Последние 10 дней в Белграде гостила моя давняя подруга принцесса Елизавета Караджорджевич

[1]

. Она приехала, чтобы посетить город, в которым родилась. Ей любезно показали Белый Двор. Она прогулялась парками, в которых играла, когда была девочкой. Она помолилась в церкви за тени своих предков.

На ее черной соломенной шляпе с широкими полями все время увядали желтые цветы, которые она сорвала на Косовом поле.

В отличие от выскочек, разбогатевших за одну ночь, которые, возвращаясь в Белград из белого света, имеют целую серию замечаний на всё и вся, Принцесса влюбилась в этот город. Полюбила, говорит, людей, улицы, аллеи, нашу еду и образ жизни…

Когда мы с ней познакомились, двенадцать лет назад в Нью-Йорке, я открыл ей тайну, что, будучи мальчиком, целовал каждую лягушку, которую мне удавалось поймать.

— Зачем ты целовал лягушек?

Во времена, когда произошла эта история, восемнадцатилетние ребята еще влюблялись. Причем до смерти! В то время еще не бытовало массовое жевание жвачки, поэтому мы жевали, главным образом, нежные слова и прожевывали любовную лирику. Сегодня все намного проще: когда человек жует жвачку, он приобретает довольно равнодушный и исполненный собственного превосходства взгляд на мир. Кроме того, кто взаимно любит, тот и спит с тем, кого любит. Но во времена, когда произошла эта история, о том, чтобы спать вместе, не могло быть и речи. Если вы были влюблены в кого-то, вы часами стояли на углу, чтобы на мгновение увидеть, как ваша любовь проходит мимо с книгами под мышкой. И это все. Я не хочу сказать, что те времена были лучше. Или что эти хуже. Я ничего не хочу сказать. Я только хочу рассказать о том, как мне было восемнадцать лет и как я был до смерти влюблен в одну девушку, немного Антигону, немного разбойницу. Я только хочу сказать, что у меня подкосились ноги, когда она передала мне через какого-то общего знакомого, что согласна встречать со мной Новый год. Я так волновался, что мне приходилось держаться за живот, как будто меня ударили в солнечное сплетение. У меня дрожали колени от сладкого предвкушения, пока я брал взаймы серый пиджак и бордовый галстук. Я погладил свои серые брюки и старался сидеть так, чтобы не испортить стрелок. Об эти острые линии на моих брюках мухи спокойно могли бы совершить самоубийство на лету!

Новый год встречали в белградской кафане

[5]

«?». Торжество начиналось в девять часов. На всякий случай я пришел в шесть и начал носиться туда-сюда, как пес без хвоста. От избытка счастья я не знал, куда деваться. Мне не сиделось на месте. У печи в «?» сидел какой-то пьяница, настоящая коллекция совершенных в жизни промахов. Он никого не ждал и потому был спокоен. Видя, как я каждые пять минут спрашиваю, который час, а было только полвосьмого, он предложил мне чего-нибудь выпить. Сам он пил ром, и я к нему присоединился. До этого момента я не пил ничего крепче ликера из шоколадной конфеты, но я не признался бы в этом даже самой страшной полиции на свете. И действительно, стоило мне выпить первый стакан, как какое-то волшебное тепло разлилось по всему моему телу, а волнение, от которого я трясся, как камыш под ударами кошавы