Ранним летним утром 1657 года, когда солнце стояло еще низко над горизонтом, а дневной зной только собирался вперемешку с пылью повиснуть над Москвой, горожане, уже толпившиеся у торговых рядов, подступающих к самой Красной площади, могли наблюдать редкое для того времени зрелище — живописную группу малороссийских казаков, направлявшихся в Кремль. Их собратья-донцы на Москве бывали издавна и не вызывали у москвичей особого любопытства, тем более, что по внешнему виду мало чем отличались от них самих: та же одежда, те же бороды, тот же русский говор. Даже немцы для стольного града уже перестали быть в диковинку. С тех пор как царь Алексей Михайлович учредил полки иноземного строя, немцев, голландцев, шотландцев, французов появилось здесь столько, что на Кукуе образовалась целая новая слобода. Для русского человека любой европеец считался немцем, почему и слобода получила название Немецкая.

А вот из Малороссии гости в Москве появлялись нечасто, да и то сказать, присоединилась Южная Русь к Московскому государству всего года три назад, а до той поры большинство великороссов существенной разницы между поляками, татарами и черкасами не усматривало. Старые люди хорошо помнили еще запорожцев гетмана Сагайдачного, что дошли до самой Москвы с королевичем Владиславом, свежи были в памяти многих и бои под Смоленском, где черкасы вместе с поляками разгромили стрелецкое войско воеводы Шеина. В результате тогда же был заключен Поляновский мирный договор, который три года назад после присоединения Малороссии обернулся новой войной с Речью Посполитой. В народе все это не вызывало восторга, так как война означала новые налоги, а также ухудшение и без того нелегкого положения тягловых и посадских людей. Поэтому на проезжавших по Красной площади малороссийских казаков многие смотрели с плохо скрываемой неприязнью, хотя кавалькада выглядела довольно экзотично. Казаки были одеты, кто во что горазд, хотя их одежды выглядели ярко и богато. Сытые, хорошо вымуштрованные казацкие кони, до холки которых мог дотянуться не всякий мужчина, грызли на ходу мундштуки трензелей, всхрапывая и косясь на прохожих.

Впереди на гнедом аргамаке ехал моложавый всадник, судя по заткнутому за атласный, изукрашенный затейливой вышивкой пояс, перначу, казацкий полковник. Он подкручивал черный ус, беззастенчиво высматривая в толпе красивых молодиц в кокошниках, которые под его нахальным взглядом прыскали и закрывали лица руками. На полковнике были красные изящные сапоги со слегка загнутыми носками, синие шаровары, оранжевый с позументами жупан, на голове шапка по польскому образцу. Из-за пояса торчала рукоятка пистолета с серебряной насечкой, на боку висела кривая сабля в затейливо украшенных ножнах. За ним по двое в ряд ехали казаки, кто в синих, кто в малиновых шароварах, в свитках, несмотря на жару, с высокими овчинными шапками на головах, вооруженные пиками, саблями и самопалами. Замыкали кавалькаду человек пять всадников без головных уборов, до черноты загорелые, бритоголовые, с ухарски закрученными за ухо «оселедцами». Их жупаны были расстегнуты, из-под белых вышитых рубах на распахнутой груди виднелись тяжелые медные кресты на гайтанах. Лица казаков были гладко выбритые, но все их украшали усы разной степени длины и пышности. Человека три попыхивали люльками, выпуская кольца сизого дыма и презрительно сплевывая прямо на головы прохожих.

При виде их по толпе прошелестело: «Запорожцы!», а богобоязненные старушки истово крестились и тихо шептали, будто встретились с выходцами из самого ада:

— Чистые тебе черти! Свят, свят, Господи, избавь и сохрани!

Дьяк Ларион Дмитриевич Лопухин, обычно остававшийся за главу Посольского приказа Алмаза Иванова, когда тот отсутствовал в столице, встретил Тетерю радушно, с достоинством принял полагавшиеся в таких случаях подарки. Сами по себе такие подношения не считались мздой, а расценивались, как проявление почтения и преданности. Худощавый с бородкой клинышком, с залысинами на несколько вытянутом подвижном лице, он был профессиональным дипломатом и за годы общения с посланниками Хмельницкого проникся к нему глубоким уважением. Но по мере ознакомления с челобитной запорожского гетмана государю, Лопухин все больше хмурился, наконец, отодвинул ее в сторону и задумался.

Тетеря, искушенный в посольских делах и ведении трудных переговоров, также не стал первым начинать разговор, лишь неторопливо достал из-за пазухи небольшой кожаный мешочек и поигрывал им, многозначительно глядя на дьяка. Перед его отъездом в Москву Иван Брюховецкий, ведавший всем хозяйством гетмана, снабдил переяславского полковника несколькими такими мешочками с драгоценными камнями.

— Оно, конечно, спору нет, рада есть рада, — нарушил молчание Лопухин, который не оставил без внимания манипуляции полковника, — раз рада приговорила, то с одной стороны так тому и должно быть…

Тетеря положил мешочек на стол, не выпуская его, впрочем, из рук.

— Но, с другой, — покосился дьяк в его сторону, — гетманыч больно молод и не вышел из отроческого возраста. В старые времена его бы еще и в казаки не приняли, а тут сразу в гетманы.

Великий плач поднялся по всей Малороссии, когда разнеслась весть о кончине гетмана Богдана Хмельницкого. Смятение и растерянность поселились в душах простых людей, инстинктивно чувствовавших, что с уходом из жизни этого государственного деятеля и прославленного военачальника великие потрясения вновь ожидают многострадальный народ Украйны. Смерть запорожского гетмана воспринималась, как личная трагедия, каждой малороссийской семьи, так как всем было понятно, что достойной замены этой, поистине титанического размаха, личности, не найти. Это понимали и в ближайшем гетманском окружении, и среди казацкой старшины, и, особенно, в массе простых казаков. Конечно, было немало заслуженных полковников, пользовавшихся большой популярностью не только в казацкой среде, но и у всего народа, о чьих подвигах седые бандуристы слагали думы и чьи имена давно были окутаны ореолом мифов и легенд. Но среди них не было никого, кто имел бы столь же высокий авторитет у народных масс, как покойный гетман, не было равной ему харизматической личности, обладающей способностью объединить все слои населения Малороссии и увлечь их на достижение общей цели.

Более того, изгнав с территории Южной Руси польских панов, сам Хмельницкий вольно или невольно способствовал возникновению противоречий в дотоле монолитной казацкой среде. Противоречия эти с течением времени не только не устранялись, а, наоборот, углублялись и ко времени смерти гетмана достигли своего апогея. Некогда единое казачество разделилось на «значных» казаков, включающих в себя старшину и войсковых товарищей, занимавших привилегированное положение, обладающих крупными земельными наделами и считающих себя новой украинской шляхтой, и на казацкую «чернь», мало чем отличающуюся от посполитых людей, то есть крестьян. Противоречия экономического характера совпадали и с различными подходами казацкой верхушки и рядовых казаков, а также всего населения края к вопросу о государственном устройстве Малороссии.

Сам Хмельницкий, вероятно, уже после Пилявецкого сражения идеалом государственного устройства освобожденных от панского произвола территорий считал бы удельное княжество по примеру прусского курфюрства. Курфюрст номинально считался вассалом польского короля, но фактически Пруссия становилась все более независимой от Речи Посполитой. Позднее, после Переяславской рады, на Хмельницкого большое влиянии оказали взгляды Юрия Немирича, увлеченного идеей создания федеративного славянского государства, включавшего бы в себя Речь Посполитую, Великороссию и Малороссию. В то время как большая часть южнорусского народа стояла за полный разрыв с Польшей, сам гетман склонялся к установлению с Речью Посполитой федеративных отношений. Развитию этих идей способствовало то обстоятельство, что формально войдя в состав Московского государства, Малороссия все же пока еще не стала в полной мере ее составной частью, а образовавшаяся на этой территории автономия получила позднее у украинских историков название Гетманщины. После смерти Хмельницкого количество сторонников федерации с Польшей не только не уменьшилось, а наоборот возросло, так как возникли обоснованные опасения, что, если Алексей Михайлович станет обладателем польской короны, то присоединит к Польше и Малороссию, ликвидировав казачество. В таком случае предпочтительнее было бы самим войти в состав Речи Посполитой на правах федерации, оговорив условия, выгодные для Малороссии и, особенно, для казацкой верхушки…

При жизни Хмельницкого более всех поддерживал в нем эту мысль генеральный писарь Выговский, — и теперь он оказался во главе федеративной партии. Его двоюродные братья, Выговские: Данила, женатый на дочери Хмельницкого, Константин и Федор, дядя — овручский полковник Василий и племянник Илья оказались в числе его ближайших сторонников. Генеральный судья Зарудный, генеральный есаул Ковалевский и миргородский полковник, исправлявший должность второго генерального судьи — Григорий Лесницкий разделяли их взгляды. Иван Груша, после избрания Выговского в гетманы, назначенный генеральным писарем; генеральный обозный Тимофей Носач, человек без образования, каким отличались его товарищи, но с природным умом; переяславский полковник Павел Тетеря, человек без дарований, но с образованием; прилуцкий полковник Петро Дорошенко, лубенский — Швец, черниговский — Иоанникий Силич, подольский полковник Остап (Евстафий) Гоголь, поднестрянский — Михаил Зеленский, уманский — Михаил Ханенко, бывший киевский полковник Жданович, смененный по воле царя за поход против Польши — все эти заслуженные деятели Освободительной войны предпочли бы остаться в подданстве у Речи Посполитой. Даже легендарный Богун, столько сил отдавший борьбе с поляками, склонялся к мысли перейти на сторону короля. К этой партии принадлежали некоторые знатные украинские казацкие и шляхетские фамилии, как-то: Сулимы, Лободы, Северины, Нечаи, Гуляницкие (из них один, Григорий, бежал из Малороссии после Белоцерковского мира, а потом возвратился и был сделан нежинским полковником), Головацкие, Хмелецкие (родственники казненного в Паволоче, в 1652, за недовольство белоцерковским трактатом полковника).

Идейным вдохновителем партии федералистов оставался Юрий Немирич. Потомок, древней новгородской фамилии, бежавшей в XV веке в литовские владения, Немирич был наследником богатых имений в Южной Руси, и от своего отца с детства проникся тем религиозным вольнодумством, которое в том веке носило общее название арианства. Молодой Юрий провел молодость за границей, преимущественно в Бельгии и Голландии, получил отличное образование и написал несколько ученых сочинений по предметам философии и рационального богословия. В 1648 г. он пристал к Хмельницкому, спасаясь от преследования краковской инквизиции. Неизвестно, где был он после Зборовского мира, но с 1655 года Немирич целенаправленно интригует в казацкой среде. Он принял православную веру, действовал в пользу казаков у шведского короля, у Ракочи, а по смерти Хмельницкого, составлял планы образовать союза Малой Руси с Польшею на новых началах их общегосударственного устройства.

Когда весть об избрании нового гетмана распространилась по всему южнорусскому краю и дошла до рядовых казаков, не принимавших участия в раде, а также до Запорожья, в казацкой массе поднялся ропот. Выговский был неприемлем для черни по многим причинам. Прежде всего, он не имел отношения к Сечи, запорожцем не являлся, а принадлежал к польскому шляхетскому роду православного вероисповедания герба Абданк (к нему причислял себя и Хмельницкий, который в отличие от Выговского в ордере герба не значился). О роде его занятий до Освободительной войны ходили различные слухи. Одни говорили, что в молодые годы Выговский служил в Киеве канцеляристом и за утрату каких-то важных книг был приговорен к смерти, но с помощью влиятельных связей избегнул наказания и поступил в реестровое казацкое войско. По другим данным, он был всего лишь писарем при польском казацком комиссаре Шемберге, вместе с канцелярией которого выступил в поход против запорожцев. Достоверно было известно, что в битве при Желтых Водах, когда казаки подняли Шемберга на пики, Выговский попал в плен к татарам, но его выкупил Богдан Хмельницкий, встречавшийся с ним ранее. Примерно в то же время к восставшим присоединились и другие Выговские: брат Данила, родственники Василий, Илья и Юрий. Вначале Иван Евстафьевич был писарем при гетманской канцелярии, завоевал почти безграничное доверие гетмана и спустя два года стал генеральным писарем Войска Запорожского. Должность эта, весьма высокая в иерархии казацкой старшины, у рядовых казаков популярностью не пользовалась. Кроме того, всем было известно, что еще при жизни старого гетмана его преемником был избран Юрий Хмельницкий, против чего не возражали Запорожье и чернь. Простые казаки не понимали, зачем это решение необходимо было отменить и избирать другого гетмана. Пусть Юрий был летами молод, но он носил славную фамилию, известную далеко за пределами Малороссии, являлся прямым наследником старого гетмана, которого казаки любили и уважали. С другой стороны среди казацкой старшины было немало более известных и увенчанных славой полковников, чем Выговский, который, ко всему прочему, еще и был женат на польской шляхтянке, что само по себе уже вызывало к нему недоверие простых казаков.

— Да, кто такой этот Выговский? — стучал кружкой по столу в чигиринском шинке подвыпивший казак Карась. — Где он у дидька был, когда мы шляхту лупили под Желтыми Водами? Не у ляхов ли? Если бы не покойный гетман, то до сей поры в плену у татар на цепи сидел.

— А, кто видел его под Пилявцами, в боях с Яремой, не к добру будь помянут, или во время штурмов Збаража? — поддакнул его приятель Мотузка, сделав из кружки приличный глоток. — Когда мы на валы лезли под пушечным огнем, он пером скрипел в канцелярии.

— А под Берестечком, когда татары гетмана с собой захватили, кто как не Выговский увязался за ним, якобы ему на выручку, и удрал из осажденного табора? — поддержал приятелей запорожский войсковой товарищ Водважко. — Если бы не Богун, так бы и настал там наш последний час.

Старый запорожец знал, что говорит: в свое время он был одним из атаманов на Сечи, к Хмельницкому примкнул еще зимой 1647 года и участвовал во всех казацких войнах, несколько раз бывал наказным полковником.

Хотя Выговский и достиг желанной цели, заполучив гетманскую булаву, однако триумф его был и не полным, и не окончательным. Вернувшийся из Запорожья Пушкарь повел открытую агитацию за пересмотр решения последней рады. «В Чигирине рада была неполной и надобно собрать другую», — требовал полтавский полковник. Внезапно против избрания Выговского выступил и Лесницкий, настаивая на созыве новой рады. Вероятно, в создавшейся ситуации он рассчитывал, что могут гетманом избрать и его, учитывая былые заслуги. Казацкая чернь требовала созыва рады на Масловом Броде с участием всего Войска Запорожского.

Главное же заключалось в том, что Выговский, хотя и взял булаву, но лишь в качестве гетмана «на той час» — только на время отсутствия Юрия Хмельницкого. Конечно, это был серьезный успех, однако статус его оставался двусмысленным.

Новоиспеченный гетман не знал, что ему предпринять в создавшейся после выборов ситуации, но в это время в Чигирин прибыл Юрий Немирич в качестве неофициального посланника шведского короля Карла-Густава.

— Король предлагает тебе, гетман, — говорил Немирич с глазу на глаз Выговскому, — возобновить союз, заключенный им с Хмельницким на прежних условиях. Карл-Густав гарантирует создание независимого Русского удельного княжества, всемерную военную и политическую поддержку. Его величеству памятен рейд Ждановича, в ходе которого казаки проявили дерзость, отвагу и незаурядное воинское мастерство, покрыв себя неувядаемой славой при штурме Кракова и Варшавы.

— Союз со Швецией заманчивая перспектива, — не сразу ответил гетман, — но это неминуемо вызовет серьезные осложнения, если не разрыв с Москвой. Старшина, конечно, может на него согласиться, но казацкая чернь…

В годы военного лихолетья или других социальных потрясений, когда судьба страны и народа зависит от способностей и таланта вождя, ход исторического развития нередко выдвигает на вершину власти харизматическую личность, заставляющую обстоятельства повиноваться своей воле и меняющую колею движения истории. Таким был Богдан Хмельницкий, Великий гетман Войска Запорожского, имя которого навеки покрыто неувядаемой славой, а авторитет оставался непререкаемым в казацкой среде даже после его смерти. Отблеск славы великих нередко падает и на их потомков, не всегда, к сожалению, достойных этой чести.

Юрий, младший сын Богдана Хмельницкого, родился в 1641 году в наследственном имении своего отца Субботове, бывшем в то время хутором, в восьми верстах от Чигирина. Его мать Ганна Сомко, дочь известного на Сечи казака Семена Сомка, от брака с которой у Богдана было пятеро детей, вскоре умерла. Юрий, в силу младенчества, вряд ли ее мог помнить. По свидетельству летописных источников, до 1647 года его воспитывала сожительница отца, ставшая затем женой Чаплинского. Два года спустя, уже, будучи запорожским гетманом, Богдан женился на ней церковным браком в Переяславле, но после битвы под Берестечком она была казнена то ли им самим, то ли его сыном Тимофеем за супружескую неверность. В отличие от старшего брата, Юрий был к мачехе привязан и любил ее как родную мать. Позднее отец женился третьим браком на Ганне Золотаренко, которая, судя по всему, с пасынком также вполне ладила.

Когда его отец стал гетманом, Юрию едва исполнилось шесть лет, поэтому воспитывался он, конечно, в более тепличных условиях, чем старший брат, что, по-видимому, отрицательно сказалось на его характере. Занятый решением государственных дел, войнами и походами, отец не мог уделять его воспитанию должного внимания. Мальчик с детства страдал какими-то припадками (эпилепсией?), поэтому рос в окружении мачех, мамок и нянек, которые стремились во всем угодить ему. Вседозволенность породила у подростка капризность и жестокость, которая свойственна была и Тимофею, однако, если старший брат отличался еще мужественным, жестким и волевым характером, по натуре своей был воином, то Юрий силой духа не обладал совершенно и к военному делу склонности не имел. Войдя в возраст, он был отправлен в Киевскую братскую школу, основанную еще Сагайдачным и ставшую позднее академией, но в начале 1657 года, готовя казацкие полки на помощь князю Ракочи, отец истребовал его в Чигирин и собирался сделать для этого похода наказным гетманом. Такое решение вызвало сильное возмущение казаков, тем более что большинство из них были не из регулярных полков, а охотниками. Хмельницкому пришлось тогда отменить свое решение, назначив им наказным гетманом Антона Ждановича, а его заместителями — полковников Ивана Богуна и Ференца Раца.

Сам Богдан при жизни сына Тимофея вряд ли думал о том, что Юрию когда-то доведется стать гетманом Войска Запорожского. Старший сын рано возмужал, обладал хорошей военной подготовкой, в казацкой среде пользовался большим авторитетом. Тимофей рано проявил и качества военачальника, участвовал в битве под Батогом, совершил с пятнадцатитысячным конным корпусом стремительный рейд от Чигирина до Ясс и освободил Сучаву. Конечно, рядом с ним все это время находился легендарный Иван Богун (Иван Федоренко?), но все же никто не сомневался, что старший сын Хмельницкого по праву станет достойным преемником своего великого отца. Не сомневался в этом, прежде всего и сам Богдан, но внезапная смерть Тимофея заставила его искать замену себе в младшем сыне.

В начале 1657 года Богдан внезапно заболел. К лету болезнь гетмана усилилась и Юрий 4 июля был избран в преемники своему отцу, о чем говорилось выше в первой части настоящего повествования. Фактически это решение оставалось для большинства простых казаков в силе и после того, как гетманом стал Выговский. В их понимании Выговский избирался вместо него лишь на короткое время («на час»). После похорон отца Юрий возвратился в Киев, где и продолжал обучение.

Окончательное утверждение Юрия гетманом приднепровскими казаками произошло в Расаве близ Ртищева. Там же были выработаны 14 статей нового договора с Москвой, на которых, по мнению генеральной старшины, Войско Запорожское вновь бы переходило под царскую руку. Эти статьи были доставлены прилукским полковником Петром Дорошенко князю Трубецкому, но тот утвердить их отказался, потребовав, чтобы была созвана новая рада в Переяславле с участием всех казаков, в том числе левобережных, и самого гетмана. По-видимому, и Хмельницкий и его полковники опасались туда явиться, поэтому Трубецкой выслал в Чигирин в качестве заложника окольничего Андрея Васильевича Бутурлина. Только после этого, 9 октября Юрий переправился на левую сторону Днепра. С ним в Переяславль прибыли генеральный обозный Тимофей Носач, войсковой судья Иван Кравченко, генеральный есаул Иван Ковалевский; полковники: черкасский Андрей Одинец, каневский Иван Лизогуб, корсунский Яков Петренко, прилуцкий Петр Дорошенко, кальницкий Иван Серко (он к тому времени снова был произведен в полковники), а также сотники и казаки от каждого полка.

В Переяславле гетмана и всю приднепровскую делегацию торжественно встретили не только казаки, но и ратные люди Трубецкого. 10 октября 1659 года состоялась встреча Хмельницкого с князем. Трубецкой в приветственной речи похвалил гетмана от царского имени за то, что тот не примкнул к изменнику и выразил надежду, что он будет и впредь верно служить государю. Остальной приднепровской старшине было объявлено, что их вины царь также прощает. Затем князь сказал, что, когда соберутся остальные, то в Переяславле будет проведена рада по окончательным выборам гетмана и утверждению статей договора о новом статусе Войска.

15 октября все оказались в сборе. Помимо старшины и черни Левобережья, в Переяславль прибыл из Киева боярин Василий Борисович Шереметев. В работе рады приняли участие окольничий князь Григорий Григорьевич Ромодановский, а также и Беспалый (который формально в понимании князя Трубецкого продолжал оставаться наказным гетманом, но через два дня был избран генеральным судьей Войска). При предварительном согласовании статей договора возникли разногласия. В частности, предлагалось в Новгород — Северском, Чернигове, Стародубе и Почепе ввести воеводское правление, против чего гетман и старшина категорически возражали.

Наконец, 17 октября состоялась сама рада. Как и ожидалось, Юрия избрали (скорее утвердили) гетманом обеих сторон Днепра и одновременно были утверждены статьи нового договора. В целом они повторяли условия прежнего, заключенного еще при Богдане Хмельницком в январе 1654 года, однако содержали и некоторые дополнительные ограничения гетманской власти и казацкого самоуправления с учетом накопленного негативного опыта в этих вопросах.

Прежде всего, подчеркивалось, что гетман и Войско Запорожское являются составной частью вооруженных сил Московского государства, находятся на государевой службе и любые изменнические настроения в Войске должны караться вплоть до смертной казни. О всяких «ссорных делах» предписывалось доносить непосредственно царю.

Хотя Юрия Хмельницкого и выбрали единогласно на полной раде, но немало сторонников имелось и у его дяди Сомка, а также и у Беспалого, который своей борьбой с Выговским доказал верность Москве. Честолюбивые замыслы продолжал вынашивать и энергичный Тимофей Цецура, рассчитывавший на благодарность Москвы за то, что возвратил Левобережье под царскую руку. Отказ Трубецкого рассмотреть на раде 14 статей, выработанных в Расаве и согласие вновь избранного гетмана с новой редакцией Переяславского договора 1654 года, также не добавили ему популярности, особенно у старшины. В принципе, это недовольство было обоснованным: прояви Юрий Хмельницкий больше характера и настойчивости, расавские статьи могли быть (полностью или частично) приняты. Для этого просто не следовало идти на уступки Трубецкому, а отправить посольство непосредственно в Москву. Под угрозой новой смуты, Алексей Михайлович вполне мог пойти на уступки Хмельницкому, так же, как полгода назад готов был заключить договор с Выговским на условиях гадячского трактата. Но восемнадцатилетний юноша не сумел проявить характер и, по-видимому, Трубецкой просто воспользовался его неопытностью в государственных делах, а также и тем, что наиболее ярые ревнители казацких прав и вольностей: Богун, Гоголь, Ханенко, Зеленский не участвовали в Переяславской раде.

Эти просчеты с которых началось его гетманство не могли не отразиться на положении Юрия в казацкой среде, если учесть, что к тому же он начисто был лишен полководческого дара и государственного ума своего отца.

Но если ситуация в Малороссии даже после избрания нового гетмана обеих сторон Днепра, была достаточно сложной, то не лучшим образом обстояли дела и в Московском государстве. И для самого царя и для его окружения стало, наконец, понятным то, о чем два года назад предупреждал еще покойный Хмельницкий: они оказались обманутыми поляками. В то время, когда Польшу можно было стереть с лица земли и забыть о ее существовании, Москва, наоборот, подала ей руку помощи, объявив войну Швеции. Война эта не вызывалась какой-либо объективной необходимостью, а велась лишь из-за того, что Алексею Михайловичу был обещан польский трон. Более того, царь помешал и Ракочи укрепиться на польском престоле и крепко обидел Войско Запорожское, отказав послам Богдана Хмельницкого участвовать в выработке условий мирного договора с Польшей. Несмотря на всю проявленную осторожность, Москва не вняла предупреждению Пушкаря и запорожцев о тяготении Выговского к полякам и Крыму, сделав ставку на гетмана-изменника, что и привело впоследствии к драматическим событиям в Малороссии.

После гадячского трактата просчеты царского правительства становились особенно заметными на фоне деятельности его воевод Трубецкого, Ромодановского и других, из-за просчетов или нерешительности которых, Малороссия едва вообще не вышла из московского подданства. Из всех военачальников, отправленных царем в Малороссию, один Шереметев пока что действовал активно и успешно. Он не только отразил все попытки Выговского овладеть Киевом, но в конце года выступил против Анджея Потоцкого и нанес ему серьезное поражение, захватив обоз.

По мнению царского окружения, новые условия переяславского договора должны были в какой-то мере изменить ситуацию в Малороссии и дать возможность сосредоточиться на решении задач по заключению мирного договора со шведами. В этом вопросе Карл Х, уже вступивший в переговоры о мире с Польшей, легко пошел навстречу Москве, так как воевал еще и с Данией, а к Московскому государству у него никаких претензий не было.

Из-за последних событий для царского правительства Малороссия стала напоминать чемодан без ручки — и бросить нельзя и нести невозможно. За все шесть лет вхождения казацкой территории в состав Московского государства в царскую казну не поступило ни рубля, все налоги и сборы с населения оставались у гетманов или полковников. В то же время содержание в малороссийских городах царских войск требовало больших затрат, осуществлявшихся за счет московского правительства. По самым скромным подсчетам потери Москвы в живой силе убитыми и пленными за это время составили не менее 70–80 тысяч человек.

Ко всему прочему, измена уже второго гетмана позволило полякам в начале 1661 года перехватить инициативу и перенести военные действия на Левобережье, где ими было предпринято наступление в направлении Нежина.

Сложившаяся ситуация не позволяла царскому окружению безоглядно доверяться и левобережным казакам, убеждавшим Москву в своей верности. Ни для кого не было секретом, что и Сомко, и Золотаренко находятся в родственной связи с Юрием Хмельницким, а Брюховецкий в свое время был слугой старого гетмана и одним из доверенных лиц Юрия, оказавшим ему немалую помощь при избрании на гетманский пост. Кроме того, было известно, что Полтавский, Миргородский и Прилуцкий полки не хотят подчиняться Москве и тяготеют к Хмельницкому.

Поэтому, по выражению С.М. Соловьева «чтоб разузнать, в каком действительно состоянии находятся дела в Малороссии, кто верен, а кто нет, кто кому дядя и кто кому зять, и как это родство мешает верности», 29 декабря 1660 года в Нежин прибыл стрелецкий голова Иван Полтев. Он встретился здесь с воеводой князем Семеном Шаховским и нежинским полковником Василием Золотаренко. После ознакомления с обстановкой у Полтева сложилось в целом правильное представление о реальном положении дел в крае и он намеревался собрать раду с участием Сомко, Золотаренко и примкнувших к ним казаков. Но рада не состоялась, так как в это время поляки во главе с Чарнецким и Хмельницким при помощи татар попытались захватить Нежин. В ходе ожесточенных боев, продолжавшихся весь январь и февраль, Золотаренко, Сомко и царским воеводам, удалось очистить Заднепровье от противника. К концу марта на сторону Москвы перешли Полтавский, Прилуцкий и Миргородский полки, лишь Остер продолжал оказывать сопротивление. В Приднепровье также поляков практически не осталось, все ушли в коронные города. В Москве, где реально опасались, что после победы над Шереметевым польские полководцы вторгнутся в московские пределы, вначале не могли понять, что заставило их уйти из Малороссии. Некоторые даже думали, что шведы вновь вступили с Польшей в войну. Однако все объяснялось проще — у Речи Посполитой не оказалось денег для выплаты жалованья солдатам, которые в связи с этим отказались продолжать воевать.

Однако, если польская казна оказалась пустой, то и в Московском государстве состояние финансов выглядело не лучшим образом. Денег на нужды войска катастрофически не хватало, тем более, что, если на юге Москва получила временную передышку, то на границах с Литвой война была в полном разгаре. Тем временем, началась смута и в Заднепровье. В апреле под Нежином все-таки состоялась рада, на которой часть казаков хотели избрать гетманом Сомко, а другая половина выступала за Золотаренко. Запорожцы и Серко, также находившийся за днепровскими порогами, сохраняли нейтралитет, полагаясь на решение царя.