Сейчас все, что рядом со мной, чисто и прозрачно — и моя собственная рука, и шкафчик с термометрами, и стакан с горьковатым лекарством. Вся больница пронизана чистотой и прозрачностью. Кстати, мои врачи не говорят «больница», они любят слово «лечебница». Будто бы меня можно лечить и вылечить. Увы, в свое время я слишком много копался в книгах, посвященных мельчайшим и бездушным тварям, которые, ничего не зная о существовании человека, заставляют его так жестоко страдать.

Левенгук называл их «анималькулями» — маленькими животными. О доблестные анималькули, вы и сами погибаете мириадами и идете на дно мирового океана. Там под тяжестью ваших крошечных трупов прогибается земная кора, и океан выходит из берегов. Ярость вашего размножения неистощима. Горе тому, кто становится на пути этой ярости. Вы можете и его пригнуть к земле, как заставляете прогибаться саму Землю…

До чего додумался — трупы, ярость, пригнуть к земле… Долой такие мысли, долой!

Опять эта боль… Она начинается в одной точке тела, расширяется, захватывает все его уголки… Все темнеет вокруг…

Я мечтал подарить людям бессмертие всех вещей, которые их окружают… С чего все началось? Забыл. Неужели и память моя заболела? Кто-то говорил: «Наше „я“ — это синтез памяти». Если я не помню, значит, я не существую… Вспомнить бы самое начало. Начало… Да, все началось, когда в институт привезли эту трубу. Удивительную, ржавую, чудесную, заскорузлую трубу. Она полгода пролежала в земле, храня внутри себя высоковольтный кабель. Однажды понадобилось вытащить его из трубы. Не тут-то было! Вытянули одни медные жилы, оболочка кабеля осталась в трубе. Прилипла! Кусок злополучной трубы привезли в институт. Собрался консилиум, не хуже, чем сейчас собирается возле моей постели. Подошел и я. Внутри труба покрыта блестящей слизью. Мазнул по ней пальцем. Так просто, для солидности, будто что-то про себя соображаю. Оказалось, что это вовсе не слизь, а твердый металлический налет.