Всего этого могло бы и не быть. Ведь в самом деле: пришел бы вовремя в школу Фред Квач, которому по алфавиту полагалось дежурить в классе, и все беды пали бы на его, Фредову, а не на Миколкину голову.

Но Фред по неизвестной причине вовремя в школу не пришел. А класс, конечно, без дежурного оставаться не мог.

Следующим по списку в журнале стояла фамилия Курило.

Итак, будем знакомиться. Вот он — Микола Курило, собственной персоной.

Смотрите, смотрите, вон появился в коридоре! Хмурый, чем-то, видать, недовольный, одет небрежно. Полевая сумка с книгами болтается на плече, волосы растрепаны — ни постричься, ни причесаться не хочет.

Рядом со школой на одной из главных улиц города находился научно-исследовательский сельскохозяйственный институт.

Школа давно уже не давала покоя ученым — сотрудникам этого института: шум, топот... Переселить бы ее куда-нибудь... Мало того, так еще битые стекла полетели на стол почитаемого кандидата наук, вот уже пятнадцать лет терпеливо выращивавшего какую-то чудо-траву, которая давала бы укосы сто лет без пересева и росла бы даже под снегом и, разумеется, принесла бы ему докторскую степень. А кусочек шлака взял и угодил в горшок, где произрастал сей таинственный корень. Горшок рассыпался на куски, а камешек, повертевшись волчком у ног кандидата, шмыгнул под шкаф.

— Безобразие! — одеревенелыми губами прошептал кандидат.

Ойкнули ассистентки, кинулись к окну и сразу же установили: камень летел сверху, а не снизу, так как дырка в стекле наружной рамы была чуть выше дыры во внутренней. Поскольку камни падают с неба лишь в баснях, то глаза ассистенток устремились на соседнюю школу. В одном из окон ее они заприметили вихрастого насупленного паренька, с тревогой поглядывавшего на их окно. Сомненья не было — это он швырнул камень в их тихую обитель науки.

— Вон он! — закричала одна из ассистенток, указывая пальцем на Миколку.

Школа жила обычной жизнью. В учительской на стене тикали часы, в классах стоял приглушенный гул, похожий на гуденье пчел в улье, на спортивной площадке раздавались взрывы хохота. В окна заглядывали зеленые верхушки кленовых веток. Но Миколка ничего этого не видел и не слышал: настороженным ухом он ловил обрывки разговора за дверью директорского кабинета.

Он уже убедился, что попал в странную и неприятную историю. Его больше всего встревожило обещание директора вызвать в школу родителей. Конечно, если бы можно было вызвать с Курилов отца, он бы и не задумался — отец во всем разберется. Что же касается матери, то достаточно лишь намека на какую-либо провинность Миколки, чтобы он заслужил у нее жестокое наказание. Мать следовала принципу: сперва наказать, а потом разбираться.

Хотя Миколка и надеялся на справедливость, но испытывал подавленность. Надо же такому случиться: кто-то запустил камень, а отвечать ему, кто-то яблоко съел, а у него оскомина.

И вот как раз когда он собирался приложить ухо к створке дверей (потому что в кабинете голоса зазвучали тише), дверь в учительскую отворилась и появился не кто иной, как Фред Квач. За Фредом следовала его мамаша.

Переступив порог, долговязый, вихрастый Фред сразу же остановился, понурившись в позе виноватого. На нем были неглаженые штаны со смешными пузырями на коленях и модная клетчатая рубашка, на ногах — футбольные бутсы.

На улице Ленина отцветали каштаны. В густой листве митинговали воробьи.

Заканчивалась весна, вступало в свои права жаркое лето.

Длинен, очень длинен майский день. Но за это на него никто не жалуется. Бывает, сетуют даже: дня не хватает.

У Миколки с Фредом времени было достаточно. Они вдруг сговорились бежать. Ушли из школы и теперь не знали, куда деться. Прошлись по улице, но вскоре свернули в тихий переулок. Улица была не для них: того и гляди кто из родных или знакомых встретится.

В переулке тихо, ни души, только такси «волга» въехало одной стороной на тротуар, стоит себе преспокойно, будто дремлет. Но безлюдье ничуть не успокоило ребят, наоборот, они еще больше насторожились, притихли, пугливо оглядывались, — тишина всегда действует на людей с нечистой совестью.

За городом, за крутым холмом, из за которого не видно даже телевизионной вышки, вблизи чудесного озера стоит новенькое здание школы. Оно до того ново и непривычно для здешнего пейзажа, что каждому, даже впервые попавшему в эти края, становится ясно: школа еще не успела прижиться здесь, не слилась с окружающей природой. Жмется робко, как-то бочком к густому лесу, а возле самой школы не видно ни одного деревца. Забор — и тот поставлен только со стороны воображаемой улицы, а в том месте, где должен находиться школьный сад, пока мозолят глаза кучи битого кирпича, песку, щепы и другого мусора.

А может, вовсе это и не школа? Как узнать? Теперь таких кирпичных домов с большими окнами строят много. Но каждый ученик, конечно, безошибочно распознает в этом здании школу. Всегда можно разглядеть то особенное, отличающее школу от других зданий. Ведь строятся школы с большой, прямо-таки отеческой теплотой, в них вкладывается какая-то необычная нежность. Быть может, так получается потому, что строят их бывшие ученики, а может, потому, что родители стараются для своих детей.

Это четырехэтажное здание, в виде буквы «П», с не очень покатой красной черепичной крышей и белыми высокими колоннами у входа, было похоже на многие другие дома.

Миколка сразу узнал свою новую школу. Только перевалили вершину холма, и он разглядел красную крышу и белые колонны — сразу решил: это школа. И хотя новое здание нравилось ему даже издали, да и лес рядом такой красивый, он все же вздохнул: везут в ссылку. В душе он даже гордился этим — кто из великих людей не побывал в ссылке? И Ленина, и Шевченко, и Пушкина, и Лермонтова ссылали... Но радости все-таки не было. Как бы хороша ни была ссылка, а все-таки — ссылка.

Иначе это и назвать невозможно. Из школы его вытурили, спасибо хоть в интернат направили, а то бродил бы по городу, воробьям кукиш показывал. И теперь вот везут в дальний край. Как когда-то Пушкина в Кишинев. Только что не в тарантасе почтовом, а на такси, которое мама взяла для такого случая. Как-никак — Миколка единственный сын у нее, правда, беспутный, но все же родное дитя. Не везти же его в автобусе, пусть знает, дрянной мальчишка, что мать для него на все готова, ничего не жалеет, даже в такси возит. И это, когда лучшим способом передвижения для такого, как он, неслуха, был бы этап под конвоем милиции.

Сняли Миколку с его собственного острова — не спросили.

Подобно Робинзону, он навсегда распростился с одиночеством. Чуть живого нашла его мать. Остров ведь не нанесен на карту, ни координаты, ни широта, ни долгота неизвестны.

— Ну и занесло же тебя, сыночек! — сказала она, увидев у шалаша исхудавшего сына. — Вот уж наградила меня судьба ребенком!

Миколка встретил мать безразличным взглядом. Он не удивился ее появлению. Догадывался, что Кесарь разболтал о его местопребывании. Он уже примирился с тем, что путешествие их на этом закончилось, но все время его беспокоило одно: где Фред? Что с Фредом?

От встречи с матерью хорошего он не ждал. Знал: уж на сей раз она применит к нему свои многообразные антипедагогические способы воспитания. И она действительно, носясь от острова к острову по Днепру на взятом напрокат катере и заглядывая во все уголки, клялась и бахвалилась перед молчаливым мотористом, что проучит своего неразумного сына-бродягу. И чем продолжительнее были розыски, тем категоричнее становились ее угрозы.

Миколка только что вернулся из кладовой. Там ему выдали брюки, ботинки, вельветовую куртку, трусы и рубашку. Разложив все это на кровати, он собирался переодеться. Но в это время до него долетел какой-то шум, гул. Школа сразу ожила.

Словно застигнутый врасплох преступник, Миколка моментально скомкал в узел все свое имущество и запихнул в тумбочку.

А в коридоре уже раздавался топот десятков ног, звенели голоса, смех.

Дверь в спальню быстро отворилась, на пороге стоял парень.

Уже после, немного освоившись, Миколка признал в нем парня, а сперва ему показалось, что сюда заглянул не то учитель, не то пионервожатый, но ни в коем случае не ученик — этот высокого роста, как тростинка гибкий, русоволосый молодой человек.

Первый день пребывания в интернате показался Миколке бесконечным. Но все же конец этому дню наступил. Раздался сигнал, ученики стали готовиться ко сну. Каждый стелил для себя постель, раздеваясь, аккуратно складывал на стуле одежду. Масло, который, оказывается, был в этот день дежурным по спальне, ревниво следил за порядком.

Миколка не сразу начал стелить себе, поэтому получил замечание:

— Эй ты, Курка, почему на насест не устраиваешься?

И хотя Масло сказал ему это совсем не обидно, а скорее сердито, Миколке все равно стало не по себе, однако он промолчал, понимал: начни возмущаться, от прозвища не избавишься, наоборот, увидят, что оно не по нраву, — так и прилипнет к нему эта «Курка».

Он поскорее разобрал постель, разделся и уже хотел шмыгнуть под одеяло, как вдруг...