Это рассказ о разрушенной жизни и выстраданное откровение человека, который просто хочет восстановить справедливость. Вместе с автором мы погружаемся в воспоминания о его детстве, ужасаемся чудовищности концлагерей, созерцаем войну с точки зрения завербованных поневоле, наблюдаем возрождение нормальной жизни после поражения нацистов, возмущаемся несправедливостью властей. Пьер Зеель написал свои воспоминания, чтобы его услышали и ему поверили, в отличие от правительства, которое предпочитает помнить только об отдельных группах пострадавших.
БУРЖУАЗНАЯ СЕМЬЯ, КАК ВСЕ
М
не было семнадцать, и я хорошо знал, что иду на риск, проводя время в этом сквере между лицеем и отчим домом. Здесь мы с приятелями встречались после занятий. Чтобы поболтать. Чтобы дождаться какого-нибудь незнакомца, который сумел бы совратить нас. В тот день, оказавшись в объятьях грабителя, я почувствовал, как часы соскользнули у меня с запястья. Я закричал. Он уже скрылся. Я и не представлял себе, что это обыкновенное происшествие перевернет всю мою жизнь и даже погубит ее.
Я был элегантным молодым человеком, из тех модников, которых тогда называли «зазу». Нас, зазу, немного было здесь, в Мюлузе. Одевались мы скорее изысканно, нежели вызывающе. Наши галстуки необычных расцветок и жилеты с вышивкой так просто было не найти. Чтобы их раздобыть, приходилось наведываться в несколько редких магазинов в центре города, вроде филиала «Мод де Пари», время от времени получавшего эти вещи из столицы. Волосы мы носили всегда только длинные и прилизанные помадой «а-ля Тино Росси», заплетая их в две толстые косички, одна в другой на затылке.
А ведь подобные тонкости умели делать как надо только избранные парикмахеры. Такое стиляжничество опустошало карманы, но я мог себе это позволить. Прохожие на городских улицах посматривали нам вслед, кто с интересом, а кто — осуждающе. Понятие «зазу» включало в себя и двусмысленную склонность к кокетству. Приходилось соответствовать.
Кража часов меня расстроила. С ними были связаны определенные воспоминания: их подарила мне крестная, проживающая в Париже мамина сестра, которую я обожал. Она покинула Эльзас из-за несчастной любви к молодому протестанту. Когда в семьях узнали, что влюбленные принадлежат к разным конфессиям, это поставило крест на планах сыграть свадьбу. Она бежала подальше от этих негостеприимных мест и во время редких заездов в Эльзас не посещала никого, кроме младшей сестры, моей матери.
Часы она подарила в день моего торжественного причастия, которое состоялось недавно. В нашем эльзасском католическом воспитании это очень важная церемония празднования конца отрочества. Тут всегда есть повод закатить большой пир, достать из сундуков тончайшие скатерти и дорогую посуду. Я был в самом красивом костюме, у меня были самая красивая свеча и самая красивая лента. По общему мнению, я пережил этот момент своей жизни безупречно, осознавая что оставляю детство позади; взрослое чувство ответственности уже брезжило в верующем мальчике, и теперь я должен был всю жизнь проявлять уважение и любовь к своим родным. Гости съехались отовсюду, и сестры моего отца, одолевши расстояние от самого Нижнего Рейна, произвели сильное впечатление в церкви большими эльзасскими бантами.
ШИРМЕК - ФОРБРЮХ
Ш
ел 1939 год, до начала войны с Германией оставалось всего несколько месяцев. Гитлер уже шесть лет полновластно хозяйничал по ту сторону Рейна. В общественных местах я чаще, чем раньше, слышал слово «еврей», его произносили с особым нажимом. Людей с «огненным крестом» уже нередко можно было увидеть на улицах Мюлуза, они ходили не скрываясь, иногда устраивая акции группового насилия. В такие дни мои родители опускали ставни кафе-кондитерской и завешивали окна матрацами, чтобы защититься от пуль погромщиков.
[2]
Потом Германии объявили войну. Моих братьев мобилизовали одного за другим в призывные категории 34, 35, 37 и 39. Началась «странная война». «Линия Мажино» была нашей гордостью. Самые молодые жители Мюлуза любили прокатиться туда на велосипеде, чтобы убедиться в бездействии новобранцев. Мы были уверены, что столкновения быть не может. Эльзас, лакомый кусочек для рейха с его жаждой реванша, недооценивал масштабы опасности.
Грохот марширующих сапог и проклятья с государственной трибуны по адресу непокорной Франции с призывом врезать ей как следует вызывали только забавные и саркастические комментарии. Карикатуристы зубоскалили вовсю. Раньше всех забеспокоились наши друзья евреи. Они бросились уезжать из Эльзаса целыми семьями, выбирая для бегства места подальше от опасной близости рейха. Многие из них просили нас, пока идет война, сохранить их ценные вещи, и мы складывали их в подвале.
Во время «странной войны» все мои братья покинули семейное гнездо. Я наконец вырвался из-под опеки, а отца поглотили совсем другие дела. Я, как единственный сын, не призванный под знамена, сблизился с сестрой и матерью. В воскресные дни я имел право на лиловую пятифранковую банкноту, которой с лихвой хватало и на церковные подаяния, и на билет в кино на улице Корсо. Это был прелестный театрик, переоборудованный в кинозал, где были даже маленькие балкончики, на которых кое-кто ухитрялся прямо на полу «перепихнуться», конечно, когда свет был уже погашен.
Меня назначили ответственным за почтовую связь с братьями, ушедшими на фронт. Мама часто диктовала мне письма. Кучу запечатанных конвертов я нес на вокзал и там отправлял. Так у меня и осталась привычка разбираться со всей корреспонденцией перед тем, как лечь спать.
