Моя спальня освещена мерцанием молитвенных свечей. Книга со Священным текстом лежит на кровати раскрытая, со смятыми страницами. Колени все в синяках от долгого стояния на каменном полу, Божественный камень пульсирует в пупке. Я долго молилась — нет, слезно умоляла, — чтобы король Алехандро де Вега, мой будущий супруг, оказался уродливым, толстым и старым.

Сегодня день моей свадьбы. А еще сегодня мне исполняется шестнадцать лет.

Обычно я избегаю зеркал, но сегодня — особенный день, так что можно рискнуть. Видно не очень хорошо, хрустальная поверхность неровная, голова раскалывается, и меня шатает от голода. Но даже в размытом отражении свадебное платье просто прекрасно, оно сделано из шелка, блестящего, словно вода в ясный день, и украшено стеклянными бусинами, которые переливаются при каждом моем движении. Вышитые розы украшают подол и широкие манжеты рукавов. Это шедевр, особенно если принимать во внимание, насколько быстро его сшили.

Но я-то знаю, что вся красота платья значительно померкнет, как только его застегнут на мне.

Я делаю вдох и пытаюсь помочь. Нянюшка Химена и леди Аньяхи подкрадываются ко мне, вооружившись пуговичными крючками, с извиняющимися улыбками на лицах.

Наша спальня залита теплым светом и наполнена медовым ароматом свечей из пчелиного воска. Они сверкают по всей комнате, на подоконнике, на каменном очаге, на столиках красного дерева, стоящих около постели с балдахином.

Постель…

Справа таким же неподвижным изваянием, как и я, стоит мой муж, темная колонна в темноте, на которую я не решаюсь посмотреть, так что рассматриваю занавеси балдахина, недавно окрашенный красный хлопок. Слуги снуют взад-вперед и распахивают балдахин, привязывая его к столбикам постели. Огромное изображение де Рикезы в венце из солнечных лучей ухмыляется с одеяла. Я смотрю на условные черты лица, на языки желтого пламени, расположенные в углах, но леди Аньяхи засыпает одеяло розовыми лепестками, расправляет их пальцами, и я понимаю, что пялюсь в никуда.

Ярко-розовые лепестки роз добавляют свой аромат к густому медовому запаху комнаты, и я думаю о нашей усыпанной розами церемонии и том, как быстро его губы прикоснулись к моим.

Вот бы он снова меня поцеловал.

Алехандро, кажется, рад возможности посидеть со мной в тишине. Я складываю руки на коленях, стараясь держать их неподвижно и казаться равнодушной, пока карета с громыханием увозит меня далеко от моего дома. Я все думаю, как же начать разговор. Аллодия всегда отпускает комментарии о строительстве верфи либо о ценах на шерсть, но с такими темами я себя точно буду чувствовать не в своей тарелке. Я должна спросить его о нашем браке и о том, почему сестра просила меня быть осторожной, но я думаю, что менее страшным будет просто молчать.

Карета кренится и останавливается. Дверь распахивается. Солнечный свет окутывает силуэт стражника, и я поднимаю ладонь к глазам, чтобы рассмотреть. В растерянности я поворачиваюсь к мужу.

— Все в порядке, Элиза, — отвечает он. — Стражник отведет тебя к твоей карете.

К моей карете? Я пытаюсь понять.

— Моей…

В эту ночь мы поем гимн о спасении и зажигаем молитвенные свечи за упокой умерших. Свечи — это глупо. Если Заблудшие снова атакуют, огоньки, плавающие, как звезды в мраке джунглей, сделают нас мишенью. Но мы все равно зажигаем их.

Ни одного из пятнадцати погибших я лично не знала, и когда король шепчет имена каждого, я не могу вспомнить их лица. Тем не менее, все во время путешествия были добры ко мне, и я оплакиваю потери, как и Алехандро. Пока мой муж говорит о них, я молюсь про себя, благодаря Бога за спасение своей жизни и жизни своих фрейлин. Божественный камень распространяет нежное тепло по всему телу, как это всегда бывает, когда мои молитвы идут от сердца. Через некоторое время напряжение в спине от перетаскивания Аньяхи переходит в слабую боль, и я чувствую себя восхитительно сонно.

Мой самый большой страх, как у маленькой девочки, заключается в том, что Божественный камень перестанет жить во мне, что он станет холодным и бездвижным, как обычный камень. Тогда я пойму, что время для выполнения моего Служения миновало, что я была слишком эгоистичной, или ленивой, или глупой, чтобы действовать. Поэтому я научилась радоваться тому, что камень отвечает на мои молитвы. Это признак того, что я еще не совсем провалилась.

Алехандро завершает церемонию, пробормотав «Selah!», и все уходят, чтобы подготовиться к завтрашней дороге.

— Лючера-Элиза.

Я никак не могу очистить голову от тумана, хотя лорд Гектор так вежлив и деликатен со мной. Это слышно по тому, как понизился его голос и какие мягкие и медленные слоги получаются у него. Очень мило с его стороны.

— Мы возьмем ее с собой в город. — Химена говорит сквозь слезы. — Нужно похоронить ее достойно.

Лорд Гектор кивает.

— Тогда я начну готовить тело… вернее, даму для путешествия.

Я смотрю на них и понимаю, что Химена ответила ему, потому что я не могла.

Я не знаю, сколько времени прошло. Я в странном состоянии, полном жара и мерцания, и не могу сказать, сплю я или бодрствую. Возможно, я плыву по реке, разделяющей сон и явь.

Тьма окутывает меня, словно занавес, прикасаясь благословенной прохладой к моим векам. Вдруг мягкое покачивание прекращается. Я слышу бормотание. Постепенно оно выкристаллизовывается в голоса: женский и два мужских.

— Уже скоро надо будет ее кормить. Я не знаю, когда она ела последний раз. Да, ты прав, сначала вода.

Мой желудок болезненно пуст, но мысль о еде оказывается тошнотворной, и слизь наполняет мое горло.

Рука гладит меня по щеке, большая и теплая. Нежная.

Тем же вечером Умберто учит меня ставить палатку. Нужно обладать хорошим чувством равновесия, чтобы управиться с легкими кольями. Он уверяет меня, что скоро я освою этот фокус, но пока мне это представляется маловероятным.

После того как палатки установлены, а верблюды укрыты, Косме разжигает огонь и варит суп из тушканчиков. Я ухожу подальше от жара пламени и любуюсь закатом над пустыней. Это прекрасное место, огромное и мерцающее, окрашенное кроваво-красным в лучах заходящего солнца. Дюны завораживают меня. С наветренной стороны рифленые, с подветренной — гладкие и мягкие, словно любимый плед. Потрясающее своей мощью место, думаю я, гладя в изумлении Божественный камень.

— Он говорит с тобой? — Умберто неслышно встает рядом, переминаясь с ноги на ногу. Его карие глаза в сумерках кажутся черными, как у его сестры.

— В смысле? Чем, по-вашему, Божественный камень может вам помочь?

— Он может нас спасти, — отвечает он, опуская помрачневшее лицо.

Я не понимаю, что он имеет в виду. Последняя война была не более чем перестрелкой. Она закончилась меньше чем через два года боев, когда отец Алехандро вывел Инвьернов высоко в Сьерра Сангре.

Старик выпускает Косме из своего полуобъятия и встает напротив меня, неотрывно глядя на меня.

— Косме, — шепчет он. — Ты привела мне воина.

— Ну, по крайней мере, у нее есть Божественный камень.

Он игнорирует ее насмешку, взгляд его темных глаз прикован к моему животу.

Косме перевязывает раненых и призывает всех на помощь. Я сижу свернувшись около стены большой полупещеры, неспособная отвести взгляд. Многие из прибывших одеты в обугленные одежды, видно обожженную плоть. Один мужчина, привязанный к спине лошади, оказался уже мертвым, когда его отвязали и положили на землю. Трое других еще сражаются с инфекцией и лихорадкой. Я вспоминаю ногу Аньяхи, запах гнилого мяса, воспаленные рваные края сочащейся раны, и я не могу даже подойти ближе, не то что помогать кому-то. Но я не ухожу, потому что отчего-то меня успокаивает вид моей бывшей горничной. Есть что-то знакомое в том, как она разрезает на них одежду, промывает им раны, в том, как она сшивает плоть и как накладывает повязки. Ее лицо невозмутимо, ее умелые руки не делают лишних движений, как будто она все еще в моих покоях, стирает и складывает шторы.

Я завидую полезности Косме.

В Бризадульче я была королевской женой-девой, гостем из другой страны, остановившимся в покоях бывшей королевы. Но я никогда не понимала моего назначения там. Теперь, из-за Божественного камня, меня притащили через пустыню для какого-то, возможно, великого предназначения. Но ничего по-прежнему не изменилось. Я сижу в своем уголке, неспособная действовать.

«Совсем как Алехандро», — внезапно понимаю я. Я тоже могу позволить себе быть парализованной нерешительностью.

Вьющиеся волосы Косме падают, когда она наклоняется, чтобы остановить кровь, льющуюся из шеи раненого. Ее волосы немного отросли и теперь спускаются чуть ниже плеч. Она просит дать ей ткань для перевязки. Босой мальчик с костылем, хромая, направляется к ней с бинтом. Косме завязывает им свои волосы. Я гляжу на ее спутанные кудри, на черную прядь, прилипшую за ухом, и понимаю, что куда бы она ни отправилась, в какую бы ситуацию она ни попала, Косме всегда сможет устроиться.

Потолок нашей хижины сияет яркой охрой в свете свечей. Я гляжу на него, не способная заснуть из-за идей, пульсирующих в моей голове. Дыхание Умберто ровное и ритмичное. Он, наверное, уже спит.

— Я хочу собрать людей, — пробалтываюсь я. — Всю деревню.

Умберто вздрагивает, переворачивается на бок и, зевая, спрашивает:

— Правда?

— Правда. — Я изучаю его лицо, пытаясь найти знаки одобрения или осуждения. Он очень симпатичный, вдруг понимаю я, у него красивые скулы и блестящие волосы.