Мы не одиноки… Бесконечность думает и чувствует вокруг нас… Сейчас, когда мир снова готов перевернуться, я свято верю в это. Так же, как и в свое имя.

Меня зовут Шайса. Когда-то в юности в одной из древних книг я нашла толкование этого имени: «судьбоносная» или «вершительница судеб». Любуясь светом голубой звезды, взывая к своей прекрасной далекой сестре, вспоминая все, что произошло со мной, мне иногда кажется, что назвали меня так не случайно.

Неслучайным было и то, что в этот бесприютный мир я явилась незваной гостьей, и прошло много времени, прежде чем я полюбила его. Какую цену готова я заплатить за эту любовь?

Свет Келлион разливается по зимним равнинам, пронзительно вспыхивает на пиках гор, тает между заснеженных лесных деревьев… Он отражается в моих глазах, с мольбой обращенных к небу. Свет далекой звезды подобен песне, которая проникает в самое сердце, и кажется, я понимаю язык этой песни. А впрочем, может быть, все это лишь грезы, которые всегда приходят ко мне зимой — именно тогда воспоминания оживают и ведут меня дорогами прошлого. Я редко делюсь с кем-нибудь воспоминаниями: от этого пустеет душа. Но иногда я чувствую облегчение, чувствую легкокрылую свободу от того, что мне больше не нужно нести этот драгоценный груз одной.

К тринадцати годам из ребенка я превратилась в девушку — мое тело, развитое постоянными физическими упражнениями и танцами, ничем не отличалось от тела взрослой женщины; разум успешно перерабатывал сведения, почерпнутые из книг. Что же касается моей души, то ей еще только предстояло пробудиться. Непреходящая восторженность, готовность созерцать и творить красоту, — чувство, в котором находились все обитательницы храма, было, как я теперь понимаю, всего лишь следствием воспитания. А воспитывали нас не только старшие сестры, но и сам храм.

Готовящиеся к посвящению продолжали свое обучение по особому распорядку. В величественных залах храма мы ежедневно изучали произведения искусства, созданные руками сестер Келлион. Некоторым из этих вещей были многие сотни лет, их творили наши далекие предшественницы. Эта древность поражала меня: я понимала, что если мне суждено будет создать что-нибудь столь же прекрасное, то мое творение переживет меня и будет восхищать новые поколения юных сестер, которые спустя еще сотни и сотни лет будут так же, как мы сейчас, благоговейно ступать по мраморным полам храма.

Однако живописные полотна, статуи из мрамора или алебастра приносили мне чувство какой-то неудовлетворенности. Яркие, чистые краски, изысканные линии — все это было совершенно, однако лишено чего-то важного. Впервые я задумалась об этом, разглядывая портрет одной из сестер. Он был написан совсем недавно, и я хорошо знала ту, с кого его рисовали. Сходство было полным; казалось, что длинные ресницы сейчас моргнут, а золотистые волосы всколыхнутся от ветра. И тем не менее портрет казался безжизненным. Я попыталась поговорить об этом со своими подругами, но они не поняли, что я имею в виду. Я спросила одну из сестер-наставниц, но та лишь назначила мне лишний урок, чтобы я научилась ценить прекрасное.

Такое же чувство будили во мне танцы, которые мы разучивали, чтобы посвятить их Келлион. Эти занятия были для меня самыми любимыми. Когда звучала музыка, когда к высокому потолку поднимался благоухающий дым курений и я делала первое движение руками, мне казалось, что мое тело обретает крылья. Пространство храма словно расширялось, раздвигалось, становилось безмерным. Танцуя для Келлион, я испытывала страстную, восторженную любовь к своей недосягаемой сестре и хотела поделиться этим чувством с другими. Но музыка смолкала, и тогда чаще всего наставница начинала отчитывать меня за неточность движений и приводила в пример выверенные взмахи ногами и повороты на носках некоторых моих подруг. А мне казалось скучным это расчетливое искусство.

Одним словом, я не была примерной ученицей. Однако, несмотря на это, мне никогда не приходило в голову, что жизнь моя могла сложиться по-другому. Старые книги рассказывали о том мире, который оставался за стенами храма Келлион. Он был погружен во тьму, и люди, населяющие его, тратили драгоценное время жизни на борьбу за существование. Их не осенял и отблеск того прекрасного голубого света, которым лучилось небо с наступлением зимы. Они никогда не поднимали голову кверху. Их тела были грязны, а одежды грубы.

Низкий голос произнес:

— Стой, Белка, стой!

Я умиротворенно улыбнулась: я дома, наступил вечер, и папа вернулся домой…

Липкая жидкость с незнакомым вкусом и густым пряным ароматом обожгла мне замерзшие губы. Я закашлялась и попыталась подняться. Наваждение рассеялось, и я вернулась к действительности.

Человек, который сидел передо мной на корточках с флягой в руках, разумеется, не был моим отцом. Но он был мужчиной, и я охнула от испуга: я, конечно, знала о существовании мужчин, они были авторами большинства прочитанных мною книг, но никогда, за исключением раннего детства, не встречалась с ними. Мужчина был огромный, в большущей меховой шапке и с косматой черной бородой.

Я давно ждала, что Рейдан задаст мне этот вопрос, однако, продремав весь день, так и не успела придумать ответ. Я предполагала соорудить какую-нибудь правдоподобную ложь, но животная радость тепла и насыщения сыграла со мной злую шутку — мне ничего не приходило в голову.

Рейдан терпеливо, но настойчиво и пытливо ждал ответа, в свете костра его глаза казались черными. И тогда я неожиданно для самой себя рассказала ему всю правду — о том, что я родилась где-то в горах, о нашей жизни в храме, о страшном открытии и побеге. Я не замечала, как слезы катятся по моему лицу, и каждое мое слово как будто молило: помоги, я не знаю, что мне делать!

Рейдан слушал, не перебивая, потом снова протянул мне фляжку и сказал:

— Не плачь, малышка. Ты хочешь вернуться обратно? Я постараюсь тебе помочь. Но и ты мне кое в чем поможешь. Знаешь ли, ведь ты не удивила меня своим рассказом. О храме Келлион я слышал давно, но только теперь понял, что это не сказки. А раз так, то и несметные сокровища в подземельях храма существуют на самом деле. Ты что-нибудь знаешь об этом, Шайса?

— Ты, наверное, говоришь о камнях Келлион? Я слышала, что они в мире людей считаются драгоценностью.