В царствовании Алексея Михайловича в 1676 году, в один осенний, ненастный вечер улицы Москвы были пусты; с одной стороны потому что люди того времени ложились спать рано, а вставали с рассветом; с другой стороны холодная, ненастная погода и грязь на улицах по колено не располагали к ночным прогулкам.

В исходе девятого часа вечера в одной из улиц, близких к Кремлю, показался высокий в черной одежде человек, довольно скоро шагавший, держась поближе к домам, в коих, сквозь щели ставней кое-где мелькали огоньки; рядом с ним бежал мальчик лет четырех, держась посинелою от холода ручонкою за его одежду. Несмотря на непроглядную темноту в позднем путешественник можно было узнать монаха.

Ночные путешественники приближались к Боровицким воротам, когда мальчик слезливым, дрожащим голосом сказал:

— Дядечка, я озяб.

— Согреешься, — глухо и угрюмо отвечал монах, продолжая свой путь настолько скорыми шагами, что мальчик едва мог следовать за ним бегом.

На утро вся Москва была пробуждена томным, протяжным звоном больших колоколов во всех церквах и вскоре распространилась весть о кончине царя Алексея Михайловича, которая произвела удручающее впечатление на москвичей, боготворивших своего батюшку Царя.

Царь Алексей Михайлович быль из числа тех редких Государей, которые не умирают в воспоминаниях своих народов.

Вступив на престол в 1645 году он нашел Россию страждущею от тех ран, которые ей нанесли самозванцы и поляки. Последние, как тавро и Шведы лежали еще тяжелым гнетом на, раменах России.

Алексею Михайловичиву со скудными средствами казны приходилось вести борьбу с сильными врагами. Слабый Венценосец пал бы под тяжким бременем, Царь сильный духом, но упорный в применении крутых мер легко мог испортить дело. Но по счастью России Бог послал ей, в лице Алексея Михайловича, Царя мудрого и кроткого, который умел пользоваться всем к достижению своих целей. Словом, в течение 31 года своего царствования, он медленно, но верно клал прочное основание будущему величию и славе России, предоставляя счастливейшим своим преемникам строить на заложенном фундаменте исполинское здание, изумляющее ныне весь мир.

Одним из счастливейших событий дарствования Алексея Михайловича было присоединение к России Украины, которая занимала местность по обеим берегам Днепра— от реки Буга до Десны и населена была полукочующим воинственным племенем и по происхождению своему и по вере сродным России. Но это племя, теснимое с одной стороны татарами, о

с

другой стороны поляками принуждено было платить дань тем

ж

другим. Стефан Баторий, король польский высоко ценя заслуги украинских казаков, защищавших от нашествия крымских татар пределы его королевства, даровал им многие важные преимущества. Но с воцарением короля Сигизмунда, всячески притеснявшего казаков, вся Украина возмутилась. Явился в среде украинцев Богдан Хмельницкий и повел ожесточенную борьбу с поляками за свободу своего отечества. Но так как Украина была слаба для борьбы с Польшей, то Богдан Хмельницкий послал в Москву депутатов от украинских казаков просить Царя Алексея Михайловича принять их в свое подданство. Царь Алексей Михайлович милостиво принял запорожцев под свое покровительство, предоставив им право избирать себе правителей. Но не долго пользовалась Малороссия тишиною и спокойствием. О одной стороны внутренние несогласия правителей её, с другой стороны подстрекательство поляков были причиною постоянных с муть. Насколько Богдан Хмельницкий, Выговсвий и Самойлович принесли Малороссии пользу, настолько Дорошенко и наконец Мазепа своими гордыми замыслами и интригами вредили ей.

Спустя полгода после появления в доме Хованского Гриши, был подкинуть второй ребенок по имени Саша и также при записке преосвященного Досифея. Хотя в те времена подобные подкидыши считались благословением Божьим, но на этот раз князь Хованский вознегодовал, сделал строгие розыски и потребовал от преосвященного Досифея объяснений. Но преосвященный объявил, что оба мальчика поручены ему родителями бедными и честными, а как в монастыре воспитывать их он не имеет права, то для призрения сирот и избрал дом Хованского, как известный ему по сердоболию и милосердию своему. Такие доводы и преосвященного Досифея заставили князя и княгиню примириться с подкидышами и воспитывать их наравне со своим сыном.

В Характерах Гриши и Саши вскоре обнаружились совершенно противоположный наклонности: Гриша был мальчик бойкий, веселый, не терпящий никакого принуждения и не переносивший малейших обид со стороны окружающих его, тогда как Саша был скромен, тех, охотно принимавший на себя вину Гриши и молодого князька. Гриша был любимцем князя, а Саша — княгини. Между собою оба приемыша были очень дружны, но князька они недолюбливали. Слепая покорность последнему всех его окружающих были предметом зависти приемышей.

Грише минуло девять лет, а Саша был годом моложе его, в то время, когда скончался Царь Феодор Алексеевич. Хованский пожелал обучать грамоте всех трех мальчиков и дело это поручил священнику своей домашней церкви. Более других успехи в науках оказывал Саша и менее всех Гриша. Вообще успехи всех детей были не блистательны, а потому Хованский нанял для них учителя немца, славившегося тогда в Москве своею ученостью Появление его в доме Хованского произвело большой переполох между всею дворнею Хаванского. Из-за угла смотрели они на. немца и дивились, что еретик похож на человека и по-русски умеем баить.

С первого же урока данного детям немцем все они, особенно ленивец Гриша, получили большую охоту к ученью и обучение пошло быстрыми шагами.

Хованский по-прежнему окружал свою супругу нежною заботливости, а княгиня по-прежнему была покорна и молчалива. Тишина обыденной жизни в доме Хованского нарушалась подчас бойким Гришей. Князь мало бывал дома, но непрестанно всем интересовался.

Князь Хованский, выйдя из дома отправился в Кремль, где его ожидали выстроившиеся полки стрельцов. Поздоровавшись с ними он начал производить воинское учете, по окончании коего благодарил полки за их искусство и пожаловал им из своих денег некоторую сумму на вино.

Такой подарок главного начальника восторженно был встречен стрельцами.

Вслед затем Хованский вошел в кремлевский дворец и просил у царевны Софии аудиенции. Царевна София дозволила ему явиться к ней. На этой аудиенции Хованский предлагал царевне ниспровержение Милославского и Голицына и кроме того сделал еще одно безумное предложение. Но на все эти предложения он получил отказ.

Тогда он решился отомстить Софии и отправился ко вдовствующей царице Натальи Кирилловне, но принять был ею так холодно, что не решился высказать ей ту причину, которая побудила его явиться к ней.

Потерпев и здесь неудачу Хованский вернулся домой, где застал всех в большом переполохе. Спросив первых встретившихся ему в передних комнатах слуг, он ничего не мог от них добиться Наконец он вошел в покои своей супруги и глазам его представилась следующая картина: Гриша стоял на подоконнике открытого окна и на лице его видна была непреклонная отвага и решимость: около окна стоял Саша и плакал; бледная княгини с прижавшимся в ней сыном стояла посредине комнаты с видом отчаянья.

Солнце склонялось уже к западу, тускло освещая своими догорающими лучами одну избу села Пушкина, в которой под образами на завке лежал в бесчувственном состоянии молодой человек, голова которого была повязана белым рушником, окровавленным в нескольких местах. В изголовья у молодого человека сидел монах, который от времени до времени прикладывал свою руку к голове лежавшего. Полуседая борода, резкие, мрачные черты лица и проницательный взор монаха делали его страшным. В избе, как равно и на улице, никого не было видно, потому что жители села с раннего утра были угнаны с приказом не возвращаться домой до солнечного заката.

Пред самым закатом солнца раненый очнулся, застонал от боли в голове, открыл глаза и несколько минуть с равнодушным любопытством смотрел на черный потолок избы. Монах увидел его пробуждение, но не хотел прерывать первых его мыслей со сна и только с живым участием следил глазами за всеми его движениями. Наконец, внимание проснувшегося обратилось и на окружающие его предметы. Встретившись взором с блистающими глазами монаха, раненый, забыв о своей ране, вскочил и, сидя на скамье вперил свой взор в монаха,

— Каково тебе, друг мой Гриша? — спросил монах, усиливаясь смягчить свой суровый голос.

— Это ты, дядечка? Где же я? Жив ли или на том свете? — вскричал Гриша.

— Что твоя голова? — сухо произнес монах.