тьма!

Хмельницкий оглянулся на внимательно слушавших его казаков и продолжал:

— Трудно поверить, но я сам видел, как за один раз одним неводом из нее вытянули не меньше, чем две тысячи вот таких рыбин, — он развел руки примерно на ширину локтя, — одна к одной.

Погруженный в свои невеселые думы, Богдан не заметил, откуда она появилась. Он мог поклясться, что еще минуту назад рядом с ним никого, кроме спавших утомленных спутников его, никого не было. Сейчас же, напротив него, на расстоянии нескольких шагов стояла высокая женская фигура. Лицо ее, в неярких отблесках пламени костра выглядело красивым и величественным, крутой изгиб черных бровей и яркий цвет алых губ подчеркивали алебастровую белизну ее кожи. Блеск ее темных глаз гипнотизировал Хмельницкого, который, как зачарованный, смотрел на возникшую в глухой степи из ниоткуда женщину, не в силах вымолвить ни одного слова.

— Ну, здравствуй, гетман запорожский! — низким грудным голосом произнесла незнакомка, чуть склонив голову с одетой на ней высокой куньей шапкой. — Так вот ты какой, тот воитель, кому суждено сокрушить всю мощь Речи Посполитой.

— О чем это ты, ласковая пани? — наконец, сумел выговорить Богдан, делая попытку встать, но женщина повелительным жестом, возвратила его на место. На ней была одета длинная, отороченная мехом и расшитая серебряной нитью накидка из тафты темно-синего цвета. Обута она была в отделанные бисером красные сафьяновые сапожки. Понимая, что происходит нечто странное и необычное, Богдан не испытывал страха, естественного в такой ситуации, инстинктивно ощутив благожелательное отношение к нему собеседницы.

— Ты, ошибаешься, я не гетман, а бывший чигиринский сотник, теперь беглый банитованый казак, — с трудом продолжал он, чувствуя, что язык отказывается повиноваться ему — а кто ты будешь, ясная пани? Откуда ты здесь одна в этих пустынных местах?

— Мало кто из смертных знает, кто он есть на самом деле, — слегка улыбнулась незнакомка, не отвечая прямо на вопрос Богдана, — а еще меньше тех, кому суждено знать о том, что с ним будет завтра. Но завесу, скрывающую твою судьбу, мне дозволено приоткрыть.

Несмотря на все предпринимаемые кошевым атаманом и наказным гетманом меры, сил для выступления было явно недостаточно. К началу февраля на Сечи собралось не более 3000 человек, из которых истинные запорожцы (товарищи) составляли менее половины. Все же из них удалось сформировать три полка пехоты, во главе которых были поставлены Федор Богун, Остап и атаман самого многочисленного уманского куреня Колодка. Лутай не сомневался, что к весне численность пехотных полков удвоится с приходом основной массы запорожцев, зимующих на волости. Однако, с организацией конного войска дела обстояли плохо. Запорожцы вообще непривычны были к конному бою и навыками фехтованию владели немногие из них. Казацкая конница никогда прежде не могла противостоять польской кавалерии, особенно тяжелой, где каждый шляхтич с молоком матери впитывал искусство сабельного боя. Не могли казаки тягаться и с татарской конницей. Недаром ходила молва, что татарин рождается в седле. Низкорослые кривоногие степные наездники на своих быстрых бахматах были недосягаемы и для поляков и для казаков.

Помимо того, что опытных кавалеристов у запорожцев было мало, удалось раздобыть не больше трех сотен лошадей. Некогда многотысячные табуны пропали, часть лошадей погибла, другие одичали и ушли в степь. И без того мрачный Ганжа все чаще хмурил брови, нехватка лошадей угнетала казака. Хоть как-то восполняя недостаток кавалерии, он гонял своих людей до седьмого пота, заставляя прыгать на конях через преграды, рубить на скаку лозу, вскакивать в седло, не касаясь стремян, на полном скаку нырять с седла под брюхо лошади. Уроки джигитовки очень нравились молодым казакам, особенно Тимофею Хмельницкому, Славковскому и Петру Дорошенко, которые все свободное время проводили с Ганжой.

Тем временем, обозный Чарнота со своими канонирами приводил в порядок казацкую артиллерию. На Запорожье имелось около сотни пушек разного калибра, в основном фальконетов, но многие в последнее время пришли в негодность. Исправных и готовых к использованию оказалось всего двадцать шесть Имелись и запасы пороха, которого никогда не бывает много, поэтому обозный выделил отдельную команду для его изготовления. Искусством этим запорожцы владели издавна, перемалывая в мельничках древесный уголь, серу и селитру, а затем смешивая их в соответствующих пропорциях. Селитры в Приднепровье было довольно много, добывали ее в степных захоронениях и заброшенных городищах. Обычно запорожцы готовили порох в пропорции: фунт угля, два фунта серы на 4–6 фунтов селитры. Изготовляли в основном мелкий порох, потом размешивали его в уксусе, высушивали и мололи. Опытных канониров у Чарноты не хватало и он большую часть времени тратил на отбор подходящих для этого казаков из прибывающих новобранцев. По обычаю того времени, канонир не только должен был хорошо стрелять из пушки, но и знать кузнечное дело. Многие канониры сами же и отливали пушки.

Еще одной проблемой, стоившей обозному остатков волос, которых на его облысевшей голове и без того оставалось мало, являлась нехватка волов для казацких возов. В прежние стада быков и волов запорожцы выпасали, как и коней, на островах Хортицы и в Великом Луге, но сейчас их тоже почти не осталось. Выступать же в поход без этой тягловой силы было нельзя, так как основу казацкой обороны составлял табор — четырехугольник из возов, установленных дышлами вперед, скованных между собой цепями. Такой табор из четырех-шести рядов возов представлял собой передвижную крепость, которую взять приступом было невозможно. Сидя на возах и между их колес, казаки имели возможность вести губительный огонь из самопалов по наступавшему противнику. На возах же размещалась артиллерия, провиант, запасы пороха и оружия. В них впрягались волы или быки, медленно тащившие этот гигантский обоз, насчитывавший порой не одну тысячу возов.

В конце февраля Хмельницкий собрал на совет куренных атаманов и полковников.

Хмельницкий возвратился на Сечь 18 апреля и не узнал Микитиного Рога. В его отсутствие Лутай, куренные атаманы и полковники потрудились на славу. За последнее время в Запорожье народу прибавилось и теперь казаков насчитывалось не менее семи — восьми тысяч, правда, товарищей было не более одной трети.

— Но и то ладно, — обрадовался Богдан, — теперь можно сформировать полных шесть полков.

С давних пор повелось, что численность полка у запорожцев составляла полтысячи человек, но реестровые полки после Ординации 1638 года состояли из тысячи казаков.

Сразу по приезду Хмельницкий собрал на раду старшину, рассказав, на каких условиях хан и Тугай-бей согласились оказать помощь запорожцам. Узнав о требовании перекопского мурзы расплатиться за помощь полоном, атаманы помрачнели, но никто не подал голоса против союза с ордой. Все понимали, что без помощи татар решаться на восстание равносильно самоубийству. Кошевой доложил, что к выступлению все готово и дальше медлить нельзя — Потоцкий еще в марте двинулся со своими войсками на Украйну и стоит то ли в Корсуне, то ли в Черкассах.

— Думаю, — подвел итог Лутай, — завтра надо собрать полную раду, объявить о том, что хан обещал нам помощь, выбрать гетмана, полковников и старшину, да, помолясь Богу, и начинать.

К тому времени, как польское войско выступило в поход, запорожские казаки уже пять дней находились в пути. По обширной степной равнине неспешно двигалась армия восставшего народа. Передовой казацкий полк вышел из Сечи утром 22 апреля. Запорожцы шли в пешем строю, все в белых свитках с самопалами за плечом и саблями на боку. Лес пик покачивался над стройными рядами пехотинцев и их сверкающие наконечники отражали солнечные лучи. Вслед за передовым полком с основными силами выступил и сам Хмельницкий. Гетман ехал в окружении старшины на буланом коне под малиновым стягом и бунчуком, которые держали в руках бунчужные. Рядом на легком ветру колыхались еще два знамени — подаренное австрийским цесарем запорожскому войску в 1594 году и голубое знамя с бело-красным орлом — подарок короля Владислава 1У. За гетманом и старшиной сомкнутым строем следовали казацкие формирования, экипированные, как и передовой полк. Это была знаменитая запорожская пехота, известная своей стойкостью и отвагой. Ее было немного, но она составляла основной костяк всего войска. Эти полки были сформированы исключительно из запорожцев-товарищей, бывалых казаков, прослуживших на Сечи не менее трех лет. Замыкал колонну обоз, состоявший почти из полтысячи возов. Сбитые из толстых свежеструганных досок возы медленно катились по пыльному тракту, влекомые медлительными круторогими волами и могучими быками. Где обозный Чарнота сумел раздобыть столько тягловой силы, не знал даже кошевой Лутай. На возах везли хлеб, муку, зерно, сушеную рыбу, корм для коней, пушки, запасы пороха. Войско шло плотной компактной массой, оставляя за собой широкую полосу вытоптанной земли. Впереди и по обеим сторонам пешего войска двигалась казацкая конница. Ее было немного, не более полутысячи всадников. Еще дальше в степи маячили татарские разъезды, отправленные туда Ганжой в качестве боевого охранения. Сам полковник, как всегда с сумрачным выражением на скуластом лице, ехал рядом с гетманом, изредка перебрасываясь с ним короткими отрывочными фразами.

В рядах казаков слышались шутки, раздавался смех, все были в приподнятом настроении. Хмельницкий, усилием воли сохранявший улыбку на лице, испытывал внутреннее беспокойство. Неизвестность тревожила его. Он не знал о том, как поступит коронный гетман и очень опасался, что тот выступит против него со всеми своими войсками.

— Многое, если не все, — думал Богдан, — зависит от первого сражения. Проиграть его нам никак нельзя.

Мысли о возможном поражении он отгонял прочь, понимая, что в таком случае те же самые казаки, которые выбрали его своим вождем, с легкостью выдадут его полякам. Примером тому была судьба Наливайко, Тараса Трясило, Павлюка и многих других казацких вождей.

Но не смерть страшила его, а угнетала мысль о том, что при поражении восстания он не сможет насладиться местью своему заклятому врагу Чаплинскому. С момента нападения подстаросты на Субботово стремление отомстить за смерть сына и разорение хутора стало для Богдана смыслом жизни. В выпавших на его долю бедах он винил не одного Чаплинского, но и тех, с чьего молчаливого согласия подстароста решился на беззаконные действия и тех, кто это беззаконие покрывал. Душа казака содрогалась от ненависти к полякам.

Выполняя гетманский приказ, Ганжа прибыл к Каменному Затону еще вечером 2 мая. В этом месте, где сжатый горным ущельем, Днепр, вырываясь на свободу, широко разливается в обе стороны, было тихо и безлюдно. Полковник отправил разъезды в степь и вверх по берегу, чтобы перехватить гонцов Потоцкого к реестровикам, которые, как он полагал, выйдут здесь на берег для отдыха. Тех гонцов, что были посланы поляками ранее, казаки Ганжи уже задержали, и они были отправлены к Хмельницкому для дознания.

К Каменному Затону байдары реестровиков подошли во второй половине следующих суток. Было их не меньше сотни, гладь Днепра на какое — то время сплошь укрылась белыми парусами. Часть байдар вытащили на берег и плывшие на них казаки уже начали собирать плавник для костров. Другие стали на якорь у мелководья, готовые в любой момент плыть дальше. Немецкая пехота в полном вооружении оставалась на байдарах.

Высадившиеся на берег казаки готовились к ночлегу. Вдоль берега запылали костры, в больших медных казанах готовилась еда. Казаки, сбросив свитки и расстелив их на траве, нежились в лучах клонившегося к западу дневного светила. Только часовые, держа в руках пики, зорко осматривали из-под сложенных козырьком ладоней пустынную степь.

Ганжа, наблюдавший эту картину с одного из высоких прибрежных утесов, довольно улыбнулся, обнажив прокуренные с желтоватым налетом зубы Действительно, реестрового войска здесь было около четырех тысяч. Ни Барабаша, ни Караимовича он среди казаков на берегу не увидел, по-видимому, они оставались на байдарах. Нигде не было видно и Кречовского. Присоединившись к своим конникам, остававшимся на значительном удалении от берега, чтобы их не заметили, Ганжа направил гонца к гетману с докладом, а сам остался ждать дальнейших указаний.

Простившись с сыном, коронный гетман не стал возвращаться в Корсунь, а остался в Черкассах, ожидая прибытия князя Вишневецкого. Воевода русский откликнулся на его призыв одним из первых, обещая подойти со своими хоругвями в Черкассы не позднее середины мая. Хотя Потоцкий и был уверен в том, что его сын разобьет казаков, он решил этим не ограничиться, а двинуться на Сечь и уничтожить Запорожье.

Меряя шагами кабинет, он говорил Калиновскому, глядевшему со скучающим видом в открытое окно:

— В этот раз меня никто не остановит. Нет, клянусь Беллоной, больше я никого слушать не буду. Дождемся князя Иеремию и вместе выступим в поход. Мы сотрем Запорожье-это проклятое змеиное логово с лица земли, навсегда уничтожим эту гидру вольнодумства и бунтарства.

Калиновский, ненавидевший казаков не меньше коронного гетмана, промолчал, задумчиво глядя в окно. Прошли уже две недели со дня отправки войска, но от Стефана Потоцкого не поступало никаких известий и это начинало тревожить польного гетмана. О том, что поляки могли потерпеть поражение, он не допускал даже и мысли, но не мог понять, почему ни от Потоцкого, ни от Барабаша за это время не прибыл ни один гонец.

Коронный гетман, между тем, распалялся все больше:

По широкой степной дороге, тянувшейся вдоль извилистого берега Тясмина, легкой рысью по четыре всадника в ряд двигался сильный казацкий отряд. Копыта коней взбивали железными подковами высохший грунт и за колонной всадников поднималось облако пыли, которая долго еще висела в неподвижном воздухе. Было уже не по-весеннему жарко, тихо и безветренно. Высоко в небесной синеве таяли редкие прозрачные облачка, да откуда-то из поднебесья доносилась едва слышная трель невидимого жаворонка.

Ехавший впереди молодой с небольшими черными усиками на верхней губе казак, судя по перначу, заткнутому за пояс, сотник, то и дело поднимался в стременах, как бы пытаясь заглянуть за край горизонта.

— Не сбились ли мы с дороги, Верныдуб? — повернулся он к скакавшему рядом с ним на огромном вороном коне средних лет запорожцу с пшеничными усами, опускавшимися едва ли не до середины груди и с такого же цвета оселедцем на гладко выбритой голове…

— Не волнуйся, пан сотник, — ответил тот, сняв шапку и вытирая рукавом потный лоб, — до Чигирина осталось совсем немного. А сбиться с дороги, двигаясь вдоль Тясмина, мы не можем. Речка сама выведет нас к городу.

Верныдуб был известен на Запорожье своей неимоверной силой. Укоренившееся за ним прозвище он получил еще в далекой юности, когда на спор вырвал с корнем молодой дубок в пол-обхвата толщиной. С годами силы в нем еще прибавилось и даже гигант Данила Нечай как-то схлестнувшийся с ним в шутливом единоборстве, потерпел поражение. Ростом Верныдуб на целую голову превышал обыкновенного человека, а плечи были такими широкими, что он проходил не в каждую дверь. Однако он отличался не только силой, но и острым умом, хорошо знал обычаи и повадки татар, исходил пешком всю Украйну от Сечи до Львова, у казаков пользовался непререкаемым авторитетом. Хмельницкий давно знал Верныдуба, поэтому и послал его вместе с Дорошенко в Чигирин.

После подкорсунской битвы Хмельницкий оставался на месте еще почти две недели. На следующий день хоронили убитых, их оказалось для такого грандиозного сражения на удивление мало, всего семьдесят человек. Среди них были и несколько замученных поляками казаков, которые ранее вызвались добровольно попасть в плен, чтобы дезинформировать противника о численности казацкого войска и их союзников татар. После торжественного обряда отпевания, проводившегося священниками местной православной церкви, тела погибших были захоронены в общей братской могиле. Затем, по обычаю запорожцев, все войско прошло мимо нее и каждый казак высыпал на могилу землю из своей шапки. Так под Корсунем был воздвигнут новый курган — памятник тем, кто сложил свои буйные головы в борьбе за освобождение Украйны от гнета польских панов. Много еще таких курганов вырастет по всей Южной Руси, немало верных сынов Отечества сложат головы в борьбе за народное дело. Но этот, один из первых в ряду таких курганов, останется в веках памятником доблести тех, кто доказал, что с поляками можно сражаться на равных и побеждать.

Уже спустя несколько дней весть о Корсунской битве разлетелась по всей Украйне и к казацкому лагерю со всех ее концов потянулись неисчислимые людские толпы. Хлебороб, переделывал косу на самодельную пику, мещанин вооружался засапожным ножом, тот, у кого не было никакого оружия, брал в руки дейнеку

[2]

, Объединившись в ватаги по 50, 100 и более человек, восставшие громили имения своих панов, уничтожали поляков и евреев, захватывали, где это можно было, арсеналы с оружием, и спешили присоединиться к запорожскому войску. Вся Украйна в одночасье забурлила, как кипящая вода в казане над костром. Нигде человек в польской одежде не мог чувствовать себя в безопасности. Вдохнув пьянящий воздух свободы, бывшие рабы жестоко мстили своим угнетателям, не щадя ни женщин, ни стариков, ни младенцев.

На следующий день после похорон погибших, в казацком лагере широко отметили победу. Из захваченных у поляков трофеев казакам была роздана горилка и началось всеобщее празднование. Уже, можно было слышать, как звенят струны бандур под ловкими пальцами бандуристов, возле которых толпились притихшие казаки, слушая старинные думы о славных подвигах запорожских казаков, о походах Наливайко, про гетмана Сагайдачного и Тараса Трясило… Но одновременно уже звучали и новые песни о последних победах Запорожского Войска:

Полковники и старшина праздновали победу отдельно, собравшись в шатре у гетмана, где были накрыты столы, уставленные яствами, подававшимися на золотой и серебряной посуде, захваченной у поляков. Уже было выпито не по одному михайлику оковитой, венгржины и медовухи и кое-кто из старшины находился в изрядном подпитии. Гетман сидел во главе стола исполненный величавого достоинства. Хотя внешне он выглядел радостно и торжественно, провозглашая тост за тостом, но глубоко в его взгляде порой проскальзывала настороженность, а то и неуверенность. Действительно, сейчас, когда первая эйфория от одержанных побед постепенно отступала, все с большей остротой вставал вопрос: что делать дальше? Вопрос этот был далеко не праздным: от правильного выбора дальнейшей стратегии зависел весь исход так блестяще начавшегося военного предприятия. Еще месяц назад, выходя из Запорожья никто не мог предсказать, как сложится судьба восстания, а сейчас уже было совершенно понятно, что и королю, и сенату, и сейму придется считаться с реалиями сегодняшнего дня. Сам гетман склонялся к мысли о том, что сейчас необходимо приостановить военные действия и немедленно обратиться к королю и сейму с требованиями возврата казацких льгот и привилегий, ограничения панского произвола на украинных землях. Но что скажет рада? Первые успехи вскружили головы не только рядовым казакам, но и многим представителям старшины, и уже здесь за столом, то там, то здесь раздавались голоса: «Веди нас на ляхов!». Пока еще они звучали приглушенно, но с каждой выпитой чашей становились все громче. Хмельницкий искоса посмотрел на сидевшего справа от него Тугай-бея. Тот был безмятежно спокоен и в глазах его читалось полное удовлетворение. Он снисходительно поглядывал на подвыпивших полковников, потягивая терпкий кумыс из глубокой глиняной чаши.

В самом конце мая казацкие полки один за другим оставляли лагерь под Корсунем и расходились в разные стороны. Нечай, имея под началом несколько тысяч казаков, выступил на Брацлавщину, Остап двинулся к Нестерову, Ганжа, возвратившийся к тому времени из Чигирина, был отправлен со своим полком к Умани. Федора Богуна гетман направил в Червонную Русь к границам Малой Польши. Полки Небабы и Пушкаря, пополненные новобранцами, под общим командованием Кречовского с большей частью реестровиков, отправились на левый берег Днепра к Чернигову и Новогород — Северскому, а сам Хмельницкий, оставив при себе Кривоноса и несколько других полковников, неспешно двинулся в направлении Белой Церкви, с намерением в последующем вступить в Киев, и тем самым завершить очищение всей Украйны от поляков.

По пути следования к нему присоединился и Дорошенко со своей сотней, которая по численности уже превышала штатный запорожский полк более чем в четыре раза. Молодой сотник чувствовал себя виноватым за то, что не смог выполнить гетманский наказ, и немного побаивался встречи с Хмельницким, но тот принял его сердечно, как родного сына.

Несколько успокоившись, Дорошенко подробно доложил гетману обо всем, что ему было известно о Чаплинском. Хмельницкий внимательно слушал его, подперев голову рукой и думая о чем-то своем.

— На все воля Божья, — наконец сказал он, выслушав обстоятельный рассказ сотника. — Проклятый дозорца от меня никуда не денется, из-под земли найду. Но пока что приватные дела надо отложить в сторону — сам видишь, какая крутая каша заваривается. Никогда прежде не было, чтобы казаки одерживали такие победы и так потрясали до основания Польшу. А почему? Потому, что вместе с нами поднялся весь русский народ. Вся Русь выступила против ляхов, а не только одни казаки, как в прошлые годы…

Он встал из-за стола и, подойдя к Дорошенко, положил ему на плечо руку.

Князь Иеремия Вишневецкий принадлежал к древнему литовскому роду, основоположником которого считался сын Великого князя Литовского Ольгерда Гедиминовича Корибут — Дмитрий. Родовой вотчиной Корибутов — Вишневецких издавна был замок Вишневец в Волынской земле, основанный по преданиям, Солтаном, правнуком Корибута — Дмитрия, но, помимо него, они владели обширными территориями на Волыни, в Литве, под Киевом и на левой стороне Днепра. Хотя многие утверждали, что Дмитрий Вишневецкий, знаменитый казак Байда, являлся прадедом Иеремии, в действительности это было не так — они лишь состояли между собой в отдаленном родстве, принадлежа к двум разным ветвям этого славного в истории Польши рода. Отец князя Иеремии — Михаил был женат на молдавской княжне из рода Могил и, как все его предки исповедовал православие, однако сын, обучаясь в иезуитском колледже, изменил вере отцов и стал ревностным католиком.

Получив после смерти родителей в наследство огромные территории, он показал себя рачительным хозяином. В течение непродолжительного времени он заселил пустующие земли в Посулье на левом берегу Днепра, где при его правлении возникло более четырехсот одних только городов и местечек, не считая сел и хуторов. Столицей своего княжества он сделал Лубны, где и проводил большую часть времени в своем замке. Для защиты своих границ Вишневецкий сформировал настоящее войско, которое ни по численности, ни по вооружению не уступало войскам коронного гетмана, а по подготовке и обученности даже превосходило его.

Служба у князя, хотя и была трудной, но зато и почетной — носить цвета Вишневецкого было мечтой многих шляхтичей, но не для каждого из них она была осуществимой. Иеремия был строг и придирчив при решении вопроса о зачислении в свое войско, принимая туда только лучших из лучших. В его собственной панцирной хоругви, где он сам числился полковником, служили исключительно родовитые шляхтичи, способные самостоятельно снарядить себя и свою челядь. Князь не давал своим солдатам оставаться без дела, постоянно водил их в походы отражать татарские набеги, а в мирное время проводил с ними учения и маневры.

Для содержания собственного двора в Лубнах и многочисленного войска, требовались большие затраты, поэтому народ в княжеских владениях облагался значительными налогами, что вызывало недовольство населения и порой приводило к бунтам, которые князь подавлял с беспримерной жестокостью в назидание другим.

Оставаясь большую часть времени у себя в Лубнах, князь, тем не менее, был в курсе основных событий, происходивших на правом берегу Днепра. Особенно зорко он наблюдал за ситуацией в Запорожье, поэтому подготовка казаков к восстанию не оставалась для него тайной. Однако до наступления весны он не придавал этому особого значения и начал проявлять беспокойство лишь, когда из его владений на Сечь стали убегать целые толпы хлопов. Принятые меры результатов не давали, и даже страх расправы с их семьями не мог удержать крестьян от побегов.

Отправляя Кривоноса против Вишневецкого, запорожский гетман вовсе не предполагал, что тот нанесет поражение непобедимому князю. Хмельницкий считал бы большой удачей, если бы удалось просто остановить Вишневецкого и не допустить его выхода в Подолию или в Киевщину. Однако фактическая победа запорожского полковника над дотоле непобедимым князем и изгнание поляков из Подолии, Полесья и Волыни, в корне изменило сложившуюся в то время политическую ситуацию на Украйне. Действительно, посылая депутацию от Войска Запорожского в Варшаву, и гетман, и старшина выдвигали довольно умеренные требования, не особенно надеясь, что даже они будут удовлетворены. Посольство Филона Дженджелея прибыло в столицу Речи Посполитой как раз к похоронам короля. Сенаторы встретили депутатов довольно милостиво, им разрешили подойти к гробу, в котором находился покойный король, послание от Войска было принято и передано в комиссию Адама Киселя для выработки условий, на которых военные действия подлежат прекращению, а восставшим будет дарована амнистия. Воевода брацлавский, как и обещал, принял деятельное участие, в том, чтобы разрешить инцидент мирным путем. Уже в 20-х числах июля он обратился с письмом к Хмельницкому, предлагая ему выслать послов для переговоров в Варшаву и одновременно заверял архиепископа — примаса, что добьется от казаков, чтобы они прекратили военные действия, выдали пленных, отправили в Крым татар и не поддерживали гайдамацкие отряды, которые действовали самостоятельно в каждом повете, уничтожая панов и их приспешников. Хмельницкий, не зная в то время еще, как разрешится дело с князем Иеремией, ответил Киселю довольно уклончиво, но достаточно дипломатично. Он сообщил, что татар уже отправил за Перекоп, военные действия прекратить не может, так как их провоцирует Вишневецкий, и просил Киселя лично прибыть к нему для переговоров, в том числе и для решения вопроса о судьбе пленных.

Возможно, эта переписка продолжалась бы и дальше, но уход князя Вишневецкого в Малую Польшу, и захват Кривоносом Острога и Староконстантинова сделал ее ненужной. Фактически армия Кривоноса вышла непосредственно на границу с собственно Польшей и, тем самым, вся правобережная и левобережная Украйна оказалась свободной от владычества польских панов. Победа Кривоноса над «страшным князем» вызвала небывалое воодушевление в народных массах. Все, кто был способен носить оружие, шли в казаки или объединялись в гайдамацкие отряды, везде, по всему краю народ поднялся на борьбу с поляками. В этих изменившихся буквально в течение месяца условиях и сам запорожский гетман и его окружение понимали, что соглашаться на реализацию выдвинутых ими же сами предложений сенату, было бы просто глупо. Но нельзя было и просто прервать переговоры или же выдвигать новые более выгодные условия. Выход из положения подсказал Выговский, который к тому времени, как личный писарь запорожского гетмана, пользовался у него полным доверием.

В гетманскую ставку в это время прибыли послы от Киселя, передавшие послание сената с требованием, чтобы Кривонос оставил Острог и другие захваченные им на Волыни города и отвел свои полки от польских границ, а сам за творимые им зверства был выдан в Варшаву.

Прочитав послание, гетман отложил его в сторону и посмотрел на Выговского.

— Ишь чего задумали паны-ляхи, подавай им Максима? А дулю не хотите.

9 октября казацкое войско подошло к стольному городу Галиции, основанному еще в середине Х111 века Львом — сыном Даниила Галицкого и названным в его честь Львовом. Одно время Львов принадлежал Австрии, но с 1387 года окончательно вошел в состав Польши. Издревле всю территорию Червонной Руси населяли хорваты, потерявшие в 992 году свою независимость и присоединенные князем Владимиром к Киевской Руси. За прошедшие столетия местное население смешалось с мадьярами и поляками, а сам город Львов стал крупным торгово — ремесленным центром Малой Польши, наряду с Холмом, Замостьем и Люблином. Управлялся он по законам магдебургского права, здесь был свой бургомистр и магистрат.

Хмельницкий хорошо знал это старинный город с его каменными постройками, мощенными камнем улицами, не раз любовался его Высоким Замком, высящимся над городом на крутой, поросшем лесом горе. Хотя сейчас его войска осадили город, где уже не было регулярных польских частей, за исключением гарнизона в Высоком Замке, он хотел избежать ненужного кровопролития, поэтому к решительному штурму Львова не приступал. Да и то сказать, сейчас его одолевали совсем другие заботы.

Еще во время отправки депутации казаков во главе с Дженджелеем в столицу Речи Посполитой, гетман размышлял о том, как ему повлиять на ход выборов короля и, самое главное, кому из кандидатов отдать предпочтение. Вопрос о том, чье избрание более выгодно для Запорожского Войска был далеко не праздным, если не самым насущным. После первых побед под Желтыми водами и Корсунем, Хмельницкий осознал, что, подняв народ на борьбу с польскими панами, он получил в свое распоряжение могучую силу, с помощью которой можно было, при желании, уничтожить всю Речь Посполитую. Но ведение длительной война не входило в его планы. В конце концов, то, что было достигнуто за несколько месяцев, далеко превосходило все, о чем он мог мечтать во время бегства на Запорожье. Мало того, что вся Южная Русь оказалась свободной от польского владычества, он и сам получил в свои руки безграничную власть над судьбами и жизнями десятков тысяч людей. Повинуясь одному лишь взмаху его булавы, тысячи воинов шли на смерть и готовы были отдать свои жизни по приказу гетмана. Что еще нужно было вчерашнему баните, изгнаннику, преступнику в глазах закона?

За несколько прошедших месяцев Богдан уже успел вкусить сладость этой власти, которая, подобно хорошо выдержанному хмельному меду, все сильнее кружила ему голову. Изменилась даже его осанка и походка. К соратникам он стал обращаться с некоторым высокомерием, а разговаривал с нотками превосходства в голосе. И эти перемены в характере гетмана замечали все, кто хорошо его знал. Но в то же время, природная осторожность не позволяла эйфории от одержанных побед завладеть всеми его чувствами и Богдан понимал, что если не остановиться вовремя, то можно потерять и все завоевания, и приобретенную власть, и саму жизнь. Именно поэтому, сразу после сражения при Пилявцах он первоначально предполагал оставаться на месте, чтобы не провоцировать поляков на новые военные действия. Но полковники, старшина и все войско были настолько воодушевлены одержанной победой и захваченной богатой добычей, что единодушно требовали: «Веди нас на панов!». Это требование он просто так проигнорировать не мог, вот почему казацкая армия и оказалась у стен Львова.

В конце ноября армия Хмельницкого отошла от Замостья и потянулась на восток в Приднепровье, оставляя за собой в городах и местечках вдоль Горыни лишь небольшие гарнизоны. На всем пути следования местные жители встречали казацкие полки хлебом и солью, везде царили радость и веселье, каждый хотел своими глазами увидеть запорожского гетмана, ставшего уже живой легендой и его, овеянных боевой славой полковников, о подвигах которых по всей Украйне кобзари слагали песни.

Хмельницкий большей частью ехал впереди всего войска на белом коне в окружении войсковой старшины, под бунчуком и хоругвями. Он раскланивался на все стороны, улыбался и приветствовал стоявшие вдоль дороги толпы народа. На душе у него было легко и радостно, удача сопутствовала ему не только на военном поприще, но и в личных делах. В самом деле, не прошло еще и года, как он, гонимый и обездоленный, объявленный вне закона государственный преступник, только с горсткой верных товарищей бежал на Сечь. Всего семь месяцев назад он вышел из Запорожья с малочисленным войском, а вот теперь после трех сокрушительных поражений польских войск, он стал господарем и властелином целого края. Паны изгнаны из всех южнорусских территорий, священники получили возможность беспрепятственно отправлять службу в церквах, народ освободился от гнета польских панов, сам он получил из королевских рук гетманскую булаву и, наконец, после долгих лет одиночества он снова любит и любим. При воспоминании о Барбаре, глаза его потеплели, а на губах заиграла счастливая улыбка. Образ красавицы — полячки встал пред его мысленным взором: золото рассыпанных по мраморным плечам волос, синева бездонных очей под длинными темными ресницами, коралловые губки, лилейная шея…

Гетман тряхнул головой, отгоняя сладкие воспоминания и повернулся к ехавшему рядом хмурому Кривоносу:

— А что, Максим, славное пиво мы заварили, напоили панов-ляхов допьяна! Долго помнить будут и Желтые Воды, и Корсунь, и Пилявцы!

— И ты, действительно, веришь, что все уже окончено? — остро спросил тот. — Что ляхи вот так просто примирятся с потерей этого цветущего края?

В то время, как гетман занимался важными государственными делами в Переяславле, Дорошенко, произведенный в начале года в полковники, оставался со своим конным полком в Чигирине, охраняя гетманскую ставку. Воспользовавшись выпавшим случаем, он обручился с Оксаной и сговорился с ее отцом о том, что свадьбу они сыграют по осени.

— С этим делом не след торопиться, сынок, — говорил ему обстоятельный Яненко, попыхивая трубкой, — свадьбы у нас по обычаю осенью справляют. Пока вот обручились и ладно, а там видно будет…

Дорошенко понял недосказанную мысль своего будущего тестя, мол, до осени еще дожить надо. То, что летом вряд ли удастся избежать новой войны, было очевидно всем.

Всецело доверяя своему есаулу Верныдубу в вопросах обучения и тренировки казаков, он лишь изредка проводил полковые смотры, а все свободное время посвящал совершенствованию собственных боевых навыков, которыми его обучил Серко. Хотя после Замостья они с запорожским полковником больше не встречались, Дорошенко хорошо усвоил его уроки.

…Тогда на лугу, когда Серко сбил его с ног, даже не прикоснувшись к нему, Петр действительно подумал, что он колдун. О запорожском полковнике давно ходили слухи, что он «характерник», что его ни сабля, ни пуля не берут. Рассказывали, будто он может превращаться в волка, проходить сквозь запертые двери, а некоторые даже утверждали, что он и вовсе бессмертный. Эти рассказы об Иване Серко он слышал еще совсем мальчиком от бывалых казаков, которые часто собирались у его отца. Тогда он с замиранием сердца прислушивался ко всем этим разговорам, но, когда подрос, то стал относиться к ним с изрядной долей скептицизма. Сейчас же Дорошенко не знал, что и подумать.

Комиссия Адама Киселя еще не успела возвратиться в Варшаву, как там уже начались приготовления к началу военных действий. Король Ян Казимир объявил созыв народного ополчения, которое намеревался возглавить лично, а тем временем командование над всеми остававшимися в его распоряжении коронными войсками возложил на Фирлея, известного в Польше древностью своего рода. Действительно, в прошлом из рода Фирлеев вышло немало известных военачальников и государственных деятелей, но нынешний полководец особыми военными талантами наделен не был. Фактически общее командование и коронными силами и своими собственными хоругвями принял на себя князь Вишневецкий, формально числившийся у Фирлея заместителем, так как даже в минуту грозной опасности для Отечества интриги внутри сената не прекращались и недруги князя добились, чтобы ему так и не была вручена булава коронного гетмана.

Своим универсалом Ян Казимир объявил об измене Богдана Хмельницкого, низложив его с гетманского поста, а старшим Войска Запорожского назначил шляхтича Забусского. Всем реестровым и запорожским казакам, которые покинут бунтовщиков и перейдут под командование нового гетмана, было обещано прощение, а также сохранение льгот и привилегий.

Хотя Речь Посполитая и готовилась к войне, однако денег для найма кварцяного войска, как обычно, у короля не было, а магнаты не торопились распечатывать свои сундуки с талерами, рассчитывая, что и так все обойдется, поэтому даже для выплаты жалованья коронному войску средств не хватало. Медленно съезжалась и шляхта из состава посполитого рушения — многие ожидали пока высохнут дороги да наступит тепло.

В ожидании наступления лета и новой войны в гетманской ставке в Чигирине кипела напряженная работа. Гетман и генеральная старшина с головой окунулись в подготовку к широкомасштабным боевым действиям, стремясь использовать оставшееся короткое время с максимальной пользой. Во все концы казацкого края из Чигирина летели гонцы с гетманскими универсалами, призывающими народ присоединяться к Запорожскому Войску. Но и без этих призывов сотни, а то и больше, крестьян каждый день пополняли ряды восставших.