Дед мой граф Петр Андреевич Толстой. — Бабушка Елизавета Егоровна. — Мой отец. — Обнаруженная им с детства страсть к художеству. — Нянька Матрена Ефремовна. — Марья Степановна Дудина. — Ф. И. Прянишников и Н. С. Кожухов. — Оригинальная свадьба моего отца. — Моя мать. — Рождение сестры Лизы.

Давно собиралась я написать мои воспоминания. И материал для них у меня собран и лежит наготове, только бы приняться за работу… А все что-то не писалось!.. Не потому ли, что в ту пору я жила больше жизнью других, дорогих мне существ, чем своей. Но теперь милая старина в памяти и сердце начала сильно всплывать наверх… и захотелось мне на старости лет, хоть на бумаге, снова пережить мое хорошее прошлое.

Память моя, слава Богу, еще мне не изменила, и, как у всех старых людей, чем дальше от меня события, тем крепче они сидят в голове моей, тем яснее видятся глазам моим… О том же, что было еще до меня, буду рассказывать со слов отца моего, матери, дядей, теток и нянюшки отца моего, Матрены Ефремовны, которая приняла отца моего, графа Федора Петровича Толстого

[15]

, на руки в день появления его на свет Божий и рассталась с ним, когда, 90 лет от роду, умерла, и он сам с почестью проводил ее на Смоленское кладбище.

Не надо думать, что со слов простой няньки я могла напутать и наговорить небывальщину, — нет! Эту Матрену Ефремовну с наслаждением слушали литераторы моего времени и, выйдя из ее комнаты, говаривали: «Это не старуха, а живая книга». А уж семью-то своих господ знала она, как свои пять пальцев, и потому для записок моих будет великое подспорье.

Появление мое на свет. — Тогдашняя Петербургская сторона. — Житье-бытье моего деда. — Дядя граф Александр Петрович Толстой. — Его выходки и проказы. — Женитьба дяди. — Его теща генеральша Рытова. — Оригинальное воспитание ею внучки. — Кончина дяди.

Я родилась в 1817 году, 3-го октября, на Большом проспекте Петербургской стороны, в доме Слатвинского. Но, увы, в хрониках Петербургской стороны за 1817 год не упомянуто даже ни одного слова о появлении Машеньки Толстой на свет Божий. Моя память начала развиваться очень рано: я стала запоминать людей и обстановку, их окружающую, с двухлетнего возраста! Разумеется, никто из больших в эту раннюю память мою не уверовал; все думали, что я болтала тогда не с своей памяти, а только со слов старших. Но сколько раз, будучи уже взрослою девушкою, какою-нибудь самою ничтожною вещицей, которая могла привлечь внимание только маленького ребенка, мне удавалось доказать моим неверующим дядям и теткам, что я точно запомнила сама, а не со слов старших. Странное дело, что прежде всего врезались в мою детскую память не отец мой, не мать, не дом, где мы тогда жили, а зеленый берег Невы и дедушка мой граф Петр Андреевич. Вероятно, потому, что весь мир мой тогда заключался в береге Невы и кусочке 13-й линии, где в сереньком домике в три окна жил мой возлюбленный дед. Господи! как мне весело было тогда гулять с няней по этому берегу, какая большая трава росла на нем, сколько желтого цикория, одуванчиков на ней цвело! Иду, бывало, и рву без конца. А няня ворчит: «Не рви, матушка, эту гадость, ручки почернеют, после не отмоем!» Как теперь вижу я этот тогдашний берег: мощен он был крупным булыжником только наполовину, около домов, а другая половина и весь откос до самой воды были зеленые. Сколько судов стояло около самого берега, видимо-невидимо!.. И с каждого судна на берег были перекинуты доски. На берегу нет-нет да дрова, как в печке, положены и горят. А около огней хорошенькие женщины с золотыми лбами, в белых кофточках и юбочках стряпают, кофе варят… И тут же около них какие-то черные, запачканные люди на траве валяются: кто спит, кто коротенькую трубку курит… Очень, помню, удивлялась я тому, что у этих женщин лбы золотые! А няня ходит за мною и поучает меня: «Это, матушка, у них не лбы золотые, а бляхи такие ко лбу привязаны; это голландки, у них мода такая; а пачканые в дегте черные черти — это их мужья, голландцы. А вон там, посмотри, стоят верзилища в широченных юбках да в красных колпаках, это греки. Все они из-за моря к нам на кораблях понаехали». Интересовало меня тоже очень, как лошадей с берега купали: совсем голые кучера верхом на лошадях съезжали в воду и кружились и плавали на них по Неве. А то помню еще, как страшно мне было, когда водовозы с бочками далеко в воду заезжали; заедут глубоко, глубоко и начнут кричать: затянуло, затянуло, спасите! помогите!.. Поднимется шум, гвалт, народ с берега кинется их спасать, и еле-еле вытащат лошадь с бочкою на берег. Насмотримся мы, бывало, с няней на все эти чудеса, и поведет она меня за ручку дальше по берегу к Морскому корпусу, где тогда на том месте, где теперь памятник Крузенштерна стоит, тоня

А то помню дедушку еще у него на дому, в его хорошенькой гостиной. Даже стулья помню, которые там стояли: темного красного дерева, спинки в виде лиры, с лебедиными, согнутыми крючком головками. У двух окон в уголках два вольтеровские кресла стояли, на одном дедушка сидел, в коричневом бархатном сюртуке, рубашка с большими брыжжами

Это был старший сын дедушки, граф Александр Петрович Толстой, известный весельчак, остряк и забавник Павловского и Александровского времени, который после бойкой придворной и светской жизни угасал от злейшей чахотки в доме отца своего… Он скончался 22-го августа 1819 года, а я родилась 3-го октября 1817 года; стало быть, мне было два года, когда он умер, а я его помнила! и его тазик красной меди на львиных ножках, позабытый всеми, помог мне доказать мою правоту; что я помнила точно сама, а не со слов старших. Раз как-то, когда мне было уже лет 15, отец разговорился о своем покойном батюшке; я прислушалась, прервала его и спросила:

Тетка моя Вера Петровна Шишкова. — Дядя граф Владимир Петрович Толстой. — Дядя граф Константин Петрович Толстой. — Статс-дама графиня Мария Андреевна Румянцева. — История ее замужества. — Характеристика дяди Константина Петровича. — Неожиданное приданое. — Тетка графиня Надежда Петровна Толстая. — Приключение с дедом. — Дядя граф Петр Петрович Толстой. — Его трагическая кончина.

Рассказывая о моем детстве, я так поспешила похвастаться моею раннею памятью, что перескочила через старшую дочь деда моего и принялась прямо за дядю Александра. А тетушку Веру Петровну пропустить было бы грех, потому что она была очень хорошая женщина, и притом любимица отца моего, и он сам рассказывал мне о ней с особенно теплым чувством… Итак, первеницей у деда с бабушкой была тетка Вера. Она родилась в 1776 году, 2-го августа. Воспитание получила домашнее, довольно необыкновенное для знатной барышни екатерининского времени. По словам покойного отца моего, любимая сестра его была совершенство. Стройна, хороша собой, добра, как ангел, и обладала всеми возможными талантами: рисовала, играла на фортепиано, пела, сочиняла романсы, сама клала их на музыку и очень мило писала стихи. А главное — рукодельница была удивительная: не было работы, которой она не делала бы превосходно. У меня до сих пор сохраняются ее рисунки акварелью в стиле Ватто и много рукоделий. По-моему, рисунки немного «манерны», но ведь и век такой был, что и барашки, и собаки должны были ломаться и сентиментальничать… А рукоделья самой тонкой изящной работы — удивительно хороши…

Вера Петровна любила до безумия брата своего Федюшу и, лаская его, называла всегда «мой маленький Рафаэльчик!». Должно быть, она тоже сильно повлияла на развитие в нем художественного таланта… Жаль, что брату и сестре не долго пришлось прожить вместе. В 1793 году, 17 лет от роду, тетка Вера вышла замуж за Дмитрия Семеновича Шишкова, родного брата адмирала Александра Семеновича Шишкова, который так усердствовал над «изысканием, корней русских слов»

[39]

. Чрез два года после своей женитьбы, Дмитрий Семенович получил какое-то важное назначение в Сибирь и уехал туда с женою. И бедной молодой женщине не суждено было возвратиться в Петербург. На великое несчастие Шишкова, обожаемая им жена, 22-х лет от роду, вторыми родами скончалась. Старшая дочь их, Елизавета, в которой они оба души не чаяли, жила еще и на моей памяти, а второй мальчик умер вместе с матерью.

После тетушки Веры Петровны у меня осталась драгоценная память, а именно: 84 письма ее из Сибири к отцу и матери. Первое письмо написано с дороги в день горькой разлуки с родителями и значится так: «№ 1. Ижора, 14 мая 1795 г.», а последнее, написанное за несколько часов до ее кончины, значится так: «№ 84. Пресновская крепость, июля 9-го 1798 г.». Боже мой, что это за прелестные письма! В них я прочла всю трехлетнюю жизнь тетки Веры в Сибири, познакомилась с нею и полюбила ее от всей души. Какое светлое созданье была эта женщина! Такую нежную дочь, любящую жену, чудную мать и сострадательную к горю ближнего душу трудно найти на белом свете. И вместе с этими качествами как она была мила и женственна!

Жизнь моего отца в первое время после женитьбы. — Захолустность Васильевского острова. — Приключение с монахом и с пуделем. — Статс-секретарь Н. М. Лонгинов. — Отец приступает к изображению на медалях событий 1812–1814 годов. — Чрезвычайная трудность и медленность этой работы. — Отношения к отцу императрицы Елисаветы Алексеевны. — Благодетельная смородинка. — Поступление сестры Лизы в Патриотическое училище. — Заботы о ней императрицы. — Мое оригинальное представление государыне. — Безжалостное уничтожение шали. — Возвращение сестры домой.

Помянула я всех милых моему сердцу Толстых, начиная с деда Петра Андреевича и до злополучного меньшого сына его, морячка Петруши. Прошу прощения, если я моими рассказами о них нагнала скуку в мои записки. Но было бы больно моему сердцу выкинуть кого-нибудь из этой дружной, тесно связанной семьи.

Они жили вместе на белом свете, пусть же вместе и память о них, хотя для детей моих, живет в моих воспоминаниях. Теперь со спокойною совестью возвращаюсь опять к милому отцу моему.

Первое время после женитьбы его на моей матери они жили в доме бабушки Марии Степановны; в нем родилась и сестра моя Лиза. Лет через пять старушку стали усиленно звать к себе в Харьков старшая дочь Екатерина Федоровна и муж ее Петр Яковлевич Любовников. Старушка соблазнилась, продала дом свой почти за ничто и уехала с двумя дочерьми Марией и Александрой в Харьков. Отец мой принужден был в то время, за неимением денег, нанять себе маленький домик около самого Смоленского кладбища и переехал туда с женою, дочкой, крепостным мальчиком Иваном и девочкой Аксиньей. Кухарку, которая не была нужна, когда они жили у бабушки, пришлось нанять. Тяжело жилось молодому графу-художнику. Богачи родные от него отвернулись. Дедушка мой, Петр Андреевич, помог бы сыну от всей души своей, но сам после войны 1812 года разорился. И папенька, вместо того чтобы ожидать от него помощи, сам, желая облегчить отца, взял от него к себе сестру свою графиню Надежду Петровну. С тех пор дорогая тетка моя совсем вошла в состав нашей семьи, привязалась к маменьке, как родная сестра, а маленькую Лизу просто обожала. Так дружно, хорошо было у них в маленьком домике, что, кажется, они не соскучились бы в нем, несмотря на то, что мимо окон у них с утра до вечера везли и несли покойников. Но тогдашняя захолустность дальних линий Васильевского острова сильно их мучила. Мало того что всякая живность сновала в ногах людей, утки полоскались в лужах, гуси, шипя, гонялись за детьми, козлы и коровы бодали прохожих… Это бы все ничего, но сами люди делали невозможные вещи. Например, к тетке и матери моей однажды среди бела дня вошел в комнату большущего роста монах и стал просить на монастырь. Мать моя подала ему, а он, вместо того чтобы поблагодарить и уйти, взял стул, подсел к их рабочему столику я начал напевать им совсем не постные речи. Тетка Надя, горячка страшная, со страха забодрилась и начала кричать и звать людей: «Иван, Петр, Андрей!» — которых совсем у них и не было. Монах расхохотался и говорит:

Черная речка. — Наши соседи. — Семейство Греч. — Лобановы.;— Вульферт. — Булгарин. — Баснописец Крылов. — Гнедич. — Сестра Лиза в роли Антигоны. — Плачевный спектакль. — Образ жизни нашей семьи на Черной речке. — Граф Строганов и его дача. — Похождения кавалергардских офицеров. — Савва Яковлев. — Перевод наш на казенную квартиру. — Ее убранство. — Два немца. — Домашние развлечения. — Графиня Закревская. — Графы Петр и Федор Андреевичи Толстые. — Принц Оранский и Маша Колесникова. — Кончина дедушки графа Петра Андреевича. — И. В. Кусов. — Маскарад у него. — Оригинальный подарок. — Болезнь тети Нади. — Наводнение 6-го ноября 1824 года.

Черная речка того времени была совсем не похожа на теперешнюю. Больших дач тогда совсем не было, задних улиц тоже. Небольшие одноэтажные домики, окошка в 3–4, стояли в один ряд, фронтом на реку, против Строганова сада. У каждого домика был узенький палисадник; очень большой двор соединял две дачи, так что на одном дворе было двое жильцов, не считая избы мужика-хозяина. На задворках, во всю линию деревни, тянулись крестьянские огороды… А за ними прямо начиналась прелестная березовая роща, которая шла вплоть до богатой дачи Резиха, то есть прямо до Лесного и дороги на Поклонную гору. Ни тесноты, ни такого столпотворения, как теперь, чтоб дача лезла на дачу, тогда не было. Ни трактиров, ни кабаков на каждом шагу и в заводе не было, а была настоящая русская деревня. И как хорошо тогда шумел Строгановский сад своими столетними деревьями! В нем также, между круглым большим лугом и Невою, стояла всего одна истинно барская дача старика графа Строганова, который проводил там каждое лето вместе со всей своей семьей.

Дачников Черной речки я, разумеется, помню только тех, которые были коротко знакомы с отцом моим и маменькой. На одном дворе с нами жил Николай Иванович Греч

[56]

с женою своей, вечно больной и нервной, Варварой Даниловной, старушкой матерью, сестрою, уже зрелою девой Екатериной Ивановной, и троими детьми. Старшая дочь их, Sophie, подходила годами к нашей Лизаньке, второй сын, Николай, был помоложе их, а самый меньшой мальчик Кото был мне ровесник и сердечный друг…

В нашем маленьком домике и семья поселилась сначала небольшая: отец, маменька, тетка Надя, Лиза да я. Но в средине лета совсем неожиданно вернулась из Малороссии бабушка моя, Мария Степановна Дудина, с двумя дочерьми Марией и Александрой; их тоже маменька перевезла к себе (с тех пор они и остались с нами жить навсегда). Тесновата стала дачка, зато всем было весело! Через дом от нас, стена об, стену с Гречем, жили тоже на одном дворе двое дачников: друг Николая Ивановича, известный переводчик классиков, Михаил Астафьевич Лобанов