В цехе было влажно и душно, хотя окна распахнуты настежь. Как в лесу после дождя, пахло распаренной древесиной: в дощатых решетах невесомыми мыльными пузырями лучились бесчисленные колбы — голубые сайровые, огромный прожекторный «шар 250», серебристые кинолампы, нарядные авиационные. Дьяков вышел из «колбомойки» и зажмурился — столько запоздалого, сухого тепла рушилось с неба. На секунду пожалел о промелькнувшем отпуске и привычной рысцой понесся в завком — «выбивать» для диетиков бесплатное питание. Он уже взялся за теплую от солнца дверную ручку, когда из проходной метнулось в тесный заводской двор знакомое пестрое платье. Маруся. Жена и раньше приносила на завод срочные телеграммы — она работает в отделении связи. Но Дьякова испугало выражение ее мягкого, темноглазого лица. Маруся шла, как слепая, растерянно поправляя очки. Он вышел ей навстречу, и жена, подбежав, ткнулась с размаху ему в грудь головой, быстро проговорила, тяжело дыша:

— Всё… присвоили… надо же…