Огненно-голубое небо горело над головой... Под его жгучим куполом расстилалась пустыня восточного Шема, – безлюдный, необозримый край песков и прокаленных солнцем сухих гор, похожих на голые черепа давно умерших великанов. Между горами лежала равнина, белая и спекшаяся, словно под печи. По этой равнине, точно насекомое по раскаленной сковороде, тащилась лошадь со всадником.

Белая кобыла трусила вперед, изнемогая от немилосердной жары. Всадник неподвижно сидел в седле. Он был весь закутан в длинный бурнус. Если бы не толстое шерстяное одеяние, солнце давно выжгло бы из кожи последнюю капельку влаги, а мозг в черепе превратился бы в крошащееся печенье.

Бесформенный бурнус позволял только рассмотреть, что человек был рослым и широкоплечим: ткань скрывала и лицо, и тело, лишь синие глаза блестели в узкой щели. Глаза обшаривали безжизненную равнину внимательным и зорким взглядом охотника. А однажды, повернувшись в седле, всадник оглядел пустыню у себя за спиной с опасливой осторожностью беглеца.

Когда он поворачивался, кобыла сбилась с шага, и наездник ругнулся:

– Кром!.. Не шали, девочка! У меня, чтоб ты знала, нет никакой охоты плестись пешком по этим хреновым пескам!.. – Из складок бурнуса появилась широкая, бронзовая от загара рука и ободряюще погладила шею животного. Всадник наклонился и проговорил на ухо лошади: – Ты умница, девочка. Все хорошо, ты только знай себе шагай. Если наши преследователи еще не совсем сбрендили на этой жаре, они давно уже посчитали нас мертвыми и вернулись домой. А если ты сделаешь доброе дело и догонишь перегруженную клячу Ювиуса, так и камушек наш будет...