Оставался последний неприятный момент перед приземлением. Таможенные службы Нереиды не посадят тебя, прежде чем ты не оплатишь им портовые взносы. Жадные маленькие буржуа. Можно подумать, их мокрый шарик — единственный в этом секторе Галактики, где может приютиться частный грузовик в затруднительном положении.

Кирилл вызвал на монитор счёт-декларацию и негодующе присвистнул. Да они, видно, исходят из того, что без веской причины никто к ним не сядет. Если же веская причина налицо — ты заплатишь.

Форма-счёт, предупредительно оттранслированная ему на орбиту портовой службой, была, в сущности, стандартным для Федерации набором полей, против которых ты, пересекая таможенную границу Нереиды, просто проставлял галочки. Однако в отличие от большинства обитаемых планет, подавляющее большинство портовых сборов на Нереиде предлагалось оплачивать вперёд. Корабельный, маячный, лоцманский, причальный, а также канальный, якорный и в довершение всего — экологический. Когда на планете больше ничего нет, вот тут-то она и начинает гордиться своей экологией!

В графе «характер груза» Кирилл проставил «порожняк». Указал полезный объём трюмов, мощность двигателей, маршевых и прыжковых, характер топлива. Скрипнув зубами, кликнул жирную галку: требует ремонта. Ещё бы не требовал: правая репульсорная турбина «Балерины» представляла собой один спёкшийся комок металла, а о посадочной ноге и вовсе больно было думать. Чистые звери эти пограничные войска на Дикси.

Кипящий рыбный суп. Подсоленный и даже с овощами. Вон как ярятся буруны вокруг кустов ивы: зелени почти и не видать, одни мокрые чёрные лохмотья. Брюс клялся, будто видел спины ламантинов, но Кирилл ему не поверил. Сплошное серое месиво, что сверху, что снизу, да ещё глаза залило водой в первую секунду. А спины у ламантинов тоже серые, и их нипочём не отличить от перекатывающихся волн. Ламантинам, он думал, сегодня тоже несладко. Несёт их, ламантинов, куда ни попадя, противу желания и всякого здравого смысла.

Волны перехлёстывали через мол, и, когда вся компания покидала бунгало, доски террасы были уже по щиколотку скрыты водой. Брюс волок огромную сумку и неодобрительно зыркал в ответ на попытки её забрать. И он, и мать переоделись в спортивные костюмы: неизвестно ведь, когда им разрешат вернуться домой. Синий с белым кантом у мальчишки и тёплый цвета корицы — у Натали. На ней также была мягкая толстовка цвета ванили. Очень дорого и очень красиво. Толстовка мальчишки была светло-серой. Вдобавок на запястье у Брюса болтался стандартный ИД-браслет с именем и местом проживания родителей. Такой, объяснил он с невыразимой гримасой, надевали всем

маленьким

детям на случай, если им приспичит потеряться.

На Нереиде смотрят не на воду, а в небо. А в небе не было ничего утешительного. Небо расслоилось. Были в нём высокие облака, сплошной серый фон, откуда лился нескончаемый дождь, и рваные чёрные клочки, похожие на дым, шедшие низом со стороны океана. И ещё накатывала верхом клубящаяся туча, вся в просверках молний, далёких, рокочущих чуть слышно, но грозных, как война.

«Электричество, — ошеломлённо подумал Кирилл, — вода».

Терпение — основа жизни на Нереиде. Первые два дня всякой эвакуации беспокоиться не имеет ни малейшего смысла. А следующие дни сливаются, и отсчитываешь их разве только по возгласам Брюса: «Задание прислали». Вот уж кому не скучно, так это учителям. Рассылать пакеты, проверять задания…

Может, выучиться вязать?

«Мам, я знаю, ты можешь, не меняясь в лице, трижды в день жевать рис, сваренный без сахара, соли и масла, но хоть не отрицай, что это подвиг!»

Табор весь перезнакомился из конца в конец, что естественно, когда изо дня в день пользуешься одной санитарной комнатой. Напротив, чуть наискосок, слева, сидит Ингрид, а дальше — Тюна, которую эвакуировали прямо с улицы, в дурацком прозрачном платьице из цветного стеклянного волокна. Волосы у Тюны жалкие, бессильные; чтобы заставить их виться, надобно каждый день колоть в кожу головы косметический препарат. Эвакуация безжалостно ставит нас лицом к лицу с самым неприглядным из наших «я». Ситуация с удобствами такая: утром привёл себя в порядок, надел свежее бельё, зубы почистил и снова очередь занял — на вечер. Дети, понятно, без очереди. Много детей, много капризов и крика. Почти всё время приходится проводить в «конусе», а он, как оказалось, при длительном использовании притупляет чувство реальности.

— Я, разумеется, полечу, — осторожно сказал Кирилл. — Но есть только одна крохотная загвоздка, советник, — «Балерина» серьёзно повреждена. Такие экспедиции непредсказуемы, хотя ничего невозможного в них нет. Нужен ремонт, и нужно снаряжение, топливо, провизия, ну… вы понимаете. Условия, в которые мы с вами тут поставлены…

— Всё будет.

Она полетит на «Балерине»!

Погасив картинку, извещавшую его о том, что сеанс связи с диспетчерской ЧС окончен, Кирилл салютнул предкам-викингам банкой контрабандного пива — на удивление мало в Галактике мест, где варят приличное пиво! — и крутанулся с кресла-вертушки, потому что сидя переварить эту новость не мог. Разве что не заорал.

Странный вид открывается отсюда: как будто с горы, с опушки леса и вниз, по склону, поросшему жухлой травой и иван-чаем, к лужицам-озёрцам, пронзённым камышом и раскиданным в складках холмов и в придорожных канавах. Место называется Разрезы и пребывает в глубокой тишине. Игольчатая лапа сосны, серебристая, унизанная росой осенняя паутина, неожиданный стальной блеск водоёма в разрывах тумана и сами клочья тумана, как вставки матового стекла в живую картину. Старая дорога, засохшая или схваченная морозом колея. Отпечаток трака в глине. И ни людей, ни их следов. Да и ты — даже не душа. Одно сознание. Нет рук. Нет ног. Нет боли. Скользишь над землёй одним лишь волевым усилием, и это так хорошо, как только может быть хорошо во сне.

Разумеется, это сон. Неконтролируемые мозговые импульсы, возбуждающие зрительные нервы. Хрустальный ручей перемывает камушки смыслов, и поверхность его, сморщенная течением, — граница реальности между вами. В ручье по щиколотку в быстрой воде стоит девочка с белыми волосами, держит в руках ключи и старательно притворяется, будто не видит, как ты её рассматриваешь. За спиной её полированный овальный щит с рунной насечкой по ободу.

Там, снаружи, — лица, загадки, неразрешимые, чтоб им провалиться, вопросы. Люди, обязательства, обманы. Здесь ты можешь провести вечность. Ходить вправо. Влево. Унестись с ветром. Хотя совершенно очевидно, что пойдёшь ты вперёд, к воде. Озеро — знак, он хранит для тебя нечто важное. Надежду или, может быть, забвение. Или меч. Логично предположить, будто это сон о смерти. Пустынные равнины, лишённые надежды, где ничто не таково, каким кажется. Но ты почему-то думаешь, что он — о детстве. Только в детстве тебе не нужна надежда, потому что она просто есть. И любовь. Она тоже просто есть. Она — сама собой. Ты потеряешь их потом, после, одну за другой, и будешь гнаться за ними, за ускользающим краем их шёлковых одежд, с одним лишь желанием: вернуть всё обратно, где было всё и раны ещё не кровоточили.

В гипер раны! Ты вздымаешь белый стяг с ткаными лилиями, чистый, как твои намерения, и те, кто любит тебя, следуют за тобой, взволновавшись, подобно морю, идущему приливной волной. И ничто не остановит прилив. Следовало выдумать себе врагов, чтобы только победить их! Коня! Полцарства за коня!

Из машины, затонированной насмерть, Натали так и не увидела Фомора. Только неоновые огни, от быстроты движения слившиеся в полосы, да струи дождя, размазанные по стеклу. Здесь стоял ноябрь, и в отличие от Зиглинды привилегированными тут считались не верхние, а, наоборот, нижние магистрали.

Водителя отделяло бронированное стекло, связь с ним была только по комму. Пассажирский диванчик располагался в самой корме. Натали с Кириллом сели рядом, Норм — напротив, на откидное сиденье. Разделяло их не меньше метра пустого пространства, и Натали гадала, зачем понадобилось столько, пока Кирилл не пошутил про гроб.

— Я только дважды, — сказала она, подбирая зябнущие ноги, — ездила в таком. В генетический центр… ну, и обратно и после, когда ехали в космопорт. А вы, Норм?

— Приходилось, — Гард улыбнулся ей, как Натали с изумлением обнаружила, ободряюще. — Подопечную-то иначе не возят.

— На старости лет, милая леди, я открыл для себя театр. Меня очаровало одно из его свойств, а именно: в отличие от жизни в театре всё происходит своевременно.

Взгляд Кирилла, обращённый к Натали, показался ей тревожным, но, поскольку им не удалось перемолвиться наедине, недоумевать приходилось молча. Этот человек: появился ли он на сцене вовремя или же он досадная непредвиденность и потеря времени? Старики любят порассуждать о пустом, считая свой опыт бесценным.

Натали знала за собой некоторую раздражительность и старалась её подавлять. На самом деле это от желудка. Люди, чьим постоянным спутником является эта характерная боль, обычно немного слишком нетерпимы. Всё-таки кое-кто был прав: давно следовало ограничить кофе.

— И всё же иногда жизнь прикасается к нам своей театральной стороной. Возьмём хоть ту юную пару, что так старается быть незаметной. Вон там, в нише, видите? Их дома конкурируют уже добрых полсотни лет, и нет такой подлости и такого преступления, какие бы они не совершили в отношении друг друга. Юноше и девушке негде встречаться, кроме как здесь. Территория мира, так сказать. Территория чистой любви.

Время, место и сделанный шаг таковы, что в объяснениях не было никакой потребности. Двоякое толкование исключалось. Герметичная дверь беззвучно сомкнулась за спиной, темнота стала полной, населённой лишь дыханием — её и другим, — и на все сомнения остался один миг — между двумя ударами сердца, но тратить его на ерунду оказалось бессмысленно, ибо собственная инициатива выбила из Натали дух.

Сомневаться следовало с той стороны двери.

Потому что, когда её притиснули к стене, подхватив под бёдра, каким-то образом всего одним движением приведя в беспорядок и одежду, и волосы, и напрочь сдёрнув весь «низ», головной мозг передал управление спинному, а тот на всё с готовностью согласился.

У «возраста цинизма» есть свои преимущества, и главное из них — многого не ждать. Никаких «завтра», никаких «навсегда», никакого ложа из роз. В этом возрасте «я люблю» относишь к уютному дивану, к упорядоченности вещей и отношений, к ежедневному возгласу из прихожей: «Мам, я дома!»