Было воскресенье. Гора Ви́тоша бросала на Софию первые фиолетовые тени. Солнце медленно садилось за Люли́н, и окна соседних домов горели ярко-красным светом. Папа с дядей Ра́нгелом сидели на балконе и играли в кости. Как я себя помню, а мне скоро исполнится девять лет, каждый воскресный вечер, а иногда и субботний, они садились вдвоём за стол, клали перед собой игральную доску и, попивая кофе, щёлкали костяшками до тех пор, пока мама, рассердившись, не начинала ругаться. Тогда они перебирались в гостиную, где мама с тётей Марией болтали о новых платьях, пирогах и стряпне, что меня ни капельки не интересовало. Я предпочитала следить за игрой в кости.

Правда, в этот день игра была не очень интересная. Папа простудился, и теперь его опоясывал толстый согревающий компресс.

В воскресенье, когда мы с папой собрались идти на рыбалку, я, наверное впервые в жизни, поднялась с постели в такую рань. Мне так сладко спалось, и вдруг меня кто-то начал тормошить. Я сквозь сон чувствовала, что это папа. У него такая привычка: чтобы скорее разбудить, он щиплет меня за нос.

Я улыбаюсь и слышу мамин шёпот:

— Куда ты её тащишь? Дай ребёнку выспаться!

Я уверена, что в эту минуту он смотрит на маму с укором и недовольно качает головой. Раз папа пообещал взять меня с собой, ради какого-то сна он от своего слова не отступится. Папина рука снова тянется ко мне, только я уже открыла глаза. Высокий, худощавый, сейчас он мне кажется таким смешным в этой тирольской шляпе и брезентовой робе. У его ног готов распороться по швам переполненный рюкзак, к рюкзаку приставлены удочка и садок.

Мне приходится надевать рейтузы и тёплый свитер, на ноги я натягиваю зимние сапоги. Всё это по настоянию мамы.