Хвойные леса, хмурые, сумрачно-зеленые, переходящие в чащобах в черноту, леса дремучие, немеренные, почти не тронутые топором смерда-землепашца, застыли в вечном суровом покое. Неколебимы одетые мхами камни-валуны. Бездонны топи, покрытые болотной ржавчиной, с обманчиво-веселой зеленью травяных лужаек — под ними кроются коварные трясины. Серо голубым студеным серебром отливают плоские чаши озер. На сабельные изгибы похожи ленты широких и неторопливых рек. Цепи песчаных дюн, выбеленных солнцем, спрессованы в мелкие ребристые волны ветрами близкого Варяжского моря.

[1]

Желтые клыки песков врезались в лохматое тело леса и утонули в нем, не в силах преодолеть необозримую толщу.

Равнодушно-безмятежное северное небо, синее и бездонное летом, свинцово-тяжелое зимой… И все это Псковская земля славян.

Потянулись недели водного пути. Ладьи плыли вверх по реке Великой, потом свернули в приток ее — реку Синюю, с трудом пробиравшуюся сквозь дремучие леса. Могучие ели так близко подступали к берегам, что лапы их почти смыкались над водой, и Ольге казалось, что не по реке бегут ладьи, а по лесной дороге.

Сквозь узкое оконце на корме Ольга видела ползущие мимо стволы деревьев, подмытые речными волнами узловатые корневища, лохматые кусты ивняка. Ни деревень не было на берегах, ни избушек рыбных ловцов и бортников. Глухой, малолюдный край отделял Псковскую землю от великого водного пути из варяг в греки.

[5]

Ночевали в ладьях, поставив их на якоря поодаль от берега — береглись от лесного зверя и лихого человека. Костры для варки пищи раскладывали прямо на палубах, на железных листах. Вдоль бортов расхаживали всю ночь сторожевые дружинники.

Когда опадало пламя костров и забывались тяжелым сном усталые гребцы, в кормовую каюту приходил Асмуд. Кряхтя усаживался на скамью, покрытую медвежьей шкурой, отстегивал и клал рядом — под правую руку — длинный прямой меч. Язычки свечей дрожали, разбрызгивая по кольчуге Асмуда мерцающие искры. Рыжие усы княжого мужа казались отлитыми из меди.

Асмуд с вежливым полупоклоном спрашивал Ольгу о здравии, справлялся, не терпит ли в чем утеснения или нужды, и, выслушав слова благодарности, сам начинал рассказывать о славном граде Киеве, о жителях днепровских холмов — полянах, о первых киевских князьях.

Первое чувство, которое испытала Ольга, когда увидела наконец князя, был страх. Страх и разочарование. Игорь совсем не походил на того светлолицего витязя, которого представляла Ольга в своих мечтах. Киевский властелин был уже немолод; в бороде серебряными нитями светилась седина; бурое лицо избороздили морщины. Князь был приземист, невероятно широк в плечах и в своем длинном красном плаще, ниспадавшем до пола, казался гранитной глыбой.

Тяжело ступая большими сапогами, князь Игорь подошел к невесте, пробасил недовольно: "Дитя еще сущее…" Асмуд рухнул на колени, повинно склонил голову.

Но вмешался высокий муж в таком же, как у князя, длинном красном плаще, застегнутом у правого плеча массивной золотой пряжкой (Ольга после узнала, что это был варяг Свенельд, второй после князя человек в Киеве):

— Жонок для утехи у тебя и без того много, княже. А эта подрастет, будет достойной княгиней. Глянь-ка на нее, княже!

Ольга стояла, вся напряженная, как готовая лопнуть тетива лука, щеки пылали, а взгляд больших синих глаз был почти страшным: пронзительный, мерцающий, холодный. От такого взгляда у людей мороз проходит по коже, подгибаются колени.

В начале зимы, как только покрывались льдом реки и устанавливался легкий санный путь, князь с дружиной отправлялся на полюдье: объезжал подвластные племена, собирал дани, творил суд и расправу. С трудом отыскивали его гонцы, расспрашивая смердов в деревнях, не проходил ли здесь князь, а если проходил, то в какую сторону пошел дальше. Неделями длились поиски, и случалось, что запоздалые гонцовские вести оказывались уже ненужными.

На полюдье князь Игорь кормился всю зиму и только весной, по первой воде, пригонял в Киев ладьи с собранной данью: медом, воском, мехами, зерном. Оживал тогда княжеский двор на древней горе Кия. Сплошной полосой тянулись шумные дружинные пиры. Пышные кавалькады проносились по дороге, которая вела к княжескому селу Берестову, к заповедным ловам, и с рассвета до сумерок слышались в лесу протяжные стоны охотничьих рогов, конское натужное ржание. Напрасно ждали своего охочего до развлечений князя тиуны и огнищанины, напрасно подстерегали его у ворот бояре и воеводы со своими заботами — у князя Игоря не находилось времени на скучные будничные дела.

Он искренне верил, что лишь пиры, охота и война достойны его внимания.

Само собой получилось, что люди, отчаявшиеся дождаться княжеского внимания, стали искать суда у княгини Ольги. Тиуны, озабоченные неотложными хозяйственными делами, знали дорогу к Ольгиному городку лучше, чем к красному крыльцу княжеского двора в Киеве. Градники приезжали к Ольге за советами, где рубить новые грады, а где подновлять старые, а потом и вовсе переселились со своими умельцами в Вышгород. В Ольгиных подклетях и амбарах хранились самые ценные товары. В земляной тюрьме-порубе Вышгорода томились в тесном заключении недруги князя Игоря, надзор за которыми он опасался доверить посторонним людям. Крепко верил князь Игорь своей молодой жене, передоверял самые важные дела. И Ольга постепенно привыкла смотреть на Киевскую землю как на свой большой двор, требующий зоркого хозяйского глаза, ключи от которого лучше хранить на собственном поясе, а не в чужих руках, даже если эти руки кажутся самыми надежными. Игорь же мечтал прославить свое имя походом на Царьград, как прославился и остался жить в дружинных поминальных песнях вещий Олег.

Ясным весенним днем 941 года огромный судовой караван отплыл от пристаней Киева и Витичева. Одни говорили, что князь Игорь повел на Царьград тысячу ладей, другие — десять тысяч, но точного числа ладей и воинов не знал никто.

По Днепру судовая рать двигалась спокойно и неторопливо. Крепкие сторожевые заставы загодя вышли к порогам и отогнали печенегов. Не о безопасности заботился князь Игорь (кто осмелится напасть на такое великое войско?!), а о скрытности. В Царьграде не должны подозревать об опасности.

Последняя стоянка на родной земле, на зеленых лугах и в рощах острова Хортица. Игорь велел принести в жертву у священного дуба черного быка.

Пусть боги будут благосклонны к славянскому воинству…

И вот уже морской ветер в днепровском лимане гонит навстречу ладьям соленые волны. Море! Русское море! Море будущей славы князя Игоря!

Из днепровского устья караван повернул на закат.