Дженнифер Иган — блестящая американская писательница и журналистка, давно и прочно завоевавшая любовь публики. Ее роман «Цитадель» стал национальным бестселлером, а книга «Время смеется последним» принесла автору мировую известность и самую престижную литературную награду США — Пулитцеровскую премию.
Действие охватывает почти полстолетия, включая 20-е годы нынешнего века. Юность героев совпадает с зарождением панк-рока, и он навсегда входит в их жизнь, а для кого-то становится призванием. Сама книга построена как музыкальный альбом: две ее части так и называются — «Сторона А» и «Сторона Б», а у каждой из тринадцати самостоятельных глав, как у песен, своя тема. Успешный продюсер Бенни Салазар и его помощница Саша окружены целым созвездием ярких персонажей. Их судьбы сплетаются в единый сюжет, где есть любовь и музыка, слава и нищета, надежды и измены. Жизнь щедра не ко всем, но каждый по-своему пытается противостоять времени и сохранить верность себе и своей мечте.
Сторона А
Глава 1
Вещи из жизни
Начиналось как обычно: стоя перед зеркалом женского туалета гостиницы «Лассимо», поправляя желтые тени на веках, Саша заметила на полу под раковиной сумку, хозяйка которой, видимо, только что удалилась в кабинку — из-за ближней двери доносилось характерное журчание. Из сумки торчал уголок бледно-зеленого кожаного бумажника. После, оглядываясь назад, Саша конечно же поняла, что ее тогда подтолкнуло: слепая доверчивость той женщины в кабинке.
Да в этом городе чуть отвернешься — волосы, утянут с головы, а она побросала вещички у всех на виду и думает, они тут будут ее дожидаться?
Естественно, Саше захотелось ее проучить. Но за этим понятным желанием таилось другое Сашино желание — давнее, глубоко сидящее: мягкий, толстый бумажник сам просился к ней в руки. Оставить его лежать в сумке было бы скучно, другое дело отважиться, дерзнуть, рискнуть, не спасовать («Я понял», — кивнул Кос, ее психотерапевт) — короче,
взять
его, и точка.
— То есть украсть, — уточнил Кос.
Он старался приучить Сашу к этому слову — а в случае с бумажником избежать его было труднее, чем с множеством других вещей, «взятых» Сашей за последний год, когда ее «состояние» (как его именовал Кос) начало усугубляться. Пять связок ключей, четырнадцать пар темных очков, детский полосатый шарфик, бинокль, терка для сыра, складной нож, двадцать восемь кусков мыла, восемьдесят пять ручек — от дешевых шариковых, прихваченных в кассе, где надо было расписаться на чеке, до перьевой от Висконти (цвет баклажан, цена в интернет-магазине двести шестьдесят баксов), которую она умыкнула у юриста своего бывшего босса во время подписания какого-то контракта. В магазинах Саша давно уже ничего не брала, холодные безликие товары на полках ее не прельщали. Только чьи-то вещи, из жизни.
— Ну украсть, украсть, — буркнула она.
Это ее глубинное желание называлось у них с Косом «личностным вызовом»: взяв бумажник, она как бы принимала этот вызов и сохраняла верность себе. Их же задача состояла в том, чтобы перестроить кое-что у нее в голове — чтобы вызовом стало не взять бумажник, а именно удержаться и
Глава 2
Золотые хлопья
В тот день стыдные воспоминания начались у Бенни с самого утра, еще во время совещания, когда Колетт, его исполнительный продюсер, доказывала, что на группе
Stop/Go
— поющих сестричках — пора ставить крест. Пару лет назад Бенни подписал с ними контракт на три альбома, тогда он думал, что это находка: милые юные вокалистки, простенькие цепляющие мелодии (мысленно он уже называл их не иначе как «Синди Лопер и Крисси Хайнд в одном флаконе»), глубокий урчащий бас и забавный набор ударных — Бенни больше всего запомнился ковбелл. И песни вполне приличные — да что говорить, у них двенадцать тысяч компакт-дисков разошлись на ура, просто на концертах, это еще до того, как Бенни их впервые услышал. Казалось бы, раскрутить такую группу легче легкого: всего-то и требуется грамотный маркетинг, пара синглов да один нормальный клип — всё.
Но сестрички, как только что сообщила Колетт, уже подбираются к тридцати — время, когда их можно было выдать за вчерашних школьниц, прошло безвозвратно, у одной из них уже дочери девять лет. Их музыканты поступили в университет и учатся на юристов. С двумя продюсерами сестры разругались, третий сам ушел. А ни одного альбома как не было, так и нет.
— Кто у них менеджер? — спросил Бенни.
— Их отец. Если хочешь, у меня есть их последний черновой микс, — сказала Колетт. — За семью слоями гитары почти не слышно вокала.
Вот тут-то и вынырнуло из памяти (наверное, прицепилось к слову «сестры»): раннее утро после ночной тусовки, он сидит на корточках под стеной женского монастыря в Вестчестере. Когда это было, лет двадцать назад? Больше? За стеной волнами возносятся к небесам чистые звенящие неземные звуки: монашки, отрекшиеся от мира молчальницы, поют мессу. В каплях росы на траве горит утреннее солнце, бьет по воспаленным от бессонной ночи глазам. Но жутковатая сладость тех звуков до сих пор стоит у Бенни в ушах.
Глава 3
Да плевать
Ночью, когда пойти уже больше некуда, мы залезаем в пикап Скотти и гоним к Алисе. Скотти за рулем, двое с ним на сиденье, крутят бутлеги —
The Stranglers, The Nuns, Negative Trend,
еще двое в кузове, хотя там в любое время года можно задубеть, а на спусках-подъемах трясет, того и гляди вылетишь за борт. Но по мне, в кузове даже лучше, если на пару с Бенни, потому что для тепла я прижимаюсь к его плечу, а когда машина подпрыгивает, могу ухватиться за него обеими руками.
Когда мы впервые прикатили в Си-Клифф — это пригород, где живет Алисина семья, — Алиса показала на холм с эвкалиптами, к ним как раз подбирался туман: там наверху школа для девочек, раньше она сама в ней училась, теперь две ее сестренки. До шестого класса там положено носить зеленый клетчатый сарафан и коричневые туфли, дальше синюю юбку с белой матроской, а туфли кто какие хочет. Тут Скотти говорит: посмотреть хоть на них можно? Алиса: на туфли, что ли? А Скотти: ну ты даешь, на туфли. На сестренок.
Алиса поднимается по лестнице, Бенни и Скотти за ней, не отстают ни на шаг. Они вообще таскаются за ней как приклеенные, но по-настоящему в нее влюблен только Бенни. А она, естественно, в Скотти.
Бенни разулся на крыльце, его коричневые пятки тонут в белом ковре, ворс такой толстый, что глушит шаги намертво, будто нас тут нет. Мы с Джослин плетемся в хвосте. Она наклоняется к моему уху, дышит вишневой жвачкой — классная жвачка, сквозь нее даже несколько пачек сигарет не пробиваются, и даже джин, а мы его неслабо глотнули за вечер. Джин всегда можно надыбать у моего папаши в загашнике, только мы переливаем его в банки из-под колы, чтобы пить на улице.
Рея, шепчет мне Джослин, спорим, обе ее сестренки будут светленькие.
Глава 4
Сафари
— Чарли, ну помнишь, тогда, на Гавайях? Мы с тобой побежали ночью на пляж — и вдруг ливень?
Рольф разговаривает со своей старшей сестрой — по-настоящему ее зовут Чарлина, просто она терпеть не может это имя. Но они сидят на корточках у костра, вместе с остальными сафаристами, а Рольф не так уж часто говорит что-то громко и взволнованно, а Лу, их отец, расположившийся чуть дальше в шезлонге (дети сидят к нему спиной, чертят прутиками в пыли), — известный музыкальный продюсер, и его личная жизнь давно стала общим достоянием — поэтому все, до кого долетел вопрос, невольно прислушиваются.
— Помнишь? А мама с папой с нами не пошли, они пили вино…
— Не может такого быть! — восклицает их отец, подмигивая двум старушкам в шезлонгах по левую руку от него. У старушек хобби: они наблюдают за птицами. Даже в темноте они не расстаются со своими биноклями, словно надеются разглядеть какую-нибудь редкую особь в кроне дерева над костром.
Глава 5
Все вы
Всё на месте: бассейн, выложенный сине-желтой португальской плиткой, черная каменная стенка, по стенке стекает вода — журчит, смеется. И дом на месте, только в нем тихо. Это не укладывается в голове. Газом, что ли, всех потравили? В кутузку забрали? Или народ валяется по углам с передозом? Горничная ведет нас полукругом комнат, бассейн мерцает за окнами, наши шаги тонут в коврах. Было же непрерывное веселье, как оно могло оборваться?
А вот так. Двадцать лет прошло.
Он в спальне, на больничной кровати, из носа торчат пластиковые трубки. Второй инсульт. После первого было не так плохо, просто одна нога начала подрагивать. Это мне объяснил по телефону Бенни, наш школьный друг, которому Лу когда-то помог встать на ноги. Бенни нашел меня через мою маму, хотя она давно уже не в Сан-Франциско, переехала за мной в Лос-Анджелес. Бенни всех отыскивает и везет сюда — попрощаться с Лу. С компьютерами можно любого человека достать хоть из-под земли. Рею он вычислил аж в Сиэтле, и это при том, что у нее теперь другая фамилия.
Из нашей бывшей группы один только Скотти исчез, как в воду канул. И компьютеры не помогли.
Мы с Реей стоим перед кроватью Лу, не знаем, что нам делать. Раньше, когда мы с ним познакомились, все было по-другому. Нормальные люди просто так не умирали.
Сторона В
Глава 7
От А до Б
Стефани и Бенни прожили в Крандейле год, прежде чем их впервые пригласили на вечеринку. Да, здесь не встречают чужаков с распростертыми объятиями. Стефани и раньше это знала, да и не велика важность, им с Бенни хватает своих друзей, но почему-то ее это сильно задевало. Скажем, она высаживает пятилетнего Криса возле школы, машет рукой какой-нибудь блондинке, только что выпустившей своего отпрыска из черного «хаммера», а в ответ — вопросительная недоулыбочка:
это еще кто такая?
Что, непонятно, кто такая, злилась Стефани, когда мы тут сталкиваемся нос к носу каждый день, столько месяцев подряд. Дуры, цацы белобрысые. Но невольно сжималась всякий раз, когда на нее веяло этим уничтожающим холодом.
Зимой сестра одного из музыкантов, с которыми работал Бенни, «поручилась» за них перед местным загородным клубом и дала нужные рекомендации. И в конце июня, после череды многоступенчатых процедур — разве что чуть сложнее оформления американского гражданства, — их приняли. В первый день они приехали со своими плавками, купальниками и полотенцами и только потом узнали, что в клубе всем выдают одинаковые монохромные полотенца — чтобы исключить цветовой винегрет на территории вокруг бассейна. В женской раздевалке Стефани столкнулась с одной из блондинок, у которой дети учились в той же школе, что и Крис, и та впервые разомкнула уста, чтобы сказать «привет», — очевидно, последовательное появление Стефани в двух отстоящих друг от друга точках завершило в голове у блондинки некий сложный процесс триангуляции, без которого у Кати просто не получалось сфокусировать на ней взгляд. Кати — это так звали блондинку. Собственно, Стефани давным-давно это знала.
На Кати было коротенькое белое теннисное платьице, из-под которого едва виднелись такие же коротенькие белые шортики. В руках ракетка. Тонкая талия, сильные ноги, загорелые плечи, и ни следа на теле от активного чадорождения. Гладкие волосы стянуты в хвостик на затылке, случайные прядки прихвачены золотистыми заколками-невидимками.
Переодевшись в купальник, Стефани встретилась с Бенни и Крисом возле буфета. Пока они неуверенно топтались на месте — три пестрых полотенца через плечо, — до слуха Стефани откуда-то долетело знакомое
Глава 8
Продать генерала
Шапка — это была первая гениальная идея Долли. Она выбрала пушистую сине-зеленую шапку с ушами, которые обязательно должны быть опущены: свои уши у генерала большие, уродливые и сморщенные как урюк, пусть лучше их будет не видно, решила она.
Но, открыв несколько дней спустя «Таймс» с фотографией генерала, она чуть не поперхнулась вареным яйцом: он был похож на младенца — огромного больного младенца с внушительными усами и двойным подбородком. И заголовок — хуже не бывает:
Долли вскочила со стула и забегала по засаленной кухоньке, выплескивая чай на махровый халат. В чем дело, что не так? Она в смятении вглядывалась в фотографию. Наконец сообразила: завязки. Она же велела им отрезать завязки на ушах! Идиотский пушистый бантик под двойным генеральским подбородком — это катастрофа. Долли босиком кинулась в свою спальню (служившую ей также кабинетом) и принялась лихорадочно перебирать сваленные на столе факсы: она искала последний номер Арка, отвечавшего в штабе генерала за связи с общественностью. Номера менялись, поскольку генерал, опасаясь наемных убийц, часто переезжал с места на место, но Арк аккуратно слал Долли факсы со свежей контактной информацией. Эти факсы обычно приходили около трех часов ночи, от звонка каждый раз просыпалась она сама и иногда ее дочь Лулу — но Долли не жаловалась. В штабе у генерала явно полагали, что она руководит самым крутым пиар-агентством в Нью-Йорке и ее факс стоит в этаком угловом офисе с панорамным видом на город (и так оно и было много лет подряд), а не у изголовья ее складного диванчика. Видимо, они повелись на какой-нибудь залежалый номер «Вэнити фэйр», или «Ин стайл», или «Пипл», да мало ли — раньше статьи о ней мелькали во всех журналах, и все знали ее под ее тогдашним псевдонимом «Ла Долл».
Первый звонок из генеральского штаба раздался как нельзя более кстати, Долли только что заложила свой последний браслет. Ее жизнь складывалась на тот момент примерно так: до двух ночи она редактировала какие-то учебные пособия, потом спала до пяти, потом сидела на телефоне и поддерживала вежливую болтовню с Токио (изучающие английский японцы желали общаться с носителями именно в это время), а дальше пора было поднимать Лулу и готовить завтрак. И все это выливалось в жалкие гроши — гораздо меньше, чем она платила за обучение Лулу в школе мисс Ратгерс для девочек. Часто и те три часа, что Долли отводила себе на сон, она ворочалась в постели, с ужасом представляя себе очередной счет за обучение.
Глава 9
Тет-а-тет с Китти Джексон!
Сорок минут откровений о любви, славе и Никсоне
Репортаж Джулса Джонса
Все кинозвезды, когда впервые видишь их живьем, кажутся неожиданно маленькими, и Китти Джексон, при всей ее исключительности, — не исключение.
Точнее, она кажется не маленькой, а прямо-таки крошечной: этакий человеческий бонсай в белом платье без рукавов, сидит за столиком в глубине ресторана на Мэдисон-авеню, беседует по мобильнику. Когда я усаживаюсь напротив, она улыбается мне и с обреченным видом скашивает глаза на телефон. Волосы у нее, как и у всех теперь,
мелированные
— этому слову меня научила Дженет Грин, моя бывшая невеста, — хотя на Китти Джексон взлохмаченная путаница из светлых и темных прядей смотрится естественней и шикарней, чем на Дженет. Лицо ее (Китти) вряд ли будет чем-то выделяться рядом с лицами, скажем, ее бывших школьных подруг: просто миловидное лицо — вздернутый носик, полные губы, большие голубые глаза. Однако по причинам, которые я не берусь точно определить — вероятно, по тем же самым, по каким мелирование на Китти выглядит лучше, чем на прочих крашеных блондинках (Дженет Грин), — это ничем особенно не примечательное лицо воспринимается как необыкновенное.
Она все еще висит на телефоне. Пять минут.
Наконец она заканчивает разговор, захлопывает телефон, размерами напоминающий пластинку мятной жвачки, опускает его в белую лакированную сумочку. И начинает извиняться. Сразу становится ясно, что Китти относится к категории «приятных» звезд (Мэтт Деймон) — в отличие от «трудных» звезд (Рэйф Файнс). Звезды из категории приятных ведут себя так, будто они в точности такие же, как вы (то есть в нашем с вами случае — как я): это должно помочь вам их полюбить и написать о них кучу лестных слов; такая тактика практически всегда себя оправдывает, даже если изначально у вас рука не поворачивалась написать, что экскурсия по дому, устроенная лично для вас Брэдом Питтом, не имеет никакого отношения к его желанию появиться на обложке «Вэнити фэйр». Китти сожалеет, что мне пришлось прыгать сквозь двенадцать огненных колец и бежать несколько миль по раскаленным углям, дабы получить возможность провести сорок минут в ее обществе. Она также сожалеет, что первые шесть минут из этих сорока она проговорила по телефону. Выныривая из потока ее извинений, я невольно вспоминаю, почему я предпочитаю иметь дело с трудными звездами, которые сидят, забаррикадировавшись внутри своей звездной оболочки, и плюют наружу через щелочку. Трудные звезды время от времени теряют самоконтроль — а описание этого волнующего момента является, как известно, необходимейшей частью успешного рассказа о знаменитости.
Официант принимает наш заказ. Следующие десять минут мы с Китти обмениваемся шуточками, которые вряд ли кого-то заинтересуют, посему я их опускаю, отметив лишь (здесь и далее — в стиле подстрочных примечаний, которые призваны овеять мои поп-культурные наблюдения ароматом старинных кожаных переплетов), что если вам повезло быть юной кинозвездой с шикарно мелированными волосами и стопроцентно узнаваемым лицом — судя по кассовости фильма, в котором вы только что снялись, каждый американец успел посмотреть его как минимум дважды, — то окружающие будут относиться к вам несколько иначе или даже совсем иначе, нежели к лысеющему сутуловатому экзематозному индивиду среднего возраста. Точнее, на поверхности мы видим вроде бы то же самое — «Что будете заказывать?» — но
Глава 10
Над телом
Твои друзья вечно кого-то из себя строят, а ты вечно к ним из-за этого цепляешься — такая игра. Дрю вдруг заявляет, что идет теперь учиться на юриста. Выучится, поработает в какой-нибудь конторе и будет баллотироваться в сенат штата. А потом в сенат США. А потом в президенты. И все это с таким видом, с каким ты бы сказал: пойду схожу на лекцию по современной китайской живописи, потом в спортзал, потом до ужина посижу в библиотеке — то есть сказал бы, если бы мог строить какие-то планы — а ты не можешь — и ходил бы в колледж — а ты не ходишь, хотя это, считается, временно.
Ты смотришь на Дрю сквозь струйку гашишного дыма, плывущего в солнечном луче. Дрю сидит на раскладушке в обнимку с Сашей, у него большая открытая улыбка (типа «заходи, не стесняйся»), темные космы и крепкое тело — не накачанное, как у тебя, а по-звериному крепкое и поджарое. Это из-за того, что он много плавает.
— А потом будешь кричать, что ты не затягивался? — спрашиваешь ты.
Все смеются, кроме Бикса, который сидит уткнувшись в свой компьютер, и сначала ты полсекунды радуешься, что удачно сострил, но тут же понимаешь, что, может, они просто видели, как ты пытался сострить, и боятся: вдруг ты решишь, что у тебя не получилось, да и сиганешь из окна — прямо на Седьмую Восточную.
Дрю глубоко затягивается. Дым поскрипывает у него в груди. Он протягивает трубку Саше, Саша, не затягиваясь, передает ее Лиззи.
Глава 11
Прощай, моя любовь
Соглашаясь ехать в Неаполь на поиски пропавшей племянницы, Тед Холлендер изложил мужу сестры, взявшему на себя все расходы, вполне конкретный план: он будет курсировать по вокзалам и другим местам скопления праздношатающейся обкуренной молодежи, расспрашивая про Сашу. Саша.
Americana. Capelli rossi
— американка, рыжие волосы — так он планировал ее описывать, даже отрабатывал произношение, и раскатистое
«r»
в слове
rossi
уже получалось у него прекрасно. Но, пробыв в Неаполе неделю, он пока еще ни разу не произнес это
«r»
вслух.
Сегодня он наконец твердо решил идти искать Сашу, но вместо этого отправился на развалины Помпей, где разглядывал раннеримские фрески, смотрел на маленькие человеческие тела, разложенные для туристов в итальянских двориках с колоннами. Сидя под оливковым деревом, он съел банку тунца, потом долго вслушивался в гулкую волнующую тишину. Под вечер он вернулся в гостиницу, дотащил усталое тело до огромной двуспальной кровати и позвонил Бет — своей сестре и Сашиной матери, — чтобы сообщить ей, что усилия пока ничем не увенчались, еще один день мимо.
— Ясно. — Бет в Лос-Анджелесе вздохнула, как вздыхала в конце каждого дня. Ее разочарование заключало в себе столько энергии, что казалось чуть ли не отдельным мыслящим существом: во всех телефонных разговорах с сестрой Тед ощущал его присутствие.
— Мне жаль, — сказал он, и капля яда растеклась по его сердцу. Все, поклялся он себе, завтра он идет искать Сашу. Но одновременно с этой клятвой он продолжал планировать экскурсию в Музео Национале, где хранятся нежно любимые им «Орфей и Эвридика» — мраморный барельеф, римская копия с греческого оригинала. Сколько лет он мечтал об этой встрече!
После сестры трубку обычно берет Хаммер, второй муж Бет, и засыпает Теда вопросами, которые на самом деле сводятся к одному-единственному вопросу:
Не зря ли я плачу деньги?
(отчего Теда, как всякого филона и прогульщика, прошибает холодный пот). К счастью, сегодня Хаммер решил не встревать — или его просто не оказалось дома. Повесив трубку, Тед направился к мини-бару и сделал себе водку со льдом. С водкой и телефоном прошел на балкон и развернул белый пластиковый стул так, чтобы видеть виа Партенопе и Неаполитанский залив. Скалистый берег, море не слишком чистое, зато ослепительно-синее, неаполитанцы — почти все толстые — спокойно раздеваются на камнях, на виду у прохожих и туристов, глазеющих на них из окон отелей и автобусов, и прыгают в воду. Он набрал номер жены.