В тот год Дени перешел в четвертый класс.

Во время каникул здание школы покрасили и привели в порядок дворы. Оконные ставни были зелеными и блестели. Стекла чисто вымыты. В приемной стояли новые кресла, а на этаже, где жили воспитатели, на дверях появились таблички с их именами. Но ученики не обращали внимания на все эти новшества. Поставили новые столы и парты, от которых вкусно пахло чистотой. Но ученики и на это не обращали внимания. После каникул их интересовали только новые воспитатели.

В этом году они появились в каждом классе. С непроницаемыми лицами, ссутулившись, они смотрели на детей, только когда те оказывались рядом. Им раздали большие листы со списками учеников — в том порядке, как те сидели по рядам за партами. Красными крестиками были отмечены неуспевающие, те, кого называли твердоголовыми.

Перед первым уроком Дени пошел взглянуть на этот список, лежавший на кафедре. Он поднялся сюда один. Остальные ушли во двор на перемену. Ни на лестнице, ни в вестибюле никого не было. Как он и ожидал, в списке возле его имени стоял красный крестик. Другой красовался возле имени Пьеро. Он пожал плечами и спустился во двор.

Пьеро играл там с приятелями.

Дени где-то прочел, что к тринадцати годам все в жизни начинает меняться. А ему уже почти исполнилось четырнадцать. Но тем не менее ничего не изменилось. Все шло как обычно. А должно быть по-другому, но Дени не замечал ничего нового. Он по-прежнему считался самым неусидчивым среди учеников третьей группы, и каждую среду вечером префект клал ему на парту штрафной листок. В нем говорилось, что префект «с сожалением сообщает господину такому-то, что его сын такой-то…» И каждый четверг Дени оставался еще на два часа после уроков. Ничего не изменилось.

В шестом классе, «раньше», как принято говорить, Дени считался хорошим учеником. Всегда был среди первых по сочинениям, получал хорошие отметки за переводы с латинского и за упражнения по французскому. В следующем году шло так же или почти так же. Но в этот год Дени уже по-настоящему не работал. Не работал и все. Префект часто говорил, что если бы Дени хоть чуточку постарался, то стал бы одним из лучших, если не самым лучшим учеником. Но это было невозможно. Упорная работа и Дени не сочетались. И тем не менее — он сам не понимал, как это получалось, — он по-прежнему оставался среди первых по сочинениям. И здесь тоже ничего не изменилось.

Префект был маленького роста, толстый и грузный. Его пунцовое крупное мясистое лицо внушало страх. Когда о нем говорили, то его не называли «префект» или «отец префект». Отец префект — это для родителей. Ученики прозвали его Гаргантюа. Префект начал работать в школе больше пятнадцати лет назад, еще до того, как родился Дени. И уже больше пятнадцати лет был известен под прозвищем Гаргантюа. Когда бывшие ученики заглядывали в школу, они спрашивали:

— Ну как там Гаргантюа, по-прежнему свирепствует?

Да, по-прежнему. Ничего не изменилось.

Началось все в конце января. Ученики еще обсуждали рождественские каникулы и свои подарки. Стояла холодная и ясная погода. Огромные платаны во дворе выглядели голыми и черными на фоне белого неба. Земля была твердой и промерзшей. Но снег не выпадал. Каждый день мальчики говорили, что он вот-вот выпадет, но его не было. Тогда они грустно глядели на небо и вспоминали, как в прошлые годы в это время играли в снежки.

Перед каникулами воспитатель организовал посещение больницы. Весь декабрь собирали подарки и складывали их на большом столе в глубине класса для самостоятельных занятий. Каждое утро, прежде чем сесть за парту, ученики, стараясь привлечь к себе внимание, относили туда свои подарки. Иногда игрушки, иногда печенье или сигареты. Иногда кульки с конфетами или с засахаренными фруктами. Но чаще всего — книги, старые зачитанные романы без обложки, которые охотно отдавали родители. Выложив на стол приношения, ученики с деланным безразличием проходили на свои места и погружались в домашние задания перед тем как отправиться на урок. При этом они не поднимали головы, словно бы и не интересуясь тем, как реагируют на их дары остальные.

Во время каникул ученики — небольшими группами — навещали больных и относили им подарки. Но Дени в этом не участвовал.

В первые дни январских занятий сбор подарков и походы в больницу продолжались. Однако Дени не подошел к воспитателю, чтобы записаться в список посещений, как другие ученики. Жаки Рено нарисовал на картоне большую картину — мальчик с грустным лицом зеленого цвета и черными кругами под глазами лежит на больничной койке. Сверху Жаки крупно написал тушью:

Сначала он попробовал что-то разузнать у Пьеро. Пьеро ничего не знал. Это было на следующий день — или, может быть, через два дня — на уроке, в одиннадцать часов. Дени вернулся к заданию с таким видом, будто оно ему до смерти надоело, тем самым отбивая охоту работать и у остальных. Он думал о ней и раньше, утром, на уроке латыни.

— Почему ты об этом спрашиваешь? — прошептал Пьеро у него за спиной.

Тревиль, сидевший рядом с Пьеро, тоже слушал.

— Чтобы знать.

— А для чего тебе нужно знать?

День выдался не такой холодный, как в прошлый четверг, и небо было ясным. Легкие облачка бросали тень на дома. Свежие порывы ветра несли по тротуару клочки бумаги.

В комнатке за стеклом, где неделю назад Дени видел говорившего по телефону мужчину, на столе потягивалась кошка. Дени опустил воротник куртки и пошел по коридору. Комната в конце коридора по-прежнему пребывала в запустении. Монахини там не было. Он подошел к окну и посмотрел в парк. Садовник вскапывал лужайку. Из других комнат доносились голоса, и Дени прислушался, стараясь различить голос сестры Клотильды. Не удалось. Садовник за окном копал землю неспешными размеренными движениями. Седые волосы, непокрытая голова. Дени подумал, что лучше всего пойти к остальным. Садовник его не интересовал.

На лестничной площадке второго этажа он услышал голос. Голос «красивого лица». И тут же услышал голос Прифена.

— Он справедливый, — говорил Прифен, — редко нас наказывает, а если наказывает — то за дело.

«Ну-ну, продолжай, — подумал Дени, — мели языком — надолго тебя не хватит».