В дверь негромко постучали. Владимир Иванович открыл глаза.

— Да-да, войдите!

Появился коридорный. Он положил на ночной столик письмо и бесшумно удалился.

В номере было темно. Сквозь щели между тяжелыми оконными занавесями пробивались узкие, словно рапиры, лучи солнца. Владимир Иванович достал из-под подушки часы: стрелки показывали около десяти. «Ого, в Париже, оказывается, можно спать не хуже, чем в Петербурге». Быстро встал, оделся, раздвинул занавеси. Солнечный свет потоком хлынул в комнату, затопил ее. Великанов прочел письмо. Это было приглашение от минералогической комиссии выставки. Он вспомнил, что заседание комиссии назначено на три часа. «Любопытно, почему я им понадобился раньше времени?»

Вскоре он уже шагал по шумным улицам. Париж в эти летние дни Всемирной выставки 1900 года был особенно многолюден. Со всего света съехались сюда представители разных племен, рас и национальностей. На улицах можно было встретить негров, японцев, малайцев и даже патагонцев. Весь вчерашний день Великанов посвятил знакомству с Парижем.

Владимир Иванович смотрел на проплывающие за окном вагона чистенькие немецкие городки с готическими башнями кирх и ратуш, беленькие веселые мызы с красными черепичными крышами, а мысли его были далеко. Есть ли там, в родной Сибири, условия для образования алмазов? Нелегко сейчас ответить на этот вопрос. Нужны кропотливые исследования коренных пород Центрально-Сибирской платформы. Таких платформ, существовавших еще в древние времена, известно несколько: Сибирская, Африканская, Индийская, Южноамериканская — на территории нынешней Бразилии. Это самые древние и самые твердые материковые образования на Земле. На глубине в сто — сто пятьдесят километров под ними клокотала расплавленная магма. Она рвалась вверх, стремилась пробить эти бронированные щиты. Магме удавалось вырваться наружу, никакие толщи не могли устоять против огромного, по человеческим масштабам невероятного, давления. Лопалась земная кора, и потоки жидкого огня поднимались наружу по вертикальным трещинам, застывали на поверхности. Кратеры до восьмисот метров в диаметре испещряли каменистую поверхность молодых еще в то время материков…

Великанов как бы перенесся в ту далекую эпоху, когда еще не существовало на земле ничего живого… Дрожала, глухо гудела земля. Густой дым заволакивал тысячекилометровые пространства. Огненные вспышки взрывов прорезали мглу, они следовали одна за другой, обломки застывшей магмы, обломки коренных пород, целые скалы взлетали высоко вверх и падали, дробились, образуя вокруг жерл вулканов кольцеобразные гребни. А из глубин юной планеты извергались все новые и новые потоки жидкой магмы. В ней содержался углерод, много углерода. Подверженный давлению в сотни тысяч, а возможно, в миллионы атмосфер, он при остывании магмы выкристаллизовывался, образуя прозрачные камешки — алмазы…

Мчалась в мировое пространство грохочущая планета. Мчались бесконечной чередой секунды Вселенной — земные годы. Миллионы, десятки миллионов лет. Материки покрылись почвой, расцвела пышная растительность. Поверхность Земли топтали грузные бронтозавры, заливали моря, сжимали холодные тиски ледников, а в глубине древних кратеров, как и миллионы лет назад, лежали безучастные ко всему, застывшие капельки углерода. Но говорливая вода из года в год все глубже вгрызалась в породу, и однажды бурный весенний поток добрался до первого прозрачного камешка, понес, покатил его по дну, и, когда вошел ручей в берега, кристалл остался лежать среди гальки, встретился с солнцем, заиграл, засверкал всеми своими гранями. А на следующий год ноток принес другой камень, потом еще и еще — целую россыпь. Тут и нашел их человек, и уже два с половиной тысячелетия не перестает восхищаться их красотой, ни с чем не сравнимой твердостью, выкованной в горниле древних катаклизмов.

Все эти процессы когда-то происходили в Африке, в Индии, в Южной Америке. Но почему они не могли происходить и на Сибирской платформе? Только потому, что она расположена на севере? Абсурд. Какое значение имеют теперешние климатические пояса для той отдаленной эпохи, когда Земля еще бродила, как молодое вино! В теории о тропическом происхождении алмазов больше эмоционального, чем научного. Видимо, красота алмазов ассоциировалась у людей с пышностью, красочностью тропической природы. Удивительно, почему этого не хотят понять современные ученые, вроде Листона и этого бельгийца? Нет, в Сибири нужно, необходимо искать. Обнаружить россыпи, а потом по течению речек, ручейков добраться до коренных месторождений, до древних кратеров или, как их теперь называют, кимберлитовых трубок…

Поезд мчался со скоростью семьдесят километров в час, а Великанову казалось, что он ползет невыносимо медленно. Скорее, скорее в Петербург! Посоветоваться с Евграфом Степановичем Федотовым, он непременно поддержит. И тогда в путь, в Сибирь, на реку Лену!

В юртовище Арылях на Вилюе не было якута беднее Петра Васильева. Имя его давно забыли. Осталось у него прозвище — Бекэ. Жена Прасковья, худощавая, плоская, как доска, женщина, родила ему пятерых детей. Всех их одного за другим запихал в свою поганую утробу Ого Абагыта — дух — пожиратель детей. Думал, думал Бекэ, как избавиться от такой напасти, и перебрался на речку Малую Ботуобию.

Тут у Бекэ родился шестой сын, Александр.

Речка бойко журчала по каменистому руслу, часто образуя глубокие омуты, в которых собиралось много рыбы. Раз есть рыба, якуту жить можно, с голоду не помрет.

В омутах Бекэ ставил сети, корчаги, морды, делал заездки в рукавах и притоках. С утра до вечера все лето пропадал на реке. Прасковья готовила рыбу впрок, запасала на зиму, сушила, вялила на солнце или на огне, коптила вяленую рыбу. Много рыбы запасешь летом — зимой будет сытно.

Однажды, вскоре после весеннего паводка, Бекэ сел в лодку и поехал искать удобное для заездки место на речке Иирэлях, что впадает в Малую Ботуобию. Стоял теплый солнечный день начала июня. По правому берегу ярко зеленели расправившие молодые клейкие листья березы. Они чутко подрагивали желтоватыми пятнами-сережками, похожими на червяков. Стройные сосны с медными, словно начищенными к празднику стволами при легком дуновении окутывались желтыми облачками пыльцы. На фоне молодой зелени пунцовыми огоньками горели бутоны шиповника. Лес звенел многоголосым птичьим гомоном. Где-то чеканила свою однообразную песню кукушка. Из густых зарослей прибрежного тальника доносилось хрипловатое воркование горлицы. «Цинь-цинь-цинь» — самозабвенно заливались синицы.

Миновало сытое лето. Пожелтели красавицы березы, ярко вспыхнула разными оттенками красного цвета беспокойная, трепещущая листва осин — осыпалась нежная хвоя задумчивых лиственниц, устлав тайгу золотым ковром. Побелели хвостики у зайцев, гуси и утки улетели в теплые края. Заморозки, начавшиеся со второй половины лета, случались все чаще, чуть ли не до полудня иней серебрил деревья и травы. Убыла вода в Малой Ботуобии, и рыба, поднявшаяся весной на нерестилища, ушла зимовать в глубокие омуты.

Бекэ занялся осенним промыслом: ловил петлями зайцев и глухарей. Прасковья целыми днями мяла заячьи шкурки, из которых собиралась сшить сыну теплое одеяло, накладывала заплаты на сильно поношенную зимнюю шубейку мужа, тачала ему меховые чулки-кэнчи, чинила обувь-торбаса. Один Алексашка беззаботно встречал надвигающуюся зиму, играл себе с утра до вечера высохшими, похожими на щепки заячьими лапками. То они у него изображали оленей, бегали и прыгали с громким хорканием, то превращались в собак и заливались веселым лаем. Бекэ радовался: помощник растет, хороший охотник будет.

Неотвратимо надвигалась холодная пора. Задули северные ветры. Низко, задевая вершины сопок, мчались серые клочкастые тучи, окатывали землю шквалами холодного дождя, посыпали белой леденистой крупой. Недаром говорят об этом времени люди, что погода на дню три раза меняется.

Однажды утром выглянул Бекэ из юрты: все кругом покрыто толстым слоем снега. Наступило время зимнего промысла. Теперь Бекэ целыми днями колесил по бесчисленным притокам Малой Ботуобии, осматривал распадки, ущелья, подножия сопок, разыскивая следы лисиц, горностаев, белок и колонков.

Начало зимы было раздольем для охотника. Неглубокий снежок, слабые морозы веселили зверя, он резвился на снегу, так и лез на глаза охотнику.

Василий Васильевич Кокорев и сам не знал, что за камешек он купил у охотника Бекэ. Купил он его так, на всякий случай, повинуясь коммерческому чутью: «Трем фунтам табаку где не пропадать, а там, кто его знает, может, камень и впрямь ценный». Да и не стоило теперь особенно скупиться. Случись это года четыре назад — пожалуй, так легко не расстался бы с тремя фунтами табаку! Когда он отправился впервые скупать пушнину, у него была всего одна нарта товара, да и тот взят в долг у богатых торговцев из села Мачи. А сейчас у него своя лавка и весь товар свой. Ни заварки чаю, ни щепотки табаку, ни аршина ткани не занял он в этом году у людей, собираясь торговать по якутским стойбищам. Пушнины привез много, и она обещала дать изрядный барыш.

Раньше Кокорев продавал пушнину мачинским купцам, а они сбывали ее в Иркутске. Теперь он почувствовал силу и сам решил везти пушнину в Иркутск.

Камешек, купленный у Бекэ, держал при себе в потайном кармане и никому не показывал.

Может, он ничего и не стоит, но осторожность в таких делах не мешает…

Однажды, когда не было дома жены, Василий Васильевич достал шкатулку с ее безделушками, нашел кольцо с бриллиантом, купленное за пятьсот рублей в прошлом году в Иркутске, и начал сравнивать бриллиант с камешком Бекэ. Странно! Камешек играл на солнце гораздо ярче, чище бриллианта и к тому же был во много раз крупнее.

Шло лето 1948 года. Эвенки одного из стойбищ на берегу Нижней Тунгуски были взбудоражены редким событием: на реке показалось несколько лодок с людьми. Лодки повернули к берегу, стали приближаться. Эвенки столпились у самой воды, ждали. Тут же шныряли падкие до всяких зрелищ мальчишки. Самые нетерпеливые залезали в воду, размахивали руками, видимо опасаясь, что люди в лодках не заметят стойбища и проедут мимо. Разгорелись споры. Одни утверждали, что эта выездная агитбригада, другие — что их собираются посетить артисты, и только мужчина в военной гимнастерке, с медалью «За отвагу» на груди, сказал что в лодках геологи.

Лодки причалили к берегу. Люди начали выгружать кладь: тюки, ящики, свертки брезента. Работой распоряжался среднего роста человек лет сорока, кареглазый, с черной бородой. У него были неторопливые движения, скупые жесты, но зато громкий, командирский голос.

Люди поминутно обращались к нему.

— Федул Николаевич, будем распаковывать палатки?

— Федул Николаевич, а куда ставить рентгеновский аппарат?

Первый вилюйский алмаз нашли в излучине реки Мархи под Малыкаем. Это был крошечный кристалл с сильно стертыми гранями, из чего следовало, что он проделал по реке немалый путь. Второй алмаз обнаружили ниже Хорулахского водопада. Он оказался менее стертым, чем первый.

На совещании инженеров и мастеров Федул Николаевич говорил, задумчиво рассматривая лежавшие перед ним на чистом листе бумаги кристаллики:

— Результат нашей работы, как вы сами понимаете, ничтожный. Эти кристаллы имеют для нас ценность лишь постольку, поскольку указывают на существование где-то в верховьях Мархи или на ее притоках коренных алмазных месторождений — кимберлитовых трубок. В сущности, даже если бы нам удалось найти богатейшие россыпи в галечнике, мы все же не могли бы считать свою задачу выполненной. Нам важно найти коренные месторождения. Мы знаем, что алмазы в Сибири есть. Теперь мы должны узнать, где они образуются Но как это сделать? Как?

Поднялся Фанин. Был он в болотных сапогах, в телогрейке, лицо красноватое в комариных укусах, прибыл прямо с промывки.

— Федул Николаевич, а что, если по степени потертости кристаллов определить расстояние, которое они прошли по реке?

Большая жизнь лежала за плечами. Невозможно было узнать в маленьком сухоньком старичке с седой бородкой клинышком, в черной академической шапочке прежнего румяного, русоволосого приват-доцента Великанова, Владимир Иванович имел взрослых внуков.

Революцию он принял без колебаний. «Бал кончился, — вспомнились ему слова учителя, — начинается работа». Много работы выпало на его долю в годы первых пятилеток. Он исколесил всю страну. Переваливал через горные кряжи, продирался сквозь дебри, никогда не видевшие человека. Он искал железную руду, медь, свинец, нефть. Он много сделал для своего народа и мог бы успокоиться: жизнь прожита не даром. Ученый мир высоко оценил его заслуги в области открытия новых месторождений. После войны его избрали академиком. Но беспокойство, странное, гнетущее беспокойство застряло в душе, словно заноза. Оно мучило его уже около полувека, с того памятного дня, когда он, самонадеянный юноша, приехав из Парижа со Всемирной выставки, произнес перед Федотовым клятвенные слова: «Я найду их!»

Иногда, в периоды особенного увлечения работой, беспокойство затухало, как бы пропадало совсем, но потом с новой силой овладевало душою ученого. Сибирские алмазы стали его главной жизненной задачей. Он говорил о них всюду, где была хоть какая-нибудь возможность, так что коллеги иногда подшучивали: «Вы, Владимир Иванович, уподобились Катону Старшему с его знаменитым «Карфаген должен быть разрушен», на что Великанов неизменно отвечал: «Но ведь Карфаген-то все же был разрушен».

Он торопился. Немного дней осталось ему ходить по земле, а так хотелось увидеть, подержать в руках алмазы, владевшие его воображением со времен далекой юности. Он много сделал для организации экспедиции к берегам Нижней Тунгуски.

Возраст не позволял ему принять и ней участие, но он добился, что возглавил экспедицию его ученик Федул Семенов, не менее учителя преданный идее открытия сибирских алмазов.

С аэродрома Владимира Ивановича повезли прямо в контору. Здесь в кабинете Семенова был приготовлен завтрак, на столе сиял пышущий жаром самовар.

Выпили по стопке разведенного спирта, и Великанов, с веселым лукавством кося глазами на Федула Николаевича, спросил:

— Ну-с, много нашли алмазов?

Семенов замялся: кровь прилила к его лицу, махнул рукой: не стоит, мол, об этом говорить.

За него ответил Белкин:

Через два дня летчик нашел ровную площадку близ горы Сарын и посадил на ней самолет. До речки Далдын отсюда путь не близкий, но пришлось с этим мириться. К горе Сарын начали забрасывать людей и технику. Первым самолетом летели Великанов, проводник Васильев, мастер Мефодий Трофимович и двое рабочих.

Через час после прибытия у подножия горы Сарын раскинулся лагерь. Застучали топоры, запылал костер, запахло дымом.

На следующий день прилетел Федул Николаевич с остальными работниками отряда. Около суток ушло на сборы, на подгонку снаряжения. С восходом солнца отряд тронулся в путь. Приходилось обходить болота, поэтому солнце оказывалось то спереди, то сзади, то справа, то слева. В полдень солнце скрылось за облаками. Теперь даже по компасу трудно было определить, в каком направлении шел отряд. Пришлось целиком положиться на опыт и особое «охотницкое» чутье проводника.

Александр Васильев часто останавливал отряд, а сам уходил вперед на разведку. По признакам, знакомым ему одному, по очертаниям кустарника, по преобладанию того или иного вида травы, по ее наклону он безошибочно угадывал сухие проходы среди болот и нужное направление.

Из одной такой разведки он вернулся промокший до витки: провалился в яму с холодной водой. Останавливаться на ночлег и разводить костер еще не пришло время, и Александр больше всего боялся, что из-за него может произойти непредвиденная задержка.