Стук палочки по паркету неизменно предваряет мое появление в комнате, подобно тому, как астматический хрип аппарата искусственного дыхания предшествует явлению Дарта Вейдера – мистического ужаса в непроницаемой маске. Так говаривал Джим, наскакивая на меня из-за угла с метровой линейкой, которую он втайне от Кристофера и Клары однажды ночью выкрасил флуоресцентной краской в зеленый цвет. Подозреваю, мы с ним, дед и внук, пали жертвами заговора Рэйчел и нашей невестки Клары. Иначе как объяснить, что в течение нескольких лет мы оба, независимо от моего желания и планов на выходные, регулярно обнаруживали себя в темном зале, где Джим, стискивая от возбуждения мою руку, едва слышно подвывал реву двигателей имперских штурмовиков. А дома таращил круглые голубые глаза, точь-в-точь такие, как те, что смотрели на него с экрана, с грохотом рушился с лестницы через перила и за завтраком донимал невозмутимую бабушку особенностями устройства мотиватора гипердрайва.

Что вы хотите, сказала тогда Клара, воплощенное ехидство, чтобы Джим, как девочка Симмонсов, пальцем расковырял все бутоны в поисках цветочных эльфов? Я вынужден был согласиться с невесткой, не из опасения за ее дражайшие гипиаструсы, а потому, что мальчику в десять лет, по моему мнению, надлежит смотреть вперед, пусть даже в самое фантастическое будущее, а не оглядываться назад, с сожалениями о каких угодно драконах.

Я и сам замечаю, что в пустом доме стук раздается громко, как удар молотка. Пожалуй, в течение последних двадцати лет это был самый громкий в доме звук. Иной раз я чувствую себя горошиной в резонаторе. Твердой, морщинистой, забытой горошиной в невероятно пустом и гулком корпусе из клееной фанеры.

Я никогда не забивал себе голову вопросами любви к детям: для любви к детям в доме было достаточно женщин. Но я никогда не испытывал сомнений в своей любви к тишине. Мысль оформляется в молчании, тогда как звуки созданы для заблуждений и лжи. Шумы провоцируют нас совершать поступки, о которых мы сожалеем. Мысль оформляется в молчании.

Более того, именно в тишине пишутся лекции для Тринити и статьи, благодаря которым содержится дом в аристократическом районе на берегу Кема и весь болтливый и суетный женский обезьянник в нем.