Вчера выпал первый снег. И кругом все белым-бело. До того бело, что и не разберешь где что. Белая курица снесла белое яйцо, обронила в снег и никак не отыщет. Белохвостый петух выкукарекал белую песню. Взлетела она под стреху, примерзла во-он там: видишь, висит белой сосулькой? У белки-белянки выбельчились бельчата, прыгнули на белые ветки — белка их и потеряла. Деревья стоят белые-пребелые. Бреду я по лесу, не могу разобрать: где дерево, где пень, а где белый день.

Над трубами курится белый дымок. Чернила в чернильнице тоже побелели — даже и не знаю, разберешь ли ты, что здесь написано. Хлеб мы едим только белый и забеливаем кофе сливками. Собрался я утром почистить башмаки, а вакса-то белая!

Вот и наша Гауя

[1]

— под снегом белая, под солнцем ясная. Забросил я спиннинг, вытащил белорыбицу, вспорол ей брюхо, а там — белый утенок (целиком проглотила — какова обжора!). Воткнул я в утячий хвост вот эту писульку и отпустил утенка — пускай его летит! А залетит к тебе, ты накорми его, обрежь кончики крыльев — не то упорхнет! — и согревай ему по вечерам живот белой грелкой. А когда он снесет золотое яичко, сразу же черкни мне.

Адрес у меня такой:

Солнце, точно яичный желток, золотелось над миром. Оно излучало тепло и жизнь. По его лучам соскакивали на землю крошечные цыплята — и все желтые. Это уже потом они обзаведутся разноцветными одежками, а поначалу все — в желтом. Пчела тоже желтая: вон какой у нее желтый улей. Пригласила она в гости цыплочка, а тот не смог до улья допрыгнуть. «Ну, ничего, — думает. — Вон сколько кругом бабочек, все, как я, желтые. Полетаю-ка с ними». Подпрыгнул цыпленок, да вспомнил: крыльев-то еще нет, одни только крошечные желтыши по бокам. «Ну, ничего, — думает опять. — Стану курицей, захочу — до неба взлечу». А пока забился в мамокурицыны перья, поближе к ее желтому животу, и задремал.

А солнце золотело в небе, точно желтый блин с такими вкусными хрустящими закраешками.