Радикальные перемены в экономической жизни, наступившие в конце 1640-х гг., стали результатом генеральной перестройки трансокеанской системы торговли и навигации. Около 1647 г. нидерландско-испанский конфликт прекратился и началась новая, Четвертая фаза (1647-72 гг.) нидерландской мировой торговой гегемонии, которая повлекла за собой обширные сдвиги в области морской торговли, а те, в свою очередь, отразились на всех сторонах нидерландской экономики, общества и культуры

{60}

. С 1621 г., во время Третьей фазы, нидерландская заморская торговля впала в рецессию (1621-32 гг.), и затем восстановилась в 1630-х гг., хотя так и не сумела вернуть некоторые элементы «высокостоимостной» торговли, утраченные после 1621 г. В целом, период 1621-47 гг. был периодом неустойчивого роста, и неудачи в европейской торговле компенсировались, с одной стороны, спросом на нидерландское продовольствие в Германии и Южных Нидерландах, и, с другой, успехами колониальной торговли.

Новая фаза в истории нидерландской торговли и мореплавания характеризовалась главным образом изменением международной обстановки в конце Тридцатилетней и Восьмидесятилетней войн, в 1646-48 гг. Главными определяющими факторами общей перестройки экономики были снятие испанского эмбарго (1647 г.), конец рейдов фламандских каперов, направленных против нидерландского судоходства (1646 г.), прекращение нидерландско-испанских военных действий в Новом Свете (1647 г.), непрерывное и резкое падение стоимости перевозки грузов и страховых тарифов на морские транспортировки, снятие голландской морской блокады фламандского побережья (1647 г.), а также завершение военных действий и роспуск армий в Германии и северных Нидерландах.

Тогда как нидерландские насыпные грузоперевозки на Балтике и нидерландское сельское хозяйство испытывали — вследствие вышеперечисленных причин — негативное влияние, главным последствием генеральной перестройки экономики конца 1640-х гг. было быстрое возрождение и диверсификация нидерландской «высокостоимостной» торговли и поддержка промышленности, особенно за счет Англии, Ганзейского Союза и Венеции. Амстердам возобновил прежнюю прямую торговлю с Испанией, использовав ее многочисленные преимущества в отношении товаров, судоходства и ставок фрахта, и финансовые возможности, чтобы установить контроль над значительной ее частью, включая доставку испанских субсидий в южные Нидерланды и перевоз испанской овечьей шерсти и экспортных красителей, которые ранее (до 1630 г.) находились в руках англичан. Одновременно происходило сильное оживление торговли Амстердама с Италией и Левантом, основанное на падении ставок фрахта и большей безопасности нидерландских судов в Средиземном море, чему способствовала венециано-турецкая война 1645-69 гг., парализовавшая венецианское судоходство в Леванте, позволив голландцам в значительной степени отнять у Венеции прежнюю роль посредника. Более того, нидерландцы теперь в больших масштабах, чем раньше, принимали участие в официальной испанской трансатлантической торговле через Кадис с Испанской Америкой, а также в конце 1640-х гг. заняли (на время) господствующее положение в навигации в Карибском море. Здесь им оказала услугу гражданская война в Англии, которая разрушила торговлю между Лондоном и английскими колониями на Антильских островах. Мощный стимул, который получила с 1647 г. испанская, испано-американская, левантийская и карибская торговля, в свою очередь позволил Амстердаму установить коммерческий контроль над ввозом в страну целого ряда ключевых видов сырья, включая испанскую шерсть, турецкий мохер, испано-американские красители, ртуть из венецианской Далмации и карибский сахар, вдохнув новые силы в те отрасли нидерландской промышленности, которые ориентировались на выпуск дорогостоящих экспортных товаров. А это, в свою очередь, привело к глубокому проникновению нидерландской экономики на другие крупные европейские рынки, особенно французский и российский. Дальнейшее усиление нидерландской торговли с северной Россией после 1650 г., например, было в своей основе побочным следствием общего укрепления нидерландской трансокеанской торговой системы и промышленности

Бурный рост «высокостоимостной торговли» с конца 1640-х гг. и ее продолжительное процветание до конца XVIII в. имеет фундаментальное значение для правильного понимания того, что собой представлял нидерландский Золотой Век. Практически все отрасли нидерландской экспортной промышленности в XVII и XVIII вв. (за исключением обработки соли и лейденских «новых портьер») достигли максимальных показателей с конца 1640-х гг. до начала — или, в отдельных случаях, до середины, — XVIII в. Промышленное производство было напрямую и нераздельно связано с контекстом «высокостоимостной торговли». Так, производство тонких сукон, которые стоили намного дороже и пользовались большим спросом у населения, чем дешевые «новые портьеры», возросло в 1640-х и 1650-х гг., как и выпуск камлотов (

Трансформация конца 1640-х гг., структурные сдвиги, ставшие результатом перемен в международных отношениях, но опиравшиеся на целый ряд экономических факторов, привели к фундаментальной перестройке нидерландской трансокеанской торговли и ориентирующейся на экспорт промышленности. Но те же самые перемены оказали глубокий эффект на экономику внутренних частей страны, хотя и совершенно иным образом. Укрепление и рост нидерландской торговли и промышленности с конца 1640-х гг. коснулись главным образом Голландии и тех внутренних областей, где выращивался табак, а также (несколько позднее), специализировавшихся на текстильном производстве округов Твенте и Бейлевик. Например, сокращение стационарных гарнизонов и упадок зеландской транзитной торговли с южными Нидерландами, которые были в такой же степени последствиями окончания Тридцатилетней и Восьмидесятилетней войн, как и развитие «высокостоимостной» торговли и промышленности, привели к экономическому упадку значительной части периферийных областей Республики и Зеландии.

Перестройка экономики в период, продолжавшийся с конца 1640-х гг. до катастрофического удара 1672 г., привел к нескольким основным изменениям в экономической деятельности и, следовательно, общем развитии как на морском побережье, так и во внутренних областях страны. Общим результатом этих процессов был значительный рост населения в тех местностях, где экономика продолжала развиваться, т.е. в основной части Голландии (за исключением Северного округа и портов Западной Фрисландии), областях Велуве, Твенте и Хелмонд-Тилбург, с происходящей на территориях урбанизацией. В то же время, в тех пораженных депрессией округах, где движущей силой экономики были насыпные грузоперевозки или гарнизоны, население сокращалось, а города впадали в застой. Если брать Республику в целом, результат заключался в росте численности населения и стимулировании дальнейшей урбанизации до 1688 г., когда Республика стала втягиваться в обширный новый виток европейской войны. Но более значительным, чем эта общая тенденция, для понимания происходящих процессов и направлений будущего развития было расширение разрыва между теми областями, где экономика испытывала рост, и теми, где она пришла в упадок.

Население главных городов росло в период 1647-72 гг. впечатляющими темпами. Катастрофические последствия вторжения 1672 г. резко обратили вспять эту тенденцию, так что между 1672 и 1678 гг. эти города были во всех смыслах отброшены назад. Однако это не означало конца урбанизации нидерландского Золотого Века, ибо общее экономическое возрождение, которое набрало темп в середине 1680 г., позволило нидерландским городским центрам вновь достичь и даже немного превзойти тот уровень, на котором они находились к 1672 г. Наконец, долгосрочный упадок нидерландских городов и дезурбанизация в Республике начались только после возобновления масштабных военных действий в 1688 г.

{87}

Общее население Республики в зените ее экономического развития насчитывало около 1 950 000 человек. В1700 г. оно составляло почти такую же величину, или чуть меньше. Между тем, совокупное население тридцати крупных городов Республики выросло с примерно 36% от общей численности населения до примерно 38% в 1688 г.

Население самого большого города Республики, Амстердама, росло быстрее всего между 1647 и 1672 гг. под воздействием экономического бума, увеличившись на четверть с примерно 150 000 человек в конце 1640-х гг. до около 200 000 к 1672 г.

В сельской местности демографический рост в Южной Голландии уравновешивал убыль населения в Северном округе. За пределами Голландии с 1640-х гг. до начала XVIII в. превалировала тенденция к росту численности населения, кроме Фрисландии, которая, начиная с 1670-х гг., находилась в упадке

Впечатляющий рост нидерландских городов между 1647 и 1688 гг. — несмотря на кризис 1670-х гг. — был вызван не только естественным приростом населения, но и экономическими успехами, оживлением деловой активности и спроса на рабочую силу. Экономический рост как магнитом притягивал население отовсюду. В Голландии морская и городская экономика с конца 1640-х гг. в течение четверти века испытывала непрерывный рост, вследствие чего городская экономика нуждалась в рабочей силе в гораздо больших объемах, чем когда-либо прежде — несмотря на сокращение балтийской оптовой торговли. Это означало, что экономическая активность и занятость населения, вызванные расцветом «высокостоимостной» торговли и городской промышленности в 1647-72 гг., росли опережающими темпами по сравнению с сокращением экономической деятельности и занятости вследствие упадка балтийской оптовой торговли. Каким бы удивительным не показалось это явление, оно относилось даже к количеству востребованных моряков, поскольку в сфере средиземноморской и колониальной торговли, а также китобойного промысла и военно-морского флота количество новых рабочих мест превышало количество моряков, оставшихся не у дел в результате упадка торговли с Балтикой (см. табл. 31). К 1672 г. в балтийской торговле участвовало несколько сот судов и несколько тысяч моряков

{96}

, тогда как в «высокостоимостной» торговле требовалась лишь часть такого количества судов. Но, по общему признанию, число людей на каждом корабле в последнем случае было намного большим. Некоторые из «больших кораблей», совершавших торговые рейсы в Левант, перевозя мохер, хлопок и шелк-сырец из Смирны, управлялись командой в 200 человек. Корабли, плававшие в Ост-Индию и Кадис, перевозя ткани и пряности для реэкспорта в Испанскую Америку, и возвращавшиеся с серебром, красителями и шерстью, также имели большие команды. Одновременно в несколько раз выросло число моряков, занятых в китобойном промысле и служивших на военно-морском флоте. Поэтому, несмотря на упадок «материнской торговли», занятость в нидерландском судоходстве между 1635 и 1670 гг. существенно увеличилась, возможно, не менее чем на 50% (см. табл. 31). 

Рост занятости в нидерландском судоходстве происходил в то время, когда промышленность также испытывала острую нехватку рабочей силы (при отсутствии высвободившихся трудовых ресурсов в других отраслях экономики, которые могли бы удовлетворить этот спрос). Было невозможно найти достаточное количество людей среди населения самих Нидерландов, поэтому резко увеличилась доля иностранцев (особенно датчан, норвежцев и уроженцев Северной Германии), нашедших работу в нидерландских портах

Наплыв гугенотов, последовавший в результате отмены Нантского эдикта (1685 г.) во Франции, стал довольно важным фактором в нидерландской истории, но не столь значительным, как часто предполагалось. В результате недавно проведенного подсчета было установлено, что общее количество гугенотских беженцев в Республике в следующем десятилетии после отмены эдикта составляло от 35 000 до 50 000 человек

{115}

, но вполне могло быть даже меньше 35 000. Иммигрантов-гугенотов было максимум около 2% от общей численности населения, но они составляли около 7% от населения тридцати крупнейших нидерландских городов. Это было существенное, если и не огромное пополнение городского населения, тем более ценное для городской экономики из-за сравнительного богатства многих иммигрантов и высокого уровня профессиональных навыков, которыми они обладали.

Гугенотская иммиграция произошла в то время, когда коммерция и промышленность восстанавливались после упадка, вызванного войной 1672 г. Население главных городов еще не полностью достигло уровня 1672 г., что, вместе с обширными градостроительными проектами 1660-х гг., означало, что во всех крупных городах, в том числе и в Амстердаме, плата за наем жилья была намного ниже, чем в прошлом, и было легче найти подходящее жилье и работу

{116}

. Наплыв гугенотов, другими словами, был благом и с точки зрения самих иммигрантов и приютившего их общества: их появление весьма кстати помогло заполнить демографическую брешь.

Голландские и зеландские города соперничали друг с другом и с городами внутренних провинций из-за гугенотов, их денег и профессиональных навыков. Занятые или осажденные французами и мюнстерцами в 1672-74 гг. Утрехт, Амерсфорт, Девентер, Зволле, Неймеген, Арнем, Зютфен и Гронинген понесли даже более тяжелый ущерб, чем города на морском побережье, и теперь стремились возродиться с помощью иммигрантов. Штаты Зеландии и Фрисландии — провинций, впавших теперь в глубокий упадок и понесших людские потери, — активно искали средства, которые могли бы способствовать развитию местной экономики, и проявляли повышенный интерес к планам по привлечению гугенотов. В феврале 1686 г. Штаты Фрисландии решили выплачивать жалованье десяти гугенотским пасторам, пожелавшим поселиться в провинции, и помочь в организации гугенотских общин

Образование франкоязычных реформатских общин под духовным надзором Синода Валлонской Церкви, подчиненного нидерландской реформатской Церкви, и, в результате, увеличение числа прихожан официальной Церкви, было излюбленным способом привлечения гугенотских иммигрантов. В большинстве крупных городов Голландии, Зеландии «валлонские» общины и церкви первоначально появились намного раньше, во время массового наплыва переселенцев из южных Нидерландов в 1580-х гг. Некоторые были еще старше. Так, в Дордрехте франкоязычные реформатские общины существовали, по меньшей мере, с 1577 г. Поэтому многие гарнизонные города также обзавелись «валлонскими» церквями: Маастрихт в 1633 г., Неймеген в 1644 г. и Хулст в 1649 г. К 1640 г. в Республике насчитывалось 25 «валлонских» общин и 35 проповедников, подчиненных надзору Валлонского Синода

Но большинство из этих новых конгрегаций оставались крайне небольшими. Основная масса гугенотских иммигрантов в Соединенных Провинциях осела всего в семи городах — Амстердаме, Лейдене, Харлеме, Роттердаме, Гааге, Делфте и Утрехте

По сравнению с соседними странами, заработная плата в Республике оставалась очень высокой, особенно в крупных городах Голландии, и жалобы нидерландских работодателей на то, что им приходилось платить наемным работникам больше, чем их конкурентам в Англии, Германии или южных Нидерландах, зачастую даже вдвое больше, были в целом справедливыми. На стекольной мануфактуре в Харлеме в 1679 г. рабочим предлагали заработную плату от 18 до 24 стеверов в день, тогда как их коллеги по цеху в Льеже получали, в сопоставимом выражении, от 8 до 10 стеверов ежедневно

{125}

. Сравнительно широкий разрыв в заработной плате сохранялся во всем промышленном секторе.

Но на уровень номинальной заработной платы в Голландии оказывали сильное влияние высокая арендная плата за жилье и большие налоги, поэтому не стоит делать поспешных выводов о том, что реальные заработки были чрезмерно высокими. Более того, даже если реальная заработная плата в Голландии превышала реальную зарплату в других странах, все же можно утверждать, что реальные доходы населения постепенно таяли не только из-за общего ухудшения условий и введенных с 1670 г. более высоких налогов, но и потому, что нидерландские мануфактурщики в жесткой борьбе с английскими и французскими конкурентами были вынуждены урезать цены на свою продукцию и ограничиться меньшим размером прибыли, а вследствие этого, не имели иного выбора, кроме сокращения расходов, и, прежде всего, расходов на оплату труда. При сокращении заработной платы работодатели прибегали к различным уловкам и могли рассчитывать в этом деле на помощь городских советов. Один из немногих рабочих бунтов, произошедший в Лейдене в Золотой Век, вспыхнул в октябре 1671 г., когда выпуск тканей достиг своего апогея. Бунтовщики были детьми из городских сиротских приютов, привлеченными в качестве временной рабочей силы для сучения пряжи. Они кричали, что «валлоны» безжалостно их эксплуатируют, заставляя работать с чрезмерной нагрузкой, и при этом недостаточно кормят

{126}

.

В 1650-х и 1660-х гг. прослеживается четкая тенденция к некоторому понижению номинальной заработной платы. Как утверждалось в жалобе, поданной в Лейдене в 1663 г., «заработная плата рабочего люда за последние пятнадцать лет сократилась на целую треть»

Кроме воздействия реструктуризации экономики на структуру занятости, благоприятное влияние на стандарты жизни оказало еще несколько дополнительных факторов. Так, покупательную способность заработной платы после 1660-х гг. укрепила общая тенденция к снижению цен на продукцию сельского хозяйства и продовольствие. Она продолжалась достаточно длительное время, но была особенно заметна в 1660-х гг., когда цены на зерно на амстердамской бирже стремительно падали, в частности, цена на балтийскую рожь снизилась более чем наполовину

Недавние исследования, связанные с Амстердамом, показали, что покупательная способность заработков рабочих выросла между 1650-ми и 1680-ми гг. примерно на 20%

После 1630 г. Нидерландская Республика стала более свободным и открытым обществом, по меньшей мере в том, что касалось религии и философской мысли, если не образа жизни. Ремонстранты, лютеране, меннониты, коллегианты, евреи и католики, — все они выиграли от этой перемены. В Амстердаме католики впервые получили возможность в конце 1640-х гг. крестить своих детей не в храмах официальной Церкви, а у католических священников

{150}

. Та же самая перемена чуть раньше, в 1630-х гг., произошла в Роттердаме

{151}

, и, несколько позже, в 1650-х гг., — в Лейдене

{152}

. В 1650-х гг. во всех крупных городах в Голландии, бывших ранее центрами контрремонстрантизма — Лейдене, Харлеме, Гауде и Энкхёйзене, — разгон тайных молитвенных собраний католиков и преследование католических священников окончательно прекратились. Реформатская консистория в Харлеме жаловалась бургомистрам в июне 1665 г. на большие изменения, которые произошли в городе за последние десять лет, в результате которых целые улицы и кварталы города приобрели католический облик, а священники больше не скрывали своей деятельности

{153}

.

Но, как показывают жалобы консисторий, даже в Голландии, не говоря уже о меньших провинциях, все еще сохранялось значительное сопротивление росту религиозной терпимости. Было бы ошибкой предполагать, что нидерландское общество отныне в целом усвоило терпимое отношение к представителям других конфессий. С 1630-х гг. большинство регентов в Голландии склонялись к терпимой политике, но далеко не все. Проповедник в Утрехте в памфлете в 1650 г. замечал, что, тогда как большинство голландских регентов были «испанизированными, свободомыслящими арминианами, безбожниками в душе», и, формально являясь членами официальной Церкви, сознательно не допускали ревностных приверженцев реформатского вероисповедания на руководящие должности, в то же время среди них было и некоторое количество «благонамеренных»

{154}

. Он не приходил в отчаяние от изменения соотношения сил, скорее, был убежден в необходимости продолжать борьбу за контроль над общественной сферой, как непрестанную

Республика представляла собой общество, в котором теологически обоснованная и ставшая результатом политического компромисса терпимость осталась могущественной силой. Приверженцы веротерпимости были вынуждены несколько отступить от позиции Саравиа, Гомара или Арнольди, но никоим образом не собирались прекращать борьбу. Гисберт Воэций, глава идеологической кампании, направленной против картезианцев, декан Утрехтского университета и главный глашатай ортодоксального кальвинизма, к 1640-м гг. отошел к доктрине ограниченной терпимости под давлением тенденции, которую невозможно был обратить вспять, а скорее, следовало попытаться задержать

Ограничения католического культа, разрешение служить мессы только в неприметных, так называемых «скрытых часовнях» были не только пережитком прошлого, простой формальностью, скрывавшей растущую реальность терпимости. Скорее, такой полуподпольный характер католической обрядности и разделение населения по религиозному признаку были фундаментальными чертами нидерландской жизни. До сих пор среди больших слоев населения сохранялось широко распространенное сопротивление католическому богослужению, и «арминианским» регентам приходилось с осторожностью проводить в жизнь политику послаблений католицизму. В 1650-х гг. католический апостольский викарий в Утрехте по-прежнему проводил разграничение между «свободомыслящими» городами в Голландии, в первую очередь Амстердамом и Роттердамом, и такими городами, как Лейден и Харлем, где отношение властей и населения к католикам оставалось враждебным

Более того, хотя ортодоксальные кальвинисты считали большинство голландских регентов «неблагонадежными», практически все они утверждали, что являются членами официальной Церкви и ее защитниками.

Конфессионализация, веротерпимость и баланс между Церквями и теологическими направлениями были фундаментальными социальными и интеллектуальными процессами, которые обычно не связываются в нашем представлении с конкретными личностями. Но в то время, как борьба социальных и интеллектуальных сил сформировала общие условия и в основном определила пути дальнейшего развития, ключевое влияние на ее исход оказали также отдельные политические деятели — в нидерландском контексте, в частности, штатгальтеры и пенсионарии Голландии. Так, де Витту принадлежала решающая роль в либерализации 1650-х-1660-х гг., выстроенной на основаниях, заложенных Вильгельмом Молчаливым, Олденбарневелтом и Фредериком-Хендриком. Де ла Кур считал, что личность Вильгельма Молчаливого все еще сохраняла свое значение в идеологических дебатах 1660-х гг., потому что он боролся за веротерпимость и достижение взаимопонимания между Церквями, что было широко известно рядовым обывателям. Писатели, принадлежавшие к партии Штатов, после 1650 г. находили мало добрых слов о Морице или Вильгельме II: оба они убедительно показали, насколько крупные перемены могли произойти в области политики и культуры в целом, так же как и религии, когда штатгальтер принимал сторону ортодоксальных кальвинистов. Однако к Фредерику-Хендрику за возврат к принципам веротерпимости Вильгельма Молчаливого эти авторы относились с уважением

{193}

. Воэцианцы, напротив, надеялись, что политика Фредерика-Хендрика была отклонением от норм, которое никогда больше не повторится. Со свержением де Витта и приходом к власти Вильгельма III в 1672 г. воэцианцы бурно радовались грядущей эпохе конфессиональной и социальной дисциплины. Однако их ждало разочарование. Новый штатгальтер в отношении религиозных проблем стал вторым Фредериком-Хендриком, а не Морицем или Вильгельмом II

{194}

.

Силы нетерпимости приложили все усилия, чтобы в следующем году после отмены Нантского эдикта (1685 г.) остановить уклон к веротерпимости. То было время роста напряженности в отношениях между католиками и протестантами, более ярко проявившейся в Британии, чем в Соединенных Провинциях, но и в последних также заметной

Многие нидерландские реформаты были встревожены совпадением новой волны религиозных гонений во Франции и в Савойе со вступлением на трон ревностного монарха-католика, Якова II, в Британии, и прокатолической политикой прежде кальвинистского княжества Пфальц. Консистории призывали городские советы не оставаться безучастными к растущей католической угрозе в Европе, настаивая на необходимости ограничения свободы, предоставленной католикам в Республике

Антикатолический указ в Голландии уже находился на стадии подготовки, и был бы одобрен Штатами, если бы Вильгельм III не вмешался и не отменил его

Тогда как штатгальтер и пенсионарий Голландии, Гаспар Фагел, непреклонно сопротивлялись каким-либо общим переменам, некоторые меры против католиков на местном уровне все же были приняты, и синоды и консистории продолжали оказывать давление с целью ограничения религиозной терпимости. Из Лейдена в ноябре 1685 г. были изгнаны иезуиты и другие священники

Яростная реакция против иезуитов и другого католического черного духовенства в Республике в 1680-х гг. способствовала тому, что католическое население все больше стало проникаться «национальным» духом. Это явление, уже отмечавшееся ранее среди отдельных групп нидерландских католиков, характеризовалось адаптацией к особым условиям и институтам Соединенных Провинций под главенством их собственной местной иерархии с центром в Утрехте, и, вследствие этого, отмежеванию от южных Нидерландов, а также набиравшим силу движением янсенизма в теологии, морали и взглядах на управление Церковью. Во второй четверти столетия янсенизм превратился в мощное течение в

«Missio Hollandica

», склонявшееся к достижению компромисса со светскими властями, отвергавшее указания из Брюсселя и Мюнстера и противостоящее «ультрамонтанству» в церковных делах — как и Людовику XIV.

Янсенизм получил свое название в честь голландца Корнелиса Янсена (1585-1638 гг.), уроженца Леердама. Он обучался в латинской школе в Утрехте, продолжил образование в Лувене, а затем стал седьмым епископом Ипра. Его знаменитая книга,

«Augustinus

», ставшая отправным пунктом названного по его имени движения, хотя и была впервые издана только после его смерти, в 1649 г., начиная с этого времени оказывала далеко идущее влияние на общество. В ней он отстаивал суровую, пессимистическую доктрину божественной благодати и свободы воли, основанную на воззрениях Августина, которая напрочь порывала с учением влиятельных церковных группировок, особенно иезуитов, и представляла основу для строгого, самоуглубленного подхода к благочестию, подвергая критике чрезмерное, по мнению янсенистов, пристрастие к обрядовой стороне церковной жизни и почитанию икон и святых. Теологическая борьба, разгоревшаяся вокруг взглядов Янсена, быстро распространилась за границы Испанских Нидерландов. Хотя янсенизм как теологическое течение в основном ограничивался Нидерландами и Францией (где его главным противником стал Людовик XIV), конфликт между янсенистами и иезуитами по поводу того, должна ли доктрина Янсена быть осуждена Церковью, вскоре вовлек в свою орбиту папский двор, Мадрид и, впоследствии, Вену.

К середине 1640-х гг. католическая Церковь в Испанских Нидерландах из-за доктрины Янсена была глубоко расколота на всех уровнях, включая епископат

В 1650-х гг. возникла заметная реакция против янсенизма, поддерживаемая некоторыми кардиналами в Риме и испанским двором, так же как самым известным губернатором Испанских Нидерландов после кардинала-инфанта, эрцгерцогом Леопольдом-Вильгельмом из австрийской ветви Габсбургов (1647-56 гг.), учеником иезуитов и военачальником, увлекавшимся алхимией, страстным коллекционером предметов искусства

Несмотря на это, ни папство, ни испанский король не оказывали искренней поддержки антиянсенистской кампании, и в 1660 г. она ослабла на юге Нидерландов в то самое время, когда стала набирать силу во Франции. В долгосрочной перспективе колебания папства и растущая напряженность в отношениях между Святейшим Престолом и Людовиком, также как между Людовиком и Испанией, означали, что его враги не смогли выкорчевать янсенизм из лона Церкви и привели к долгому и бурному конфликту, охватившему Францию, Испанские Нидерланды и Северные Нидерланды.

Антикатолическая и антисоцинианская кампания 1680-х гг. после 1689 г. утратила прежний напор. С 1690 г. вновь возобновилась тенденция к формированию более терпимого и свободного общества. Несмотря на это, малые Церкви все еще подвергались многочисленным ограничениям. Реформатская Церковь, при поддержке Генеральных Штатов и провинциальных, и городских властей, по-прежнему пользовалась неоспоримым превосходством над своими соперницами в общественной жизни, сфере образования, печати, благотворительности и проповедовании перед большими конгрегациями. В сложившейся ситуации тенденция к согласию с официальной Церковью оказалась сильнее, чем тенденция к отходу от нее, поощрявшаяся растущей веротерпимостью. Республика в действительности вовсе не была открытой сценой, на которой соперничавшие религии постоянно вербовали в свои ряды новых приверженцев и повышали статус. Напротив, господствующая тенденция заключалась в сведении к минимуму разнообразий и неуклонным успехам реформатской Церкви в деле конфессионализации нидерландского народа.

В отношении конфессионализации коренного нидерландского населения только реформатская Церковь и католики добились существенных результатов. Поддержка коллегиантов, квакеров и других новых «сект» временно выросла в Амстердаме и Роттердаме, но в других местностях им не удалось в какой-либо степени умножить число сторонников. «Sortez hors d'Amsterdam, de Leyden et de Rotterdam, oil il у a quelques sectaries, — отмечал Брюн, — vous en trouverez fort peu ailleurs. Dans le villages il n'y en a presque point, si que n'est quelque peu d'Anabaptistes. Pour ce qui est des Luthériens, Borellistes et d'autres je ne crois pas que le nom у soit connu». («3a исключением Амстердама, Лейдена и Роттердама, где есть некоторое количество сектантов, вы найдете немного других. Среди деревень нет почти ни одной, где можно найти хоть нескольких анабаптистов. Что касается лютеран, бореллистов и других, то я не думаю, что само их название там известно» (фр.))

{224}

Нидерландское квакерство росло медленными темпами примерно до 1700 г., а затем стало угасать

Особенно впечатляющим был стремительный упадок ремонстрантизма. Он начался после репрессий 1618-19 гг. и уже далеко зашел к 1630-м гг. Но даже если мы опустим более раннюю фазу истории ремонстрантов, прежде чем они смогли организоваться в качестве отдельной Церкви в 1630-х гг., очевидно, что эта Церковь впоследствии не сумела сохранить, не говоря уже о том, чтобы увеличить, количество своих сторонников в нидерландском обществе

Меннониты также пребывали в упадке

Как правило, нидерландский анабаптизм так и не смог упрочить свои позиции в XVII в. в тех местностях, где его последователям не удалось приобрести точку опоры веком ранее. В то же время во второй половине XVII в. наблюдалась отчетливая тенденция к ослаблению анабаптистских общин, даже в их главных центрах. В Харлеме, одном из основных центров меннонитского вероучения в Голландии, их насчитывалось в 1620 г. около 15% городского населения. С подавлением ремонстрантизма после 1619 г. в ряды меннонитов (а также католиков и лютеран) влились бывшие ремонстранты

Совершенно иная конфессиональная ситуация сложилась в Генералитетских землях, где основная масса населения оставалась непоколебимо верной католической Церкви. Здесь церковную политику определяли не провинциальные власти и не городские советы, а Генеральные Штаты и

Raad van State

. Но решения по конфессиональным вопросам в Генералитетских землях принимались коллективно семью провинциями, и, особенно, Голландией, поэтому неудивительно, что в политике по отношению к диссентерским Церквям между Генералитетскими землями и Семью Провинциями было немало общего.

Единственными округами, где на основании декрета Генеральных Штатов от 1632 г. разрешалось публично исповедовать католическую веру, были Маастрихт и Овермаас. Вследствие этого конфессиональная ситуация в них коренным образом отличалась от той, что существовала в остальной части земель Генералитетских земель. Маастрихт был единственным городом в Республике, где многие церкви и значительная часть церковной собственности оставались во владении католиков, где процветали католическое образование и монашеская жизнь. В результате, здесь было несравненно большее количество католических священников (в 1662 г. белое и черное духовенство насчитывало не менее 515 человек), чем где бы то ни было еще в Республике, больше, чем во всех остальных провинциях вместе взятых

{242}

. Во всей Голландской католической миссии (т.е. на территории Республики, за вычетом Генералитетских земель), даже в 1701 г. было всего 379 священников, и 36 из них проживали на соседних немецких территориях Лингена и Клеве

{243}

. Большая часть населения Маастрихта сохраняла приверженность старой вере, считая протестантов чужаками и оккупантами. Но даже несмотря на это, благодаря наличию гарнизонов — и бегству сюда после 1633 г. групп немецких кальвинистов — реформатская община была существенной, составляя в конце XVII в. 20% от общей численности населения.

Raad van State

, несомненно, хотел бы, чтобы город и прилегающая местность утратили свой столь ярко выраженный католический облик, но, что следует особо подчеркнуть, не пытался добиться этого путем распространения веротерпимости на другие диссентерские Церкви. Неформальная лютеранская община существовала в Маастрихте с 1640-х гг., но синод Гелдерланда (который отвечал за поддержку реформатской Церкви в Маастрихте) сопротивлялся всем ходатайствам лютеран о создании собственной Церкви, и терпимое отношение в городе к лютеранам началось лишь в период французской оккупации в 1672 г.

На всех Генералитетских землях католицизм был официально запрещен, и после окончательной аннексии Республикой Бейлевика в 1648 г. был вынужден отступить в тень. Отныне его обряды совершались лишь в частных домах и временных помещениях, хотя в сельской местности, где реформатская Церковь не имела сторонников, кроме солдат и немногих представителей Генералитета

В Хертогенбосе католические молитвенные собрания обычно проходили беспрепятственно, за исключением случайных вмешательств, когда реформатский

Вопрос лютеранства в Генералитетских землях имел особое значение, учитывая большое количество солдат в гарнизонах и близость лютеранских государств.

Декарт жаловался в 1643 г., что Соединенные Провинции были не столь «свободными», как он первоначально предполагал. Несколько десятилетий спустя Спиноза и Бейль, не говоря уже о Норбахе и Валтене (см. стр. 349, 359 ниже) имели еще более весомые причины жаловаться на ограниченный характер нидерландской свободы. В XVII — начале XVIII вв. посещавшие Республику иностранцы обычно восхваляли сравнительную свободу, которой пользовались как группы населения, так и отдельные лица в Республике. Но более проницательные из них также отмечали, что эта свобода была сложным явлением, обусловленным той глубокой заботой, которая уделялась поддержанию порядка и дисциплины в обществе.

Ни один аспект нидерландской свободы в Золотой Век не производил такого впечатления на современников, особенно иностранцев, как та свобода, которой обладали женщины всех сословий и положения. Нидерландские женщины, даже молодые и незамужние, могли свободно уходить из дому и возвращаться одни, без всякого сопровождения, работать, заниматься делами и принимать участие в беседах почти наравне с мужчинами

{306}

. Все наблюдатели соглашались, что в нидерландском обществе жёны не находились в такой зависимости от своих мужей, как где бы то ни было еще. Немец Хейнрик Бентем, писавший в 1690 г., проводил разительный контраст между тем, как ходят в церкви по воскресеньям голландцы и немцы, отмечая, что в Германии мужья шли вместе, разговаривая между собой, тогда как их жёны следовали за ними, окруженные детьми. Только в Голландии, как пренебрежительно отмечал он, женщины сопровождали друг друга в церковь, сплетничая по дороге, тогда как их мужья вели детей: «ибо здесь курица кукарекает, а петух просто кудахчет»

[4]

.

Но, как отмечает Лети, именно личная свобода, предоставленная женщинам и девушкам, наиболее ярко демонстрирует связь между вольностью и порядком. Женщины могли пользоваться большей степенью независимости, приходить и уходить, когда пожелают, по той же причине, по которой одинокий мужчина, или иностранец-путешественник, мог гулять по нидерландскому городу днем или ночью, сравнительно мало опасаясь, что станет жертвой ограбления или нападения: каждый человек находился и ощущал себя в безопасности

Не только вне дома каждый человек мог быть уверен в своей безопасности; по наблюдению Лети, основа нидерландской свободы заключалась в том, что и в своем доме было менее вероятно, чем где бы то ни было еще, подвергнуться оскорблению или насилию. Он утверждал, что для Голландии было необычно избиение мужьями своих жён, ибо соседи не потерпели бы этого и побудили церковные и городские власти принять к виновному мужу жесткие меры. Таким образом, ключевой фактор пресечения дурного поведения состоял в том, что значительная часть населения проживала в городах, где образ жизни регулировался весьма жесткими нормами. Лети также отмечал, что в Голландии лучше, чем в других странах, обращаются со слугами, утверждая, что здесь не принято было давать пощечины слугам в присутствии других людей или наедине, как то было в обычае, например, во Франции. Показательно, что в подпольном сатирическом плакате, изданном в 1679 г., представлявшем собой образец социального протеста, говорилось, что дурное обращение со слугами в Голландии возросло из-за появления построенных в неоклассическом стиле вилл и особняков, отгороженных от соседей и тем самым поощрявших разного рода злоупотребления, ибо отныне хозяева могли совращать или бить служанок, не привлекая постороннего внимания, а их жёны — «остужать жар похоти» со слугами-мужчинами

В основе нидерландской свободы, таким образом, лежало преимущественное положение городов и высокий уровень социальной дисциплины и контроля. Свидетельства этой дисциплины можно было увидеть повсеместно: в домах, школах, церквях, университетах, на торговых судах и в гаванях, а также на военном флоте и в армии. В 1590-х гг. в Лейдене между университетским сенатом и студентами шла борьба из-за ношения оружия. Но вскоре при поддержке Штатов университет сумел успешно ввести в действие запрет на ношение студентами шпаг и другого оружия

Задолго до 1572 г. как север, так и юг Нидерландов отличались более высоким уровнем грамотности, чем соседние страны Европы, главным образом вследствие того, что большая часть населения проживала в городах. Но, несомненно, революция и конечный триумф реформатской Церкви на севере, также как победа католической Церкви на юге придали дополнительный импульс школьному образованию и подняли уровень грамотности еще выше. Вследствие того, что развитие общественных учреждений и религии происходило разными путями, пропасть между севером и югом в отношении школьного обучения и грамотности все больше расширялась. Поскольку, хотя север и юг соперничали друг с другом по темпам конфессионализации населения, пропаганда христианского вероучения на юге часто велась устным путем, тогда как на севере центральная роль Библии и чтения катехизиса в процессе конфессионализации привела к тому, что распространение грамотности в городах и сельской местности получило мощный поступательный стимул. В результате разница между севером и югом в середине XIX в. была еще более очевидной. Достаточно одного примера: в 1843 г. 51% новобранцев, призванных в бельгийскую армию, были неграмотными по сравнению с 26% в армии Нидерландов

{339}

. Очевидно, что грамотность в Нидерландской Республике как среди мужчин, так и среди женщин находилась на очень высоком уровне, и письменная культура получила развитие до такой степени, которая оставалась исключительной в Европе и стала нормой в других странах лишь века спустя. Когда великий ученый Скалигер приехал из Франции в 1593 г., он с удивлением обнаружил, что в Голландии даже служанки умели читать.

После Восстания провинциальные Штаты, городские власти и официальная Церковь на севере проявляли намного больший интерес к расширению и упорядочению сети школ в городах и сельской местности, чем светские и церковные власти до 1572 г. Первостепенным мотивом этого была необходимость конфессионализировать население в реформатском духе как можно быстрее и эффективней, как для противодействия усилиям диссентерским протестантских Церквей и католиков, так и для расширения базы поддержки мятежного государства и официальной Церкви. По этой причине основной упор в сфере начального образования всегда делался на чтении, обучении катехизису и посещении церкви. Обучение письму считалось менее важным, тогда как арифметика вообще не считалась составной частью начального образования. Но, если мотивация носила конфессиональный характер, также очевидно, что широкое распространение начального образования в Соединенных Провинциях после 1590 г. совпало с бурным ростом городов и экономики, и что распространение грамотности не только опиралось на процесс конфессионализации, но и помогало распространению многих видов технических знаний, включая обучение военному и морскому делу, и способствовало повышению социальной мобильности, увеличивая шансы «выбиться в люди» для каждого мальчика низкого происхождения, не последним из которых был великий адмирал Микель де Рюйтер. Распространение грамотности также позволило людям низкого социального происхождения, таким как моряки, лодочники и ремесленники следить за развитием политической и церковной жизни, читая многочисленные памфлеты на голландском языке, а зачастую — на народном жаргоне, массово выпускавшиеся с 1570-х гг.

Стратегия в сфере образования на Севере, хотя и сформированная с учетом потребностей новой официальной Церкви, проводилась в жизнь и находилась под контролем провинциальных Штатов и городских властей. Здесь следует отметить еще одно фундаментальное различие между севером и югом. В Испанских, а впоследствии в Австрийских Нидерландах Церковь по требованию центрального правительства в Брюсселе осуществляла прямой контроль над назначением и деятельностью школьных учителей и учительниц, превратив существовавший цех школьных учителей в городах в жестко отрегулированный механизм, без всякого вмешательства провинциальных и городских властей в этот процесс

После Восстания Штаты северных провинций приняли провинциальные школьные уставы и нормы, направленные на распространение начального образования. Они возложили ответственность за управление системой школ, назначением учителей в «официальные школы» и выдачей лицензий частным школьным учителям на городские власти и, в сельской местности, на тех, кто унаследовал или приобрел местные сеньориальные права, — т.е., в Голландии и Зеландии, зачастую опять-таки на городские управы. Но, в то же самое время, провинциальные Штаты наделили официальную Церковь важной совещательной ролью в отношении назначения школьных учителей и мер по оказанию помощи бедным родителям для отправки их детей в школу, а также решающим голосом при составлении программы занятий в «официальных школах». Так, Штаты Зеландии в изданном ими школьном уставе от 1582 г., возобновленном в 1590 г., объявили, что одна из главных их ответственностей заключается в том, чтобы зеландская молодежь «получила образование и воспитание в страхе и правильном знании Бога», поэтому только «получившим одобрение» учителям дозволялось работать в провинции; что в Зеландии должна быть создана провинциальная система деревенских школ; и что школьные учителя в последних должны назначаться теми, кому принадлежат местные сеньориальные права — будь то дворяне или города, — но только с одобрения и после консультации с местными классисами реформатской Церкви

Цель провинциальных Штатов, городских советов и реформатских классисов заключалась во внедрении системы дешевого, финансируемого государством начального образования, доступного для большинства детей, которое обучало бы чтению, соблюдению дисциплины и основам вероисповедания, но необязательно — письму, и редко — арифметике. Родители, которые хотели бы, чтобы их дети научились писать, должны были платить за это дополнительно. Для того, чтобы размер «школьных денег», которые платили родители за обучение своих детей, был как можно меньшим, города обычно платили школьным учителям основное (хотя и очень низкое) жалованье. С течением временем и ростом дополнительных субсидий от консисторий в некоторых областях вошло в обычай, что школьные учителя реформатских школ должны обучать детей бедняков бесплатно. Так как жалованья и «школьных денег», вместе взятых, которые получали школьные учителя, едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами, последние обычно подрабатывали еще и в местных консисториях в качестве регентов церковных хоров, звонарей и на других вспомогательных должностях.

Все конфессиональные группировки в нидерландском обществе XVII и XVIII вв. стремились насадить среди своих членов социальную и моральную дисциплину. Главы церковных движений могли яростно спорить друг с другом из-за множества теологических и институциональных проблем, но в социальной сфере преследовали одни и те же цели, хотя и расходились в отношении средств их достижения, и все были убеждены в необходимости создания высокодисциплинированного, упорядоченного общества. Так, еврейские общины, хотя и отличались друг от друга в прочих отношениях, при посредстве советов старейшин одинаково насаждали строгую социальную и моральную дисциплину. Среди протестантов самых строгих взглядов, предусматривавших подчинение отдельной личности власти старейшин и консистории, придерживались меннониты. Все группы анабаптистов придерживались строгого морального кодекса и образа поведения, избегали таверн, вина, спиртных напитков, и порицали громкий смех, стремясь сохранять суровый вид

{348}

. Они были крайне щепетильны в отношении одежды, и строго осуждали банкротов. После раскола 1664 г. оба главных течения нидерландских анабаптистов не изменили прежней строгости, хотя «старые меннониты» оставались самыми бескомпромиссными, отвергая любые уступки в угоду моде, внешней представительности, или намек на роскошь. В XVIII в. утверждалось, что главная причина неуклонного сокращения количества меннонитов заключалась в том, что они категорически отказывались принимать такие новшества, как употребление кофе и чая, ношение париков и нюхание табака.

Но если меннониты были самыми строгими из всех протестантских направлений, то реформаты оказывали более обширное влияние на общество. Здесь, однако, ситуацию усложняли глубокие расколы, существовавшие в официальной Церкви до 1619 г., и снова с 1650-х гг. Хотя и вызванные теологическими противоречиями, тем не менее, они в определенной степени затрагивали и общественную сферу, особенно в том, что касалось образа жизни и соблюдения субботнего дня

{349}

. Но, даже несмотря на это, к середине XVII в. Дальнейшая Реформация — призыв к реформированию нравов и морали и созданию более благочестивого общества, — получил особый стимул и более широкое распространение по всей Республике. Воэций и другие видные проповедники в Утрехте — Йодок ван Лоденстейн (1620 — 77 гг.), Андрис Эссений (1618-77 гг.), Корнелис Гентман (1617-96 гг.), Йоханн Теллинк (ум. 1674 г.), и непреклонный Абрахам ван де Велде (1614-77 гг.) — упорно вели свою общественную кампанию за соблюдение субботы, ограничение веротерпимости и, главным образом, за тщательное очищение Церкви и общества, в результате которого и та, и другое стали бы более богобоязненными и благочестивыми. Ван де Велде в своих публикациях, таких, как

Ван Лоденстейн, человек, отличавшийся глубокой духовностью и крупный поэт, был несколько менее ригористичным, но к 1650 г. он также опасался, что только какое-то тяжелое бедствие сможет заставить регентов и остальную часть общества одуматься и согласиться на коренную реформу нравственности и образа жизни

Дальнейшая Реформация была пуританским движением в реформатской Церкви, преследовавшим цель реформирования образа жизни и морали. Но она была неотделима от строгой конфессиональной позиции, которой придерживались ее ведущие деятели. Боэций, господствовавший в Утрехтской консистории, неукоснительно объединял

Главной движущей силой Дальнейшей Реформации были консистории и миряне, с помощью которых консистории оказали давление на регентов с целью искоренения неблаговидного поведения и предосудительных верований. Основная стратегия воэцианских консисторий состояла в подаче городским советам петиций, в которых от них требовали ужесточения городских эдиктов, направленных на пресечение безнравственного и дурного поведения путем введения уголовных наказаний и штрафов виновных лиц. В этом плане типичной была ремонстрация, поданная, по предложению Воэция, регентам Утрехта в 1665 г. В ней требовалось назначить большее количество проповедников, ужесточить законодательные нормы в отношении курения табака, пьянства, сквернословия, богохульства, и нарушения святости субботнего дня, а также закрывать по воскресеньям таверны, разгонять католические молитвенные собрания и, наконец, «безжалостно бороться с прелюбодеяниями… и, подобно уже существующим указам против борделей и т.п. разврата… установить строгие наказания против обычного распутства»

Ни один независимый монарх (к немалому огорчению Липсия) больше не обладал суверенной властью в северных Нидерландах после 1672 г. В этом году правительственные обязанности приняли на себя Штаты Голландии, поручив принцу Оранскому руководство военными действиями и исполнительную власть, но с условием действовать только в режиме консультаций со Штатами, «которые лучше знают обстановку в стране и умонастроения людей»

{372}

. Голландия, с Зеландией и Утрехтом, в отличие от Брабанта и Фрисландии, наотрез отказалась передать суверенную власть принцу Анжуйскому. Несмотря на это, правительство на севере в 1572-87 гг. еще не было полностью республиканским по своему характеру. Это было вызвано не столько тем, что Филипп II еще теоретически признавался сувереном, сколько тем, что принц Оранский — и, на короткое время, также принц Анжуйский и Лестер — властно вмешивались в процессы принятия политических решений, военного командования, и назначения на государственные должности. Только после отъезда Лестера в 1587 г. сложилась полностью республиканская система правления, в которой роль главного правительственного органа страны — на практике, если не в теории, — перешла к Штатам Голландии во главе с Олденбарневелтом. Более того, в этот первый период подлинно республиканского правления возникла и политическая философия, нашедшая свое яркое выражение в сочинениях Гроция, написанных до 1618 г., а также в примечательном трактате

«De Republica Ebraeorum»

(1617 г.) лейденского профессора Петра Кунеуса, который называли «самым сильным общественным манифестом республиканской теории в ранние годы Нидерландской Республики»

{373}

. Но эта начальная фаза республиканского правления потерпела крах, несмотря на ее многочисленные успехи. Она закончилась через тридцать лет

coup d'etat

(государственным переворотом (фр.)) Морица в 1618 г., который фундаментально изменил структуру власти Соединенных Провинций на всех уровнях, заменив полностью республиканскую модель квазиреспубликанской «цезарианской» системой. Он также остановил поток сочинений в духе Гроция и Кунеуса. Отныне штатгальтер контролировал политику и систему назначения на государственные должности посредством узкого круга своих доверенных лиц и фаворитов, главным образом, выходцев из дворянского сословия и военных, и политическая среда Нидерландской Республики изменилась соответствующим образом.

Учрежденная Морицем система принятия решений, клиентелы и влияния продолжалась при Фредерике-Хендрике, хотя и в модифицированной форме, без теологической базы Морица и с предоставлением некоторой степени самостоятельности Голландии. Но Голландия оставалась, тем не менее, в подчиненном положении, и большинство назначений и решений осуществлял штатгальтер и его фавориты. Распределение влияния в Соединенных Провинциях при оранжистском режиме, другими словами, в корне отличалось от того, которое существовало при республиканской системе, восстановленной в 1650 г. Дворы иностранных держав и дипломаты в Европе середины XVIII в. были прекрасно осведомлены о разнице между этими контрастирующими системами Нидерландской Республики, так как при режиме штатгальтера последний эффективно контролировал нидерландскую дипломатию (несмотря на то, что официально послы вели переговоры с Генеральными Штатами) и принимал большинство военных решений (кроме выделения денежных средств на содержание армии), тогда как при противоположной системе, восстановленной в 1650 г., контроль над дипломатией и армией перешел к Штатам Голландии

Режим штатгальтеров, несомненно, позволял быстрее принимать политические решения, чем более консультативная и формализованная республиканская альтернатива, и давал возможность Нидерландскому государству держать в секрете свои политические решения высшего порядка

Еще одним результатом концентрации влияния в руках узкого круга людей при штатгальтерах было то, что политика становилась более подверженной коррупции извне, чем при республиканской системе. Правда, при республиканской системе коррупция также была обычным явлением, и после 1650 г. коридоры власти в Гааге обрели дурную славу за торговлю государственными должностями и секретами, а в городах коррупционные сделки при распределении должностей и благ достигли угрожающих масштабов. Но в данном случае коррупция носила в большей степени внутренний характер, так что Республика оставалась существенно менее уязвимой для связанных с подкупом махинаций иностранных дворов, чем при штатгальтерах. Чудовищно коррумпированная личность, такая как Корнелис Мус, секретарь Генеральных Штатов при Фредерике-Хендрике, сколотивший состояние, главным образом, за счет своего влияния в сфере дипломатии, был типичным симптомом оранжистской системы. Французский посол Шану отмечал это различие в 1653 г., признавая, что при Морице и Фредерике-Хендрике иностранный дипломат в Гааге всегда знал, «qui distribuoient les charges et les graces» («кто распределяет должности и блага» (фр.)), так что подкуп в высших эшелонах власти был вполне подходящим средством ведения дипломатии; напротив, при партиифракции Штатов власть — и, таким образом, также власть коррупции — была более рассредоточена, в результате чего такой подкуп стал менее эффективным инструментом. «Aujourd'hui, — заключал Шану, — cette dépense serait infinie et unfructueuse» («а теперь эти расходы являются бесконечными и бесплодными» (фр.))

Демонтаж системы, основанной на личной власти штатгальтеров, начался в последний год правления Фредерика-Хендрика, когда Голландия взяла на себя ответственность за ведение мирных переговоров в Мюнстере и сокращение армии. Двор штатгальтера в 1646-48 гг. утратил значительную часть своего прежнего влияния. Но затем началась борьба за контроль над Республикой, в которой Вильгельм II одержал победу и даже на короткое время успешно восстановил систему, преобладавшую в 1618-46 гг., при которой штатгальтер сосредоточил в своих руках ключевые решения и назначения, а Голландия отступила на задний план. Смерть штатгальтера в ноябре 1650 г. прервала его деятельность, и структура правления после этого сразу вернулась к более республиканской модели, аннулировав изменения, вызванные революцией контрремонстрантов 1618 г. Таким образом, смерть Вильгельма II привела к намного более фундаментальной перемене, чем его сенсационный переворот — факт, который быстро осознали ведущие регенты и который впоследствии подчеркивал Айтзема в своей великой хронике

Главным последствием реструктуризации системы нидерландской заморской торговли в конце 1640-х гг. по окончании Тридцатилетней войны (смотри стр. 610-11 выше), были кардинальные изменения в отношениях между Республикой и Англией

{424}

. На протяжении предыдущего периода, третьей фазы нидерландской мировой торговой гегемонии (1621-47 гг.), сравнительная слабость нидерландской торговли с Пиренейским полуостровом, Средиземноморьем и Ближним Востоком сделала возможным фундаментальное разделение труда между двумя морскими народами, которое устранило большинство источников трений между ними. После 1621 г. Англия все больше и больше вытеснялась со своих традиционных рынков на Балтике, в Германии, России и Скандинавии, а нидерландцы шли от успеха к успеху. Но это не вызывало каких-либо осложнений, так как Англия компенсировала свои утраты новым доминированием, особенно после 1630 г., в морской торговле с южной Европой и Левантом. Падение объема английской торговли с севером происходило параллельно с сокращением объема нидерландской торговли с югом. То же самое разделение труда столь же прекрасно проявилось в реэкспорте товаров из Ост-Индии. Нидерландцы господствовали на рынке перца и специй в северной Европе, тогда как англичане продавали свои привозные товары на юге, фактически без всякой конкуренции.

Но это удобное для обеих держав сосуществование было чревато неизбежным риском. Соединенные Провинции были в то время гораздо более сильной торговой державой, чем Англия, с более развитым судоходством, более низкими ставками фрахта, лучшей финансовой системой, более низкими процентными ставками и, в целом, более широким диапазоном и высоким качеством мануфактурной промышленности. Как понимали некоторые наблюдатели в 1640-х гг., английская гегемония в южноевропейской торговле, особенно в Испании, Португалии и Италии, была основана в значительной степени на испанском эмбарго и последствиях морских рейдов фламандских и испанских каперов против нидерландского судоходства. Стоило устранить эти политические подпорки, и вся конструкция была обречена рухнуть.

Это вытеснение нидерландцами англичан с доминирующих позиций в морской торговле на юге произошло в конце 1640-х гг. и с поразительной быстротой

К 1651 г. экономический упадок в Англии и недовольство британских купцов, шкиперов и суконщиков подвергли серьезному испытанию англо-голландские отношения. Первоначально парламентский режим в Лондоне пытался исправить ситуацию политическими мерами. Если нидерландцы признают политическое подчинение Англии, то необходимость в конфронтации отпадет сама собой. Было предложено заключить политический союз между Англией и Соединенными Провинциями — предложение такого рода парламент недавно силой навязал Шотландии. Делегация Парламента прибыла в Гаагу в марте 1651 г., где как раз в это время заседала Большая ассамблея, и потребовала «более строгого и тесного союза и единства» между двумя странами. Нидерландские участники переговоров не дали никакого ответа на политическое требование, но попытались найти способ «разрядки» обострившихся трений, омрачавших англо-голландские отношения. Англичане, со своей стороны, дали понять, что если голландцы не согласятся с политическим подчинением, тогда на них будет оказан нажим другого рода.

Ждать его пришлось недолго. В августе 1651 г., месяце закрытия Большой ассамблеи, Парламент принял Навигационный Акт. Он преследовал специфическую цель и был вызван конкретной ситуацией. Он должен был остановить ввоз колониальной продукции и рыбы в Англию на нидерландских кораблях и пресечь импорт итальянского шелка-сырца, турецкого мохера, испанских товаров, изюма с острова Закинф, неаполитанского оливкового масла и Канарских вин из голландских гаваней в Англию. Он запрещал все перевозки южноевропейской продукции в английские порты на нидерландских судах и объявил вне закона недавно процветавшую голландскую торговлю с английскими колониями на островах Карибского моря.

В Дордрхете, Роттердаме и других голландских городах значительная часть простого населения отнеслась с неодобрением к Устранению и поведению своих регентов. В Энкхёйзене реформатскому проповеднику, пропустившему традиционную молитву за принца Оранского, местные моряки сказали, что если он еще раз допустит такую оплошность, они швырнут его в море; на следующей неделе он прочитал более длинную, чем обычно, молитву за принца, несмотря на то, что это противоречило его убеждениям. Регенты Энкхёйзена, как сообщалось, в мае 1654 г. воспротивились Устранению, несмотря на то, что поддержали его частным образом, лишь «pour complaire 'a leur people» («в угоду своему населению» (фр.))

{467}

. Это был отголосок поведения зеландских регентов, которые, как утверждалось, денонсировали Устранение исключительно из уважения к народу. Значительная часть населения Голландии, также как дворяне и регенты малых провинций, была настроена против де Витта и его коллег. Но партия голландских Штатов обладала гораздо более сильными позициями, чем Олденбарневелт и его сторонники во время кризиса 1616-18 гг. Голландия могла теперь диктовать свою волю другим провинциям почти по своему желанию, вместо того, чтобы они вмешивались в голландские дела, как в 1618 г., и, кроме того, «Барневелт и Штаты Голландии не были хозяевами ополчения [то есть армии], как Штаты Голландии в настоящее время»

{468}

.

Конец 1650-х гг. был одним из периодов наибольшего процветания Нидерландского Золотого Века, во всяком случае, для Голландии. Как только давление, вызванное войной с Англией, было устранено, нидерландское доминирование в сфере «высокостоимостной торговли» возобновилось и было, собственно говоря, укреплено англо-испанской войной 1655-60 гг., полностью уничтожившей остатки английской торговли с Испанией, южной Италией и, через Испанию, с Испанской Америкой. Конечная ирония первой англо-голландской войны заключалась в том, что именно после нее — в конце 1650-х гг. — голландцы добились наибольших коммерческих выгод за счет англичан, особенно в Испании, Испанской Америке, Италии и Леванте. Кто бы ни остался победителем в этой войне, несомненно, что голландцы выиграли от мира. Также именно в конце 1650-х гг. голландцы завершили завоевание Цейлона, установив монополию на поставку корицы по всему миру, и укрепили свои позиции в Индии. Только в Португалии, которая в то время находилась в конфликте с Республикой (и с Испанией), нидерландская торговля не сумела получить точку опоры. Все голландские города продолжали расти и богатеть. В Амстердаме арендная плата за наем дешевого жилья в 1650-х гг. оставалась стабильной. Напротив, ценность больших домов, расположенных вдоль каналов Амстердама, начала расти, особенно в конце 1650-х гг., несмотря на быстрое строительство все большего количества особняков, или

Результатом «Кризиса Устранения» в нидерландской политике было усиление позиций де Витта в Голландии и позиций самой Голландии внутри Республики. К концу 1650-х гг. де Витт подчинил своему главенству Энкхёйзен и успокоенный Харлем, оставив Лейден в изолированной и бессильной оппозиции к партийному блоку Штатов в Голландии

Однако в отношении того, насколько далеко можно было позволить зайти нестабильности и волнениям в малых провинциях, существовал лимит: и здесь Гронинген и, особенно, Оверэйссел давали основания для озабоченности. В октябре 1654 г. «Штаты Оверэйселла», собравшиеся в Зволле, одобрили предложение ван Хэрсолте, что для прекращения «беспорядков, которые день ото дня возрастают в этой провинции», необходимо назначить Вильгельма III штатгальтером Оверэйссела, а Виллема-Фредерика — лейтенантом штатгальтера

Пока голландские регенты размышляли, что же делать с Оверйэсселом, Виллем-Фредерик поспешил в Зволле, где его ждала радушная встреча и где он принес присягу в качестве «лейтенанта штатгальтера», поклявшись соблюдать «инструкции» провинции от имени четырехлетнего «штатгальтера Оверэйссела», пока Вильгельм III не достигнет «совершеннолетнего возраста». Утвердив свою власть в Зволле и Кампене, фризский штатгальтер в начале ноября направился в Девентер, стремясь «посулами и обещаниями» привлечь город на свою сторону. Но не имея при себе наличных денег для дачи взяток и сдерживаемый распрей между городами и

Вильгельм III умер в Хэмптон-Корте в Англии 19 марта 1702 г. Население Соединенных Провинций было извещено об этом продолжительным звоном церковных колоколов. Шесть дней спустя после смерти короля-штатгальтера, Хейнсиус, пенсионарий Голландии, представ перед Генеральными Штатами, объявил, что Штаты Голландии решили оставить штатгальтерство вакантным. Такое решение противоречило явно выраженному желанию покойного монарха, который уже пытался в 1701 г. убедить Голландию назначить его преемником в качестве штатгальтера этой провинции молодого фризского штатгальтера Иоганна Вильгельма Фризо (1687-1711 гг.), сына Хендрика-Казимира

{1165}

. Но голландские регенты предпочли обойтись без штатгальтера и приостановили политические функции штатгальтерства, в точности как в 1650 г. Еще со времени смерти Хендрика-Казимира в 1696 г. бездетный Вильгельм III намечал сделать Иоганна Вильгельма Фризо своим преемником во всех провинциях

{1166}

. В завещании штатгальтера-короля, оглашенном на особой церемонии в Гааге в мае 1702 г., в присутствии британского и прусского послов, единственным наследником всех прав и состояния Вильгельма III объявлялся Иоганн Вильгельм Фризо.

В этом, как и в других отношениях, кончина Вильгельма III ознаменовала глубокую перемену в политическом устройстве Соединенных Провинций. Под опекой Вильгельма III различие между Республикой под властью штатгальтеров и без штатгальтерства стало еще более очевидным, чем прежде. После отъезда Лестера Олденбарневелт и голландские регенты создали полностью республиканский режим, в котором Голландия возглавляла Союз и контролировала его внешнюю политику и ресурсы. После переворота 1618 г. Мориц в корне изменил облик государства, отведя Голландии пассивную роль в сфере принятия решений, патронажа, внешней политики и вопросов войны и мира. Вместо Голландии в центре правительства встали штатгальтер и его окружение. Установленная Морицем система продолжала существовать при Фредерике-Хендрике до тех пор, пока в 1646-48 гг. под руководством Андриса Паува к власти не вернулся республиканский режим партии Штатов, при котором ключевая роль в принятии решений принадлежала Голландии. Затем Вильгельм II на короткое время обратил ситуацию вспять. Но его преждевременная смерть привела к первому безштатгальтерному периоду (1650-72 гг.), классической эпохе «Истинной свободы», на протяжении которой ведущую роль в управлении государством стал играть Ян де Витт. Затем переворот 1672 г. вновь трансформировал Нидерландское государство, сосредоточив власть и влияние в руках штатгальтера и его фаворитов, ослабив формальные процедуры Республики и уменьшив влияние регентов, связанных с республиканской традицией и «Истинной свободой». Это, в свой черед, вызвало ответную реакцию, и в 1702 г. была восстановлена «Истинная свобода», полностью республиканский режим; этот второй безштатгальтерный период продолжался до 1747 г.

Таким образом, 1702 г. был ключевой вехой в истории Республики, не только из-за кончины Вильгельма III и начала войны за Испанское наследство (1702-13 гг.), последнего крупного европейского конфликта, в котором участвовала Республика в качестве великой державы, но также вследствие того, что на поверхность вырвались сдерживаемые трения, накопившиеся с 1672 г. В Голландии изменение системы правления произошло довольно гладко, вызвав лишь минимум народного недовольства, и немедленно привело к частичному перераспределению и большему рассредоточению власти и влияния. В нескольких городах

Пенсионарий Голландии, Антони Хейнсиус, к 1702 г. был международно признанным государственным деятелем с огромным опытом. Хотя он тесно сотрудничал с Вильгельмом III, он никогда не был простым орудием в руках штатгальтера и считался (до определенной степени) защитником интересов Голландии

Фавориты Вильгельма III не отказались от власти и влияния, или возможностей обогащения, без борьбы. Они попытались подкрепить свои позиции доводом, что Соединенные Провинции, находясь на пороге войны с Францией и Испанией под властью династии Бурбонов, нуждались в том, чтобы их капитан-генералом и адмиралом была некая сиятельная особа, требуя от Генеральных Штатов назначить на эту высокую должность принца Георга Датского, консорта Анны, новой правящей королевы Англии

Для Соединенных Провинций многое было поставлено на карту в мировой войне за Испанское наследство, вспыхнувшей в мае 1702 г. В этом месяце Республика — в союзе с Британией, Австрией и Пруссией — объявила войну Франции и ее союзнику, бурбонской Испании.

Вступление Нидерландов в войну против бурбонских монархий часто считается продолжением европейской политики Вильгельма III. Такая трактовка в значительной степени соответствует истине, так как политика Вильгельма III после 1688 г. была основана на достижении консенсуса с Амстердамом и Штатами Голландии, и Голландия была главным вдохновителем нидерландского участия в войне 1702-13 гг. Но интересы Голландии далеко не во всем совпадали с интересами Вильгельма III, и не традиции штатгальтера-короля, а интересы Голландии определили нидерландскую роль в новом конфликте.

В момент смерти Вильгельма III, за два месяца до начала войны, стратегическое положение Соединенных Провинций и будущее их заморской системы торговли выглядело более неустойчивым и ненадежным, чем в любой момент времени после 1672 г. Последний король Испании из династии Габсбургов, Карл II, скончался в 1700 г., оставив трон Испании и Испанской империи в Европе и Америке внуку Людовика XIV, ставшему королем Испании под именем Филиппа V. Филипп получил поддержку от Франции в своих усилиях по консолидации власти над Испанией и ее империей. В 1701 г. французские войска вступили в Южные Нидерланды, и нидерландцы были вынуждены вывести свои гарнизоны из «барьерных» крепостей. Отныне между Францией и Республикой больше не было буфера, и Соединенные Провинции лишились возможности силовыми методами сохранять ограничения на торговлю по Шельде. Столь же угрожающей для нидерландских интересов была ситуация в Испании и Испанских Индиях. Купцы из Амстердама, доминировавшие в нидерландской торговле с Испанской Америкой через Кадис и Кюрасао, придерживались точки зрения, что вступление на испанский трон короля из династии Бурбонов означает, что испанский рынок и испанская торговля и колонии рано или поздно перейдут под французский контроль. В определенной степени, это уже произошло. В 1701 г. Филипп V передал

Для нидерландцев представлялось жизненно важным пресечь амбиции Франции и отменить переход испанского наследия к династии Бурбонов. Но было почти столь же актуальным помешать номинальному союзнику Республики, Британии, достичь всех целей за пределами Европы, если могущество Бурбонов будет сломлено. Британия в это время становилась более быстрорастущей и динамично развивавшейся морской, колониальной и коммерческой державой, чем Республика, и соперничество между англичанами и нидерландцами, особенно в Индии, Западной Африке и торговле с Испанской Америкой было острым, как никогда.

В то же самое время было необходимо выработать

В период с 1659 г. по 1710 г. юг Нидерландов оставался в стратегическом и экономическом подчинении у Соединенных Провинций. Испанская корона открыто признавала свою неспособность защитить юг страны от Франции без нидерландской помощи. Мюнстерский договор гарантировал постоянное закрытие Шельды для морской торговли и целый ряд других экономических ограничений на юге. В угоду нидерландцам, тарифные списки, принятые испанскими властями в южных Нидерландах в 1669 и 1680 гг., продолжали благоприятствовать экспорту на юг нидерландских мануфактурных изделий, рыбной продукции, балтийского сырья и товаров из Ост-Индии

{1207}

.

Это были политико-экономические взаимоотношения, целесообразные и для Испании, и для Нидерландов, но в целом ряде отношений наносящие ущерб для коммерции, судоходства и мануфактур на юге. С психологической точки зрения, это привело к углублению пропасти между севером и югом, породив народное сопротивление, подкрепленное религиозными различиями, и глубокое разочарование среди купцов и мануфактурщиков Антверпена, Брюсселя, Брюгге и Гента. Прибытие Макса-Эммануэля — который вынашивал амбиции в конечном счете наследовать Карлу II в качестве суверена южных Нидерландов и желал увеличить ресурсы и стратегический потенциал региона ради собственной выгоды, — стало сигналом к тому, что можно назвать первым политическим восстанием юга против экономического и стратегического гнета севера. По инициативе Бергейка были проведены консультации с городскими элитами и составлены планы, и в 1699 г. режим в Брюсселе опубликовал законопроект о меркантилистских мерах, направленных на освобождение юга от экономического подчинения северу

{1208}

. Они включали высокие тарифы на нидерландские и другие иностранные мануфактурные изделия, а также меры по принуждению фламандских производителей полотна прекратить отправку своих не полностью выделанных полотен в Голландию для отбеливания и распродажи. Давление за выход из-под опеки со стороны севера набрало силу со смертью Карла II в 1700 г. Восшествие на испанский престол короля из династии Бурбонов получило сильную поддержку во всех слоях общества в южных провинциях, так как с новым режимом связывали надежды на радикальные изменения в администрации и органах власти и, не в последнюю очередь, прекращение подчинения Нидерландам в коммерческой и морской сферах. Филипп доверил заботу о своих интересах в стране Людовику, и когда после этого на юг в феврале 1701 г. вторглись французские войска, их с радостью приветствовали власти и местное население, которое помогло им вступить в занятые нидерландскими гарнизонами «барьерные» города и захватить их, вынудив нидерландцев вывести свои войска без борьбы

Установление опиравшегося на французскую поддержку режима Филиппа V в Брюсселе в 1701 г. вызвало целый шквал широкомасштабных изменений. Бергейк, который, не теряя даром времени, объявил о своей поддержке Бурбонов, был назначен суперинтендантом финансов и военным министром, став творцом франко-испано-баварского союза в Нидерландах. Пока Макс-Эммануэль отсутствовал в Баварии в решающие годы реформ (1701-04 гг.), Бергейк, по сути, исполнял обязанности генерал-губернатора от имени Филиппа V

Набор солдат и введение новых налогов неизбежно в определенной степени поумерили первоначальный энтузиазм к новому порядку, как и принятие строго антиянсенистской политики в церковных и интеллектуальных вопросах в соответствии с наклонностями Людовика

Бергейк и Макс-Эммануэль перенесли остаток бурбонской администрации южных Нидерландов в Моне. В Брюсселе был учрежден англо-нидерландский кондоминиум для управления Фландрией, Брабантом и Лимбургом, временно от имени «Карла III». Новый королевский совет, учрежденный в 1702 г., был незамедлительно распущен, и восстановлены три габсбургских «Вспомогательных совета». Во всех крупных городах были размещены британские и нидерландские гарнизоны. Почти сразу же Штаты Голландии также приняли меры по отмене тарифов и меркантилистских нововведений Бергейка

Как только война за Испанское наследство закончилась, Генеральные Штаты, не теряя времени, распустили большую часть нидерландской армии. Численность солдат сократилась с 130 000 в 1712 г. до 90 000 в 1713 г. и 40 000 к 1715 г., причем основную массу оставленных на службе составляли сами нидерландцы, швейцарцы и шотландцы

{1226}

. Оставшийся контингент нидерландской армии снова вернулся к монотонной, рутинной гарнизонной службе в укрепленных городах юга страны, Генералитетских земель и Гелдерланда.

Само по себе сокращение армии до такого уровня не представляло какой-либо значительной перемены в истории Республики. После Мюнстерского мира 1648 г. армия подверглась сокращению, в конечном счете, до немногим более чем 30 000 человек. Теперь, как и тогда, сокращение оказало серьезное отрицательное воздействие на экономическую жизнь в приграничных областях, особенно в Генералитетских землях и Гелдерланде. Но в других аспектах изменение было фундаментальным. Ибо по сравнению с другими европейскими армиями и боеспособностью прочих государств сокращение армии означало решительный разрыв с прошлым. На протяжении периода с1590по1713 гг.ив военное, и мирное время Соединенные Провинции обладали одной из крупнейших и самых эффективных армий в Европе. Но после подписания Утрехтского договора возвращение нидерландцев к существовавшему до 1688 г. уровню расходов и размеру военных подразделений мирного времени, тогда как Пруссия, Австрия, Британия, Россия и другие державы содержали значительно более крупные армии, чем в прошлом, означало, что Республика утратила статус великой державы и перестала обладать тем весом в европейской политике, который она имела раньше, хотя правда и то, что, в отношении периода до 1750-х гг., историки зачастую преувеличивают степень этого упадка. Соединенные Провинции, конечно, уже не представляли собой ту силу, как до 1713 г., но до 1750-х гг. оставались державой среднего ранга, игравшей довольно значительную роль в европейских и всемирных делах.

Военные расходы были радикально урезаны. Но государственный долг провинций оставался на беспрецедентно высоком уровне, хотя провинциальные власти не проявляли никаких намерений увеличить налогообложение до такой степени, которая позволила бы им уменьшить накопленный долг. Если война 1672-78 гг. оставила Голландию с государственным долгом в 38 миллионов гульденов, к 1713 г. он вырос до астрономической цифры в 128 миллионов — бремя, которое оказало парализующий эффект на дипломатию и вооруженные силы Республики

Именно на этом фоне единодушного и коллективно согласованного сокращения войск и финансовых поступлений, огромного государственного долга, жалоб из-за квот и ухудшившегося сотрудничества между провинциями в 1716-17 гг. состоялся (по настоянию Оверэйссела) ряд специальных собраний Генеральных Штатов для рассмотрения положения Союза и предложенных реформ. В это время (и после) эти собрания назывались Второй Великой ассамблеей, хотя, строго говоря, собрания 171617 гг. были ничем иным, как чрезвычайным заседанием Генеральных Штатов, тогда как Великая ассамблея 1651 г. по своему замыслу представляла конгресс провинциальных ассамблей. Но, разумеется, собрания 1716-17 гг. были Второй Великой ассамблеей в том смысле, что являлись лишь второй генеральной «ревизией» функционирования Союза и состояния сотрудничества между провинциями.

Ведущую роль в этом процессе играл Симон ван Слингеландт (16641736), секретарь

Самые фундаментальные перемены в нидерландском обществе XVIII в. были следствием упадка нидерландской системы заморской торговли — а также промышленности и рыболовства, связанных с ней. На протяжении Золотого Века, с 1590 г., фазы системы заморской торговли были основным фактором, влиявшим на распределение населения, урбанизацию, занятость, процветание и динамизм городов в целом, и это в равной степени справедливо по отношению к более поздним фазам экономического и социального развития Республики, начавшимся с крахом нидерландского первенства в мировой торговле в 1720-40 гг.

Достигнув своего зенита в 1647-72 гг., нидерландская система заморской торговли прошла через несколько фаз, медленно ослабевая, но в основном продолжая функционировать

{1259}

. Правда, некоторые ключевые отрасли «высокостоимостной торговли» Золотого Века, такие как левантийская и гвинейская торговля, катастрофически пошли на спад после 1688 г. — года, ознаменовавшего окончательное прекращение нидерландской экономической экспансии. Торговля с испанскими колониями в Америке, процветавшая в 1690-х гг., претерпела сильное сокращение после 1700 г. Но такие сбои, как бы серьезны они ни были, отчасти компенсировались продолжавшимся процветанием нидерландской торговли с северной Европой, укрепленной новыми техническими и промышленными инновациями, сохранявшими технологический перевес над большей частью Европы. Количество ветряных мельниц на Заане продолжало увеличиваться до около 1720 г. Многие нидерландские отрасли промышленности, работавшие на экспорт (делфтская керамика, производство табака, обработка сахара, изготовление бумаги, парусины, гаудских курительных трубок, шёлка, хлопка и полотна), продолжали наращивать объем в первой четверти нового столетия. Соединенные Провинции, а не Британия, все еще оставались мировой технологической витриной до около 1740 г., и технический разрыв между нидерландской экономикой и экономикой соседних стран оставался значительным

{1260}

. В то же самое время ОИК сохраняла свое лидерство в качестве ведущей европейской коммерческой организации торговли в Азии, опять-таки до 1720-х гг.

Описание Голландии, сделанное лангедокским священником Пьером Сартром в 1719 г., позволяет получить яркое впечатление о том, какой представала страна в глазах иностранца, в последний момент, в который экономическая система Золотого Века еще функционировала. Больше всего его поразило, «dans се pays tout est nouveau» («что в этой стране всё новое» (фр.))

Но ситуация радикально изменилась во второй четверти столетия

Сворачивание производственной деятельности в Амстердаме, однако, не шло почти ни в какое сравнение с жестким сокращением, доходящим до полного развала, городской экономики в других местах. Процветание Лейдена было уничтожено в 1720-х и 1730-х гг. Выпуск лейденского тонкого полотна упал с 25 000 рулонов ежегодно в 1700 г. до всего лишь 8 000 к концу 1730-х гг., главным образом, из-за падения объема продаж на трех в прошлом крупнейших рынках — Франции, Испании и Османской империи

Разрушение заморской системы торговли Золотого Века и перерабатывающей и мануфактурной промышленности, которые она поддерживала, привело к уменьшению активности в городах, а также в нескольких ранее бурно развивавшихся секторах сельского хозяйства. Таким образом, одним из главных последствий структурной трансформации средних десятилетий XVIII в. было окончание процесса урбанизации, который непрерывно продолжался в Северных Нидерландах на протяжении столетий, вызвавшее повсеместное сокращение численности городского населения, заметное даже в Амстердаме. Более всего пострадали внутренние мануфактурные города, такие как Лейден, Харлем и Делфт, которые испытали массовую убыль населения между 1720 и 1750 гг. Но приморские центры, такие как Мидделбург, Зирикзее, Энкхёйзен и Хорн, и периферийные текстильные города, такие как Алмело и Хелмонд, также претерпели существенный демографический упадок. В то же самое время три крупнейших города — Амстердам, Роттердам и Гаага — продолжали притягивать трудовые ресурсы из более пострадавших городов; так что хотя доля нидерландского населения, жившего в тридцати крупнейших городах, в описываемый период уменьшилась, доля городского населения, жившего в этих трех крупнейших городах, возросла с 36% в 1672 г. до 42% к 1732 г.

{1284}

 Тридцать крупнейших нидерландских городов вместе взятые демонстрируют резкое падение численности населения и общего процветания, которое можно довольно точно датировать тремя декадами 1730-60 гг.

{1285}

Доля нидерландского населения, проживавшего в 30 крупнейших городах Республики, остававшаяся почти неизменной между 1690 и 1730 гг., сократилась с около 36,3% от общей численности населения Соединенных Провинций в 1730 г. до 32,8% в 1755 г.

{1286}

С 1720-х гг. дезурбанизация привела, в свой черед, к быстрому оскудению капиталов, полученных от предпринимательской деятельности за пределами Амстердама, Роттердама и Гааги. Сокращение текстильной промышленности в Лейдене и Харлеме сильно уменьшило количество богатых мануфактурщиков и тех, кто занимался окраской и отбеливанием тканей в этих городах, устранив ту часть населения, которая составляла основу городских богачей

Закат экономики и мануфактур, связанных с морской торговлей, затронул также не занимавшихся производственной деятельностью регентов и владевших собственностью рантье, главную группу среди городских богачей. К 1742 г. в Делфте еще насчитывалось 16 владельцев гончарных мастерских, зарабатывавших свыше 1 000 гульденов ежегодно; но их всё больше затмевали богатые регенты. В Харлеме и Лейдене к 1742 г. регенты далеко опередили горстку оставшихся богатых владельцев мануфактур в составе высшей налоговой категории, куда входили лица с доходом свыше 4 000 гульденов в год. Растущее преобладание богатых рантье находило отражение в значительном увеличении доли городских капиталов, вложенных в ценные бумаги, долговые обязательства и акции. В Хорне к 1742 г. среди домовладельцев, зарабатывавших более 1000 гульденов ежегодно, осталось всего двенадцать купцов; ни одного ведущего деятельность купца нельзя было найти среди тех, кто зарабатывал более 4 000 гульденов. Члены городского

Нидерландская городская элита середины XVIII в., в том числе элита Гааги (где в составе высшей налоговой группы практически не было богачей-предпринимателей — ее основу составляли 81 чиновник и должностное лицо Генералитета и Штатов), таким образом, держала на удивление высокую долю своих активов в ценных бумагах. Это означало, что, по крайней мере, в Голландии и Зеландии, местные богачи в еще большей степени зависели в плане сохранения своих капиталов от государства и ОИК. Как подчеркивает де Пинто, долговые обязательства, облигации, дивиденды, акции и иностранные фонды были краеугольным камнем богатства и статуса городских элит, главной опорой общественной системы, — ситуация, в корне отличавшаяся от положения дел в других европейских странах

Кризис торговли и промышленности между 1720 и 1740 гг., а также рыболовства привел к неизбежному результату в виде сокращения занятости и процветания, создав более тяжелую обстановку в городах и сельской местности. Однако масштабного роста городской бедности не произошло. Он начался лишь позже, с 1770-х гг. До этого сворачивание экономики отражалось, главным образом, в уменьшении населения городов. По мере того, как возможности найти занятость уменьшались, люди уходили в поисках работы в другие места, забирая с собой семьи.

Многие из тех, кто покинул приходящие в упадок города, переселились в Амстердам, Гаагу и Роттердам. Другие, в том числе многие высококвалифицированные ремесленники, эмигрировали в Британию, Скандинавию, Пруссию или Россию. Нидерландские судостроители и плотники пользовались большим спросом по всей северной Европе. Вскоре самые опытные из них покинули также Амстердам. Когда шведы ввели запрет на импорт переработанного табака в 1740-х гг., все мастерские, вместе с их рабочими и оборудованием, переехали в Стокгольм

{1313}

. Менее квалифицированные эмигрировали также в Новый Свет. Амстердамская сефардская община в 1740-х гг. усилила свою политику оказания помощи по эмиграции в Суринам и на Кюрасао тем членам общины, которые не могли найти работы в Республике

{1314}

.

Первоначальным результатом сокращения городской активности и численности населения, как ни парадоксально, был рост уровня жизни для оставшихся. Городские власти вкладывали большие средства в рост жилищного строительства и расширение общей инфраструктуры городской жизни во время Четвертой фазы (1647-72 гг.) нидерландской мировой гегемонии в торговле, когда казалось, что быстрый рост городов будет продолжаться и в дальнейшем. Это развитие было рассчитано на то, чтобы соответствовать количеству жителей, большему, в некоторых случаях даже вдвое большему, чем то, которое населяло города в то время. Одним из последствий стало снижение городской арендной платы, что было особенно выгодно беднякам, снимавшим жилье в дешевых домах. Даже в Амстердаме, где упадок был менее выраженным, общее ухудшение экономики привело к тому, что арендная плата за жилье в дешевых домах примерно с 1730 г. стала существенно меньше; реальная арендная плата для ремесленников в Амстердаме не вернулась к уровню 1734 г. по крайней мере до 1794 г.

Поскольку спрос падал быстрее, чем предложение, цены на продовольствие и топливо также резко сократились с 1720-х гг. и оставались низкими, в реальном выражении, на протяжении почти половины столетия

Но реальная заработная плата весьма сильно отличалась от реальных доходов: первая представляла собой покупательную способность данной заработной платы, вторая — ту сумму, которую действительно зарабатывали; таким образом, рабочий мог выиграть от роста реальных зарплат только в том случае, если трудился столько же времени и в тех же условиях, как и раньше, — крайне спорная посылка для второй четверти XVIII в. Для рабочих, сохранивших свои рабочие места, основная сложность после 1720 г. заключалась в том, чтобы отстоять те ставки оплаты труда и условия, которые их работодатели уступили им в прошлом. После 1720-х гг. рабочих не только стремились увольнять везде, где только можно, но и урезать оплату их труда, заставляя оставшихся соглашаться на худшие условия работы и оплаты за нее, а также в большей степени применяя труд детей, молодежи и дешевый иммигрантский труд. В 1720 г. харлемские шелкоткачи горько жаловались, что их условиям жизни угрожали «пришельцы» из северной Германии, которых брали на работу в промышленности

В течение XVIII в. нидерландская реформатская Церковь сохраняла духовный контроль над большинством населения по всей Республике, за исключением Генералитетских земель, Твенте и южной окраины Гелдерланда ниже Ваала. Тем не менее, с ростом терпимости, характерной черты нидерландской жизни в XVIII в., по всей Республике (за исключением Фрисландии) возникла заметная тенденция к сокращению господствующего реформатского большинства.

В результате, ситуация, типичная для периода 1572-1700 гг., когда реформатская Церковь была в целом самым успешным конфессиональным блоком, после 1700 г. прекратила свое существование. Отныне ключевую роль в определении конфессионального баланса в обществе играла не поддержка Государственной Церкви провинциальными и городскими властями, а рост терпимости и воздействие иммиграции из Германии. В результате вторая крупнейшая Церковь, католическая, стала брать верх над реформатской во всех провинциях (за исключением Фрисландии), а численность двух меньших конфессиональных групп — лютеран и евреев — быстро росла. Однако, анабаптисты и ремонстранты, две основные Церкви Золотого Века, которые не выиграли от иммиграции, не только не увеличили число своих прихожан в новых обстоятельствах, но быстро теряли их.

Хотя и уменьшившееся, преобладание реформатов оставалось значительным в большей части Республики. За пределами Голландии и Утрехта было много городов и местностей, где свыше 80% населения принадлежало к государственной Церкви. Во всех крупнейших городах Республики, в том числе в большинстве городов Голландии, реформаты в конце века обычно по-прежнему составляли от 60 до 80% населения (см. табл. 49). Харлем, с его сильными католическими традициями, был в некотором смысле исключением из общего правила, но даже в Харлеме, самом католическом городе в Голландии, католиков в начале века насчитывалось всего 25%, увеличившись до более чем 30% только в 1790-х гг. (см. табл. 50). Амстердам был также исключением, процентное соотношение его населения, принадлежавшего к государственной Церкви, было ниже, чем в любом другом крупном городе в Семи Провинциях (за исключением Неймегена). Но это происходило не из-за высокой доли католиков в составе населения. Как и во всех крупных городах Голландии в XVIII в., амстердамские католики укрепили свои позиции, но их численность увеличилась с лишь 18% от совокупной численности в 1726 г. до 21% к концу столетия

Доля прихожан реформатской Церкви в Амстердаме была исключительно низкой только из-за того, что в городе находились большие лютеранская и еврейская общины. 

Трения между воэцианцами и кокцеянцами, которые были столь крупным элементом в нидерландской церковной и университетской политике в конце XVII в., были смягчены

«reglement»

Штатов Голландии от 1694 г. (см. стр. 97 выше). Несмотря на это, воэцианско-кокцеянская полемика оставалась значительным фактором, далеко выходящим за пределы чисто теологических дискуссий, охватывая церковную, университетскую и местную политику вплоть до середины XVIII в.

{1361}

, и смутно маячила на заднем фоне даже в следующие десятилетия. Смерть Вильгельма III в 1702 г. вызвала всеобщую реакцию против его методов и главных сторонников во всех Соединенных Провинциях и привела к сдвигу в пользу кокцеянской мысли в Церкви, обществе и университетах.

Особенно это имело место в Зеландии и Утрехте. В июне 1695 г. Штаты Утрехта приняли голландский «

reglement

» для сохранения «мира» в «Церкви и университете провинции», призывая профессоров избегать использования «воэцианских» и «кокцеянских» ярлыков на своих лекциях. Тем не менее, Утрехтский университет на какое-то время оставался воэцианской цитаделью, в котором доминировали такие люди, как Мельхиор Лейдекер, ведущий воэцианский оппонент Беккера. Когда в 1698 г.

vroedschap

попытался назначить франекерского кокцеянца Кампегия Витрингу на недавно освободившееся профессорское место на кафедре теологии, Вильгельм III лично вмешался, вызвав одного из бургомистров на встречу с ним в Хет Лоо и попросив воспрепятствовать назначению

{1362}

. После смерти Вильгельма

vroedschap

быстро стал искать ведущего кокцеянца и, потерпев неудачу с Витрингой, назначил на вакантную должность старейшину реформатских либеральных теологов (хотя, строго говоря, не истинного кокцеянца) Германа Александра Рёля (1653-1718 гг.), с жалованьем в 2 200 гульденов, что намного превышало заработки любых других утрехтских профессоров. Это назначение, состоявшееся в 1704 г., укрепило картезианство в Утрехте, но вызвало взрыв негодования на теологическом и философском факультетах и ожесточенную распрю в консистории, заставив регентов предупредить Лейдекера и других непримиримых воэцианцев о том, что они примут «меры», если те откажутся «жить в мире и дружбе» с Рёлем

В Зеландии антиоранжистская реакция после 1702 г. привела к непродолжительной кокцеянской гегемонии в Мидделбурге, которая затем временно ослабела в связи с оранжистским возрождением, наступившим после 1713 г. После этого произошел следующий раунд кокцеянско-воэцианской борьбы в 1715-20 гг., вслед за чем, в 1720-х гг., кокцеянцы вернули себе преобладание в консисториях и классисах Зеландии, продолжавшееся вплоть до революции 1747 г.

Тот же самый уклон в сторону кокцеянской гегемонии произошел, хотя и не столь коренным образом, и в Голландии. После 1702 г. кокцеянцы одержали верх в Лейдене, опираясь на поддержку

После того, как де Жонкура принудили замолчать, лицом, вступившим в борьбу против д'Утрейна и ставшим ведущим воэцианским полемистом начала XVIII в., стал Якоб Фрютер (1659-1731 гг.), ученик Лейдекера, и (как и он) зеландец, чей отец играл выдающуюся роль в разжигании оппозиции Момме в 1676 г. Фрютер, назначенный тогдашней строго воэцианской консисторией жить в Роттердаме в 1700 г., опубликовал свою главную атаку на кокцеянцев,

Просвещение было одним из самых эпохальных интеллектуальных и общекультурных воздействий в истории Европы. Это было обширное и многостороннее явление, в котором, возможно, следует выделить четыре направления — переход к терпимости, секуляризация, классификация знаний и популяризация. Последнее, в особенности, — в отношении науки.

Просвещение затронуло все европейские страны, но некоторые из них играли более важную роль в создании и пропаганде новых идей, чем другие. В отличие от большей части остальной Европы, влияние и активность нидерландского Просвещения в течение XVIII в., скорее, шло на убыль, чем возрастало. В этом отношении нидерландское Просвещение в некоторой степени напоминало Просвещение английское (в отличие от шотландского), уходящее своими корнями в крупные интеллектуальные прорывы конца XVII в. и оказавшее мощное влияние на европейское Просвещение XVIII в., но обладавшее гораздо меньшим воздействием впоследствии. Для Европы нидерландское Просвещение, можно сказать, было фундаментальным в первой трети XVIII в., менее значительным во второй трети, и маргинальным — в третьей.

Поразительной чертой нидерландской культурной и интеллектуальной жизни в конце Золотого Века и продолжающегося светского характера нидерландского Просвещения в начале XVIII в. был разрыв между бурным развитием интеллектуальных произведений на французском языке, с одной стороны, и нидерландском и латыни, с другой. Главные гугенотские мыслители в Республике — Бейль, Баснаж и Маршан — ни в коем случае не работали в изоляции от нидерландского контекста, в котором находились. Они обзавелись нидерландскими покровителями и доверенными лицами и в целом ряде отношений приспособились к своему новому окружению. Их труды также охотно читались и обсуждались нидерландскими теологами, философами, учеными и регентами-интеллектуалами, входившими в их окружение. Но они не принимали никакого участия в нидерландских картезианских, кокцеянских и беккеровских дискуссиях, редко преподавали в нидерландских университетах и их сочинения даже редко выходили на нидерландском языке. Только в спорах вокруг Спинозы гугеноты, особенно Бейль, заметно проявили себя. Большинство из них так и не овладело нидерландским языком. Бейль умудрился прожить двадцать пять лет в Республике, вообще не говоря на нидерландском

Важнейшим аспектом европейского Просвещения было происходящее, начиная с 1700 г., изменение в дискуссиях по поводу религии. Позитивное восприятие терпимости возросло, конфессиональный пыл угас, дискуссии вышли за пределы сцены, контролируемой Церковью и духовенством, и, в первую очередь, произошел новый всплеск интереса к разнообразию религий и взаимосвязи между различными религиозными традициями и теологическими системами. Стремление к классификации и сравнению теологических воззрений получило новый стимул после выхода в свет

Ключевой фигурой в этом процессе был друг Бейля Жак Баснаж (1653 — 1723 гг.), сын юриста-гугенота из Руана и проповедник во французской реформатской общине в Роттердаме с 1685 по 1709 гг., который затем по приглашению Хейнсиуса (относившегося к нему с большим уважением) занял должность священнослужителя в валлонской Церкви в Гааге. Этот знаменитый поборник терпимости составил

Основное нидерландское Просвещение имело фундаментальное значение для раннего Просвещения в целом и было одним из его главных источников. Но существовало и другое направление нидерландского интеллектуального влияния на Европу, довольно значительное в начале XVIII в. — «радикальное» Просвещение. Если основное нидерландское Просвещение носило, главным образом, научный характер, было проявлением

«esprit systématique»,

и почтительно относилось к религии откровения, то «радикальное» нидерландское Просвещение — представлявшее, в сущности, популяризацию критики религии откровения Спинозой, — было самой ожесточенной атакой на христианство в первой трети XVIII в. Этот аспект нидерландского Просвещения также сыграл важную роль, особенно по отношению к Франции, в той мере как это касалось остальной Европы.

Спиноза, встречавшийся с Сент-Эвремоном в 1670 г., Стоупом в 1673 г. и другими лицами из окружения принца Конде в Утрехте во время французской оккупации, мог сам приложить руку к подготовке влиятельной франкоязычной версии

«Tractatus Theologico-Politicus»

, изданной в 1678 г., версии, запрещенной во Франции, как и в Республике

{1414}

. Несколько личностей, которые помогли распространять влияние Спинозы после его смерти в 1677 г., были французскими изгнанниками, поддерживавшими тесные контакты с Францией. Среди них был Жак Максимилиан Лукас (ок. 1646-97 гг.)

{1415}

, который был лично знаком со Спинозой и которому приписывается самая ранняя биография философа — труд, являвшийся, помимо всего прочего, основным источником традиции (достоверность которой, впрочем, вызывает сомнения), что среди регентов, защищавших и советовавшихся со Спинозой, был сам пенсионарий Голландии, Ян де Витт. Биография Лукаса оставалась неизданной до 1719 г., когда она вышла в Голландии вместе с, бесспорно, самым сенсационным текстом радикального Просвещения, «

Traité des trois imposteurs»

[намек на Моисея, Христа и Мухаммеда],

ои L'Esprit de M. Spinosa».

Эта книга, смесь самых провокационных идей Спинозы, включавшая разделы, переведенные из «

Главным составителем «

Таким образом, выхолощенный, а также коренным образом сокращенный «Спиноза» был превращен группой нидерландских и гугенотских вольнодумцев в могущественную подпольную силу, главный «мотор» радикального Просвещения в Соединенных Провинциях и душу, если не Душу с большой буквы, первой волны антихристианских сочинений во Франции. Ведущие нидерландские авторы книг на религиозную и философскую тематику начала и середины XVIII в. непременно утверждали, что именно Спиноза (в популяризованной версии), а не какой-либо другой мыслитель был главным источником тлетворного яда, который, по их мнению, разлагал нидерландскую религию и общество, и который они стремились одолеть

Тем не менее, спинозизм оставался значительным подспудным течением нидерландской культурной жизни — во всяком случае, до 1750-х гг. Одним из его крупных представителей был скандально известный литератор и мыслитель Якоб Кампо Вейерман (1677-1747 гг.). Родившийся в лагере Вильгельма III около Шарлеруа, сын офицера нидерландской армии, Вейерман стал несравненным знатоком нидерландской литературной и культурной сцены, а также снискал репутацию вольнодумца. Одаренный писатель, наделенный пристрастием к едкой сатире, он издавал целый ряд нидерландоязычных периодических изданий, став в некоторой степени опасной и одиозной личностью. Арестованный

В 1737 г. Вольтер был поражен беспрецедентной способностью нидерландских профессоров и университетов привлекать иностранных студентов, знакомя их с новыми идеями и методами, особенно в науке и медицине. В то время ни Британия, ни Франция не могли сравниться с Соединенными Провинциями по части учебной подготовки, учитывавшей недавние научные открытия и направления в области мышления, и для своих, и для иностранных студентов.

Но Золотой Век нидерландских университетов остался в прошлом, и то, что предстало взгляду Вольтера, было последним проблеском явления, которое с 1720-х гг. уже находилось в упадке, хотя самая радикальная фаза сокращения началась только после его посещения Нидерландов в 1737 г. — в 1740-х гг. В первой четверти XVIII в. в Лейдене обучалось 3 164 иностранных студентов, что лишь немногим уступало количеству иностранных студентов, обучавшихся в Лейдене во второй половине XVII в.

{1422}

Во второй четверти XVIII в. иностранные студенты в Лейдене по-прежнему являлись многочисленной группой (2 715 человек), но в 1740-х гг. их количество резко уменьшилось. К третьей четверти века в Лейдене училось только 1132 иностранца, что составляло менее

1

/

3

от их уровня веком ранее. К последней четверти века упадок Лейденского университета стал полным и необратимым, количество иностранных студентов упало до менее 10% от величины, достигнутой за столетие до этого.

Во многом та же самая ситуация наблюдалась и в других университетах. Утрехтский университет, процветавший в конце XVII в., к середине XVIII в. пришел в глубокий упадок. Франекер так и не восстановил свою прежнюю притягательность для немецких и других иностранных студентов после 1672 г., среди прочих неудач утратив почти всех венгров, которые перебрались в Утрехт. Но Франекер добился частичного восстановления в период 1690-1760 гг., и в середине XVIII в. попытался модернизировать свои научные и медицинские методы преподавания, в частности, назначив в 1749 г. Петруса Кампера (1722-89 гг.) профессором философии и медицины. Кампер, заклятый враг картезианства, «ньютоновец» и последователь Гравесанде, Бургаве и Мюшенбрука, использовавший «

Эта катастрофическая деградация была отражением общего упадка всей Республики, и ее общества и экономики. Несколько отчетов предполагают, что главными факторами в этом процессе были финансовое давление, сокращение инвестиций в строительство новых зданий, приобретение оборудования и приглашение иностранных профессоров. Крах системы заморской торговли и промышленности и прекращение нидерландской роли в технологических инновациях создали еще более гнетущую атмосферу косности, старомодности и упадка в университетских городах. Особенно разрушительным было закрытие медицинских факультетов в период после смерти Бургаве. Кампер был не единственным одаренным последователем Бургаве и Мюшенбрука, достойным занять университетскую кафедру в середине XVIII в. Но провинциальные и городские власти не могли найти средств, необходимых для приглашения большего количества профессоров в сфере медицины и науки, и обзаведения новыми лабораториями и инструментами, которые являлись характерной чертой немецких и других иностранных университетов в последней четверти XVIII в. 

Тот факт, что нидерландские изобразительные искусства в XVIII в. испытали резкий упадок, никогда не ставился под сомнение. Но его необходимо рассматривать не как отдельно взятое явление, а как процесс, происходивший параллельно с упадком торговли, промышленности и процветания городов. Ибо это был постепенный, вялотекущий процесс, развивавшийся рука об руку с отсутствием интеллектуальных достижений, регрессом науки и университетов. Иными словами, нидерландское искусство, остававшееся одной из трех передовых школ Европы — наряду с итальянской и французской — вплоть до 1740-х гг., начало приходить в упадок только в середине века и, как почти все остальное, было повергнуто в полный декаданс после 1747 г.

В начале XVIII в. Соединенные Провинции все еще считались современниками главным центром художественной деятельности в северной Европе, особенно в том, что касалось живописи, офортов, гравюр и

гризайлей (гризайль — живопись

,

выполненная оттенками одного цвета

,

по преимуществу серого.

—

Прим. пер.).

Три города, которые лучше всего пережили экономические бури 1670-х и 1690-х гг. и сумели сохранить свою жизнеспособность — Амстердам, Гаага и Роттердам — также стремились укрепить свое относительное положение в нидерландском мире искусств. Но и другие центры в определенной степени сохраняли свое значение. В Лейдене группа художников продолжала традиции Доу, ван Мириса и Метсю в крайне утонченном жанре живописи. Среди самых известных представителей этой школы был Виллем ван Мирис (1662-1747 гг.), второй сын Франса. Он провел всю свою жизнь в Лейдене, хотя его творчество было известно и пользовалось спросом в Амстердаме и Гааге

{1425}

. Якоб Торенвлит (1640-1719 гг.), старейший член группы, провел 1670-е гг. за границей, работая в Риме, Венеции и Вене, но впоследствии вернулся в Лейден и уже не покидал город, став ключевой фигурой в лейденском цехе художников во втором десятилетии XVIII в. Арнольд Хоубракен (1660-1719 гг.), обучавшийся живописи в своем родном городе, Дордрехте, у ван Хогстратена, когда кризис на рынке искусств принял самую тяжелую форму в середине 1670-х гг., на протяжении большей части своей карьеры жил в Дордрехте, хотя его покровитель, регент Йохан Витсен, заядлый коллекционер предметов искусства и «редкостей», в конечном счете убедил его переехать в Амстердам. Хоубракен много лет занимался сбором информации, хотя зачастую довольно недостоверной, о жизни нидерландских художников, и обращался с расспросами к Рашель Рюйш и другим еще живым в то время очевидцам об интересующих его подробностях их биографий. Составленный им сборник жизнеописаний

Рашель Рюйш добилась наибольшего успеха в начале XVIII в., продавая свои картины по 1 000 гульденов за каждую — такова была ее известность и на родине, и за ее пределами. Она была назначена одним из придворных живописцев курфюрста Иоганна Вильгельма Пфальцского в 1708 г. и несколько раз гостила при его дворе в Дюссельдорфе. У курфюрста вошло в обычай дарить ее картины другим князьям. Амстердамский художник Ян ван Хёйсум (1682-1749 гг.) также внес заметный вклад в дальнейшее развитие и утонченность нидерландской натюрмортной живописи в начале XVIII в.

Нидерландские коллекционеры в середине XVIII в. все еще находились под воздействием чар мастеров XVII в.

Основной чертой нидерландского мира искусств, начиная с 1690-х гг., порожденной уменьшившимся спросом на современные картины, был переход к новым видам декоративных работ для домов богачей, в особенности, гравюрам и цветным иллюстрациям для публикации в книгах

В отличие от нидерландского Просвещения, Просвещение в южных Нидерландах началось позднее и оказало меньше влияния на Европу.

Тем не менее, оно имеет существенное значение в нашем контексте, ибо не только оказало большое влияние на историческое развитие Австрийских Нидерландов, но и сыграло свою роль в определении изменившихся взаимоотношений между обеими частями Нидерландов и их растущей обособленности друг от друга. Если нидерландское Просвещение начало терять свою значимость для Европы около 1740 г., то Просвещение в Австрийских Нидерландах к тому времени даже не начиналось.

Вольтер с присущей ему язвительностью охарактеризовал юг как страну «privé d’esprit, rempli de foi» («нищую духом, но богатую верой» (фр.)), и в начале XVIII в. южные Нидерланды действительно стали притчей во языцех в Европе из-за своей нехватки интеллектуально активной элиты, отсутствия книжных магазинов и периодических изданий, посвященных научным и литературным вопросам, а также безраздельного контроля Церкви над высшим образованием. Энергичная антиянсенистская кампания в период губернаторства Марии-Елизаветы только усилила реакционные тенденции в Церкви и университетах и в целом подавила все формы интеллектуальных дискуссий.

Но после окончания войны за Австрийское наследство в 1748 г. картина стремительно изменилась. С самого начала основной импульс Просвещения на юге исходил свыше, от двора нового генерал-губернатора, Карла-Александра Лотарингского, и целого ряда высших чиновников в Брюсселе и при дворе Марии-Терезии в Вене. Кроме самого Карла-Александра, двумя вдохновителями Просвещения в Австрийских Нидерландах были главный министр Марии-Терезии в Брюсселе в 1753-70 гг., Карл Иоганн Филипп Кобенцль (1712-70 гг.), и Патрик-Франсуа де Нени (1713-84 гг.), высокопоставленный чиновник ирландского происхождения, ставший в 1758 г. председателем Тайного Совета в Брюсселе.

Просвещение, которому покровительствовали Кобенцль и Нени, было умеренным, консервативным в интеллектуальном плане движением, вдохновлявшимся нео-янсенистским, католически-реформистским кругозором, который имел сильный регалистский оттенок, направленный на пресечение влияния Церкви и папства за пределами той сферы, которую эти министры считали соответствующей их функциям, и стремившимся к прогрессу наук и светского образования с целью улучшения работы администрации и стимулирования торговли и промышленности. Нени и весь режим в Брюсселе оставались решительно враждебны идеям и воззрениям французских